а огляделась  быстро,  он
следил за ней. И показалось ему, что ей понравилось.
     Пройдясь по комнате туда и сюда, Харитон понял, что думать
обо всем  этом  больше  ему нельзя - иначе можно свихнуться. Во
рту у него пересохло  от  папирос.  Он  присел  за  стол  и  из
хрустального  кувшина  с серебряным ободком налил себе в стакан
розового морса.
     В это время открылась  дверь  в  спальню,  и  в  гостиную,
услышав,  должно  быть,  шаги Харитона, вошла Зинаида Олеговна.
Она, по-видимому, проснулась недавно, была все в том же грязном
вишневом халате, в котором появилась на дне рождения у Баева, и
в руке  перед  собой  держала  почему-то  писчий  лист  бумаги.
Подойдя   к  столу,  она  встал  напротив  Харитона  и  в  упор
уставилась  на  него  сверху  вниз   с   какой-то   напряженной
торжественностью  во взгляде. Минуту, не меньше, стояла она так
молча. Харитон не смотрел на нее, пил морс.
     - Сын мой, - сказала она, наконец. - Я сочла число зверя.
     - Мама, - устало поморщился он. -  Оставь  меня  в  покое,
пожалуйста.
     - Сын  мой,  -  повторила  она.  -  Понимаешь ли ты, что я
говорю тебе? Я сочла число зверя.
     - Ну, я поздравляю тебя, -  рассеянно  пробормотал  он.  -
Хочешь морсику, мама?
     Тогда  она молча положила на стол перед ним лист бумаги, и
волей-неволей Харитону пришлось заглянуть  в  него.  Аккуратным
учительским почерком на листе этом было написано следующее:

     А  Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы
Ь Э Ю Я
     1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 1819 20 21 22 23
24 25 26 27 28 29 30 31 32 33

     Г Е Н Е Р А Л Ь Н Ы Й С Е К Р Е Т А Р Ь Ц К В К П (б)
     4+6+15+6+18+1+13+30+15+29+11 19+6+12+18+6+20+1+18+30 24+12
3+12+17
     148 + 130 + 36 + 32

     И О С И Ф В И С С А Р И О Н О В И Ч С Т А Л И Н
     10+16+19+10+22         3+10+19+19+1+18+10+16+15+16+3+10+25
19+20+1+13+10+15
     77 + 165 + 78 = 666

     Некоторое  время  Харитон  молча изучал написанное. Голова
его работала туго, мысли были далеко от  желтоватого  листка  с
сальным пятном в нижнем углу. В каком-то странном оцепенении он
начал даже складывать числа в уме.
     "148,  278, 314, секретарь, - думал он почти незаметно для
самого себя. - Лиза - тоже секретарь. Странная, вообще  говоря,
должность - генеральный секретарь - что-то вроде начальника над
машинистками."
     Затем  на  секунду  вся эта арифметика показалась ему даже
забавной.
     - Тут у тебя ошибка, мама, - сказал он, улыбнувшись кисло.
- Ты "б" забыла посчитать.
     - Никакой ошибки, - энергично покачала она головой. -  "Б"
нарочно  в  скобках  -  это знак, чтобы не считать ее. Сталин -
зверь, вышедший из земли.
     И только тут  Харитон,  наконец,  очнулся.  И  моментально
похолодел спиной.
     - Ты что такое говоришь? - прошептал он.
     - Сталин - зверь, - повторила она с пафосом и потрясла над
головой  оттопыренным указательным пальцем. - Он зверь второй -
вышедший из земли. А  действует  он  со  всею  властью  первого
зверя,  вышедшего  из моря, и заставляет всю землю и живущих на
ней поклоняться первому  зверю,  у  которого  смертельная  рана
исцелела.  И  дано  ему  вложить дух в образ зверя, чтобы образ
зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто
не будет поклоняться образу зверя. Первый зверь  -  это  Ленин,
сын мой. У него была смертельная рана, которая исцелела.
     Харитон  сидел  бледный и дрожащими пальцами рвал в клочья
исписанный ею листок. Она как будто даже не замечала этого.
     - Да, сын мой, да! Кто имеет ум, тот  сочти  число  зверя,
ибо  это  число  человеческое;  число  его  шестьсот шестьдесят
шесть. Я - твоя мать - сочла число  зверя,  и  мне  все  теперь
стало  ясным.  Вот  большой  красный  дракон с семью головами и
десятью рогами, и на головах его семь диадим. Хвост его увлек с
неба третью часть звезд и поверг их  на  землю.  Низвержен  был
великий  дракон,  древний  змий, называемый диаволом и сатаною,
обольщающий всю  вселенную,  низвержен  на  землю.  Веселитесь,
небеса  и  обитающие  на  них! Горе живущим на земле и на море!
Потому что к вам сошел  диавол  в  сильной  ярости,  зная,  что
немного  ему  остается  времени.  Сын  мой, сын мой! Ты служишь
красному дракону, и звезда на челе твоем - из тех, что увлек он
хвостом на землю!
     Все более и более возбуждаясь, Зинаида  Олеговна  зашагала
по  комнате  -  от  двери  к  балкону.  Харитон чувствовал, как
постепенно откуда-то  из  глубины  издерганного  разума  словно
черная  пелена - какое-то неукротимое, неподконтрольное, даже и
незнакомое ему до сих пор бешенство вскипает и захватывает его.
     Больше он не намерен ее терпеть.
     - Сын мой, очнись! Пойми - Господь никогда не простит мне,
если не вырву я тебя  из  объятий  сатанинских.  Время  близко,
Харитон,  время  очень  близко. Скоро все мы предстанем на суд.
Спросит тебя Господь - разве не  знал  ты,  что  за  власти  ты
служишь?  Разве  не  в силах твоих было отречься от нее? Что ты
ответишь Ему?
     Это же из-за нее, юродивой, в кармане у него лежит  теперь
этот конверт. Это она идиотской выходкой своей дала возможность
Баеву шантажировать его.
     - Озеро серное, огненное уготовано всякому, кто служит ей.
Кто поклоняется  зверю  и  образу его и принимает начертание на
чело свое, тот будет пить вино  ярости  Божьей,  вино  цельное,
приготовленное  в  чаше  гнева  Его.  И не будут иметь покоя ни
днем, ни ночью  поклоняющиеся  зверю  и  образу  его.  Страшная
участь ждет тебя, Харитон, а я твоя мать, и не могу смириться с
этим.  Должна  я спасти тебя. Должна спасти. Должна! - на ходу,
заломила она руки над седыми космами. - Я пойду еще к бесовским
начальникам твоим, я плюну  в  лицо  этим  слугам  сатанинским,
раскрою  перед  ними  число  зверя, заставлю рычать их крестным
знамением! Я добьюсь, чтобы отступились они от тебя.
     Что-то изнутри душило Харитона.
     - Выпей морсику, мама, - с особенным  выражением  произнес
он, дрожащей рукой взялся за кувшин, налил стакан до краев.
     Бег   ее   по   комнате   делался  все  быстрее.  Она  уже
постанывала, запрокидывала голову вверх, и он знал  -  в  таком
состоянии  ничего не видела вокруг. Он расстегнул от ворота две
пуговицы на кителе, расстегнул и пуговицу на нагрудном кармане,
достал  конвертик,  вынул  из  конвертика  бумажную  подушечку,
развернул  и  ее.  Дрожащим  мизинцем он разделил пополам горку
белого  порошка,  хранившегося   в   подушечке,   мизинцем   же
подтолкнул  одну  половину  к  краю бумаги и высыпал в стакан с
морсом. Порошок бесшумно растворился  в  розовой  жидкости.  Он
аккуратно  завернул  и  спрятал  оставшуюся  половину обратно в
карман. Затем встал со стула и остановил ее за руку у стола.
     - Выпей морсику, мама, - повторил он, взял стакан и  подал
ей.
     Она  смотрела  на него, тяжело дыша. Он вложил в ладонь ей
стакан и поднес ко  рту.  Она  не  сопротивлялась,  стала  пить
большими  глотками,  розовая  тонкая  струйка  вытекла к ней на
подбородок.
     Он принял из рук ее и поставил пустой  стакан  обратно  на
стол.
     - Иди,  полежи,  -  сказал  он  ей. - Успокойся, все будет
хорошо. Я отрекусь, покаюсь, обязательно. Ты сочла  число,  все
теперь будет хорошо. Идем, идем, - тянул он ее за руку.
     Обычно  она  слушалась  его в такие минуты, если только не
упускал он момент и выбирал правильные интонации. Она пошла  за
ним.  Он завел ее в спальню, уложил на постель, сунул ей в руки
открытую на последних страницах Библию, лежавшую на тумбочке.
     В двери он обернулся на секунду.  Она  лежала  неподвижно,
глядела в книгу, но нельзя было понять, читает ли.
     Харитон  вернулся  на  балкон, и, облокотившись о перилла,
безо всяких мыслей механически выкурил еще две папиросы подряд.
Достал было и третью, как вдруг одна мысль поразила  его.  Ведь
кто-то  каким-то  образом подслушал тогда, накануне пятницы, то
что болтала она в этой комнате. Кто-то передал  этой  Бруно  ее
слова. А что, если и теперь?
     - Все,  все, - шептал он сам себе. - Если теперь пронесет,
то уже все - отмучился.
     Нет, не отмучился, еще ведь Вера Андреевна - тут же  снова
накатило  на  него.  Не  думать об этом - приказал он сам себе.
Вдруг словно бы  встряхнулся,  посмотрел  на  часы  и  выбросил
папиросу с балкона.
     Давно  пора было идти на работу. На ходу застегнув верхние
пуговицы на кителе, он прошел через гостиную, присев на стул  в
прихожей,  намотал портянки, сунул ноги в сапоги, взял портфель
и вышел из квартиры.

     Глава 29. УТРО

     Сегодня утром он проснулся счастливым.  Проснулся  рано  -
рассвет   едва   успел   напоить   комнату  молочным  воздухом.
Колыхались слегка занавески на окне. Со двора сыпался  утренний
птичий гомон.
     Вера  еще  спала, и, приподнявшись на локте, он смотрел на
нее. Как прекрасно было ее лицо во сне. Не было на нем и  следа
той  бессмысленной  маски, которую обыкновенно надевает природа
на спящего человека. Лицо ее было покойно и светло. Он  смотрел
на  нее,  и сердце его трепетало от нежности и любви к ней. Ему
хотелось только одного - охранять этот покой, этот свет; жизнью
своей, душой, телом прикрыть его от озверевшего мира.
     Потом она проснулась - просто в какую-то  секунду  открыла
глаза.  Он знал - этот первый миг после сна иногда больше может
сказать  о  человеке,  чем  годы  разговоров.  Она  проснулась,
увидела  его  и  улыбнулась ему, как ребенок - чуть робко, чуть
стыдливо, удивленно чуть-чуть.  И  он  поцеловал  ее  улыбку  -
кончиками   губ  коснулся  ее,  кончиками  губ  обошел  вокруг,
страшась уколоть ее щетиной. Тогда глаза  ее  снова  закрылись,
губы  потянулись  навстречу  ему.  Он  целовал  и  целовал  ее,
поднимался по щеке к глазам,  вдоль  носа  скользил  обратно  к
губам  -  до  тех пор пока вдруг порывисто не обняла она его и,
прижавшись к нему, тихо и радостно засмеялась у него на плече.
     - Любимый мой, - прошептала она ему. - Любимый.
     И еще долго они лежали, обнимая и  лаская  друг  друга,  о
чем-то  шептались  невпопад.  И это было счастье. Счастье - это
когда ничего в жизни не нужно более того, что есть вот  теперь.
А ему ничего уже не было нужно, кроме нее. И лишь одна какая-то
горькая капля - полумысль-получувство, пока не дававшаяся ему в
словах, была в этом счастье.
     Они  лежали  долго.  Им  не  хотелось вовсе и незачем было
вставать. По коридору за дверью несколько раз  слышны  были  им
шаги, голоса, дважды хлопала входная дверь.
     - Это  Шурик  в  школу  пошел,  - шептала она ему. - А это
Борисовы с Леночкой - они на работу, она в детский сад.
     Незаметно пролетел, может быть, еще  час,  когда  вдруг  в
дверь постучали.
     - Вера,  -  произнес  в  коридоре беспокойный голос. - Вы,
по-моему, опаздываете на работу.
     - Да, да, Аркадий Исаевич, - ответила она. - Спасибо.
     - Я пойду, ладно? - прошептала она ему, - а ты  оставайся.
Пожалуйста,  оставайся  и  никуда  не ходи. Я вернусь обедать с
тобой. Борисовы до вечера будут на работе, а Аркадию Исаевичу я
все расскажу. Вечером,  когда  стемнеет,  мы  уедем.  Последний
поезд на Москву в одиннадцать, да? Я зайду еще в отдел культуры
- попробую уволиться. Только вряд ли они отпустят - мне еще три
месяца   осталось,   чтобы  отработать  распределение.  Евгений
Иванович точно не отпустил бы. Но все-таки попробую - хуже ведь
не будет, правда? Если не отпустят, уедем так - мне все равно.
     - Я тоже должен уйти, - сказал он. - Мне нужно увидеться с
Игорем. Я встречу его после занятий. Я должен поговорить с ним.
     В глазах ее появилась тревога.
     - А если ты попадешься им? Они ведь могут подстеречь тебя.
     Он  улыбнулся  и  покачал   головой.   Она,   задумавшись,
приподнялась,  присела,  облокотясь о подушку, молчала какое-то
время, беспокойно покусывая  нижнюю  губу.  Он  видел,  как  не
хотелось  ей  отпускать  его никуда, и как понимала она в то же
время,  что  действительно  нужно  ему  поговорить  с   Игорем.
Наконец, она вздохнула и снова обняла его.
     - Милый, милый, пожалуйста, будь осторожен.
     - Мне  лучше, наверное, сюда уже не возвращаться, - сказал
он. - Давай встретимся с тобой  прямо  на  вокзале,  хорошо?  В
половину одиннадцатого. Я буду ждать тебя.
     - И что, мы целый день не увидимся? Ты не зайдешь ко мне в
библиотеку?
     - Хорошо,  я  попробую, - кивнул он. - Только на Советской
всегда много милиции.
     - Нет, нет, не надо, не заходи! - испуганно  замотала  она
головой.  -  Конечно,  давай встретимся на вокзале. Только и на
вокзале ведь много милиции.
     - А мы зайдем на перрон сбоку - от переезда.  Ты  сходишь,
купишь  билеты. А я буду ждать тебя. Лучше тогда и встретимся у
переезда, хорошо?
     - Да, милый. Я приду. Будь осторожен. Пожалуйста.
     Она взяла его голову ладонями, смотрела в глаза ему. Никто
никогда не смотрел на него так.
     - Мне пора, - сказала она, наконец.
     Он обнял ее еще ненадолго, гладил ее  волосы  на  затылке.
Ему тоже не хотелось никуда отпускать ее.
     Потом она опустила ноги с кровати. Ей надо было одеться, и
ему показалось,  она еще немного стесняется его. Он накрыл лицо
одеялом. Но она засмеялась и нырнула к нему под одеяло головой,
легла ему на грудь, шаля, легонько укусила его  за  подбородок,
откинула одеяло в сторону.
     - Ты  что?  - сказала она ему. - Ты же мой муж - ты можешь
смотреть. Ты ведь мой муж, да?
     - Да, - сказал он.
     Тогда она вздохнула, легла ему на грудь щекой, слушала - и
он сам слышал - как бьется его сердце.
     - А Павел Кузьмич все-таки был  не  прав,  -  сказала  она
вдруг.
     И он отлично понял, почему она сказала это теперь.
     - А кто это говорил тебе, - спросила она еще через минуту,
- что все окажется поправимым?
     - Его  зовут Глеб. Это мой друг, лучший друг с детства. Он
приехал к нам из Вислогуз, спасаясь от ареста, и Надя  написала
на  него  донос.  Его  взяли  вчера  утром,  этапируют теперь в
Ростов.
     Она подняла голову, с ужасом посмотрел на него.
     - Бедный мой, бедный, - прошептала она, провела ладонью по
его щеке. - И ты хотел пойти вместо нее?
     - Я хуже ее, - сказал он. - Она не так  уж  виновата.  Она
боялась  за  меня,  за Игоря. Я в сотню раз хуже ее. Я не знаю,
как ты могла полюбить меня.
     - Молчи, - прижала она палец к его губам. -  Все  окажется
поправимым - это правда. А я знаю тебя лучше, чем ты сам.
     Она  опять  опустила  голову  ему на грудь, гладила его по
груди ладонью, слегка касалась губами, глядя куда-то далеко.
     - Ты знаешь, - сказала она через несколько времени, -  мне
немного  грустно  сейчас оттого, что мы встретились с тобой так
поздно. Я бы хотела прожить с тобой всю жизнь, каждый твой день
- видеть тебя ребенком, мальчиком, подростком, любить всех  тех
же,  кого любил ты, дружить с твоими друзьями. Я хотела бы быть
твоей сестрой, потом женой - первой женой  и  единственной.  И,
мне кажется, так и будет когда-нибудь, понимаешь? А ты хотел бы
этого?
     - Да.
     Она  полежала  с ним еще минуту - последнюю минуту. Потом,
вздохнув, встала, начала одеваться.  Одевшись,  села  ненадолго
перед зеркалом у окна, расчесала волосы. Потом подошла к двери.
     - Подожди немного, не выходи пока, ладно, - улыбнулась она
ему, отпирая  замок. - Я подготовлю слегка Аркадия Исаевича, не
то он рухнет в обморок.
     - Послушай, - сказал он, - может, все-таки  не  стоит  все
ему рассказывать.
     - Не  волнуйся,  -  покачала  она  головой. - Ему - стоит.
Неужели ты думаешь, я могла бы рисковать тобой.
     И она вышла в коридор, прислав ему поцелуй на прощание.
     Тогда он тоже встал и оделся, присел на стул возле  стола.
Оглядываясь  вокруг,  стал рассматривать ее комнату. Ему слышно
было, как на кухне  о  чем-то  разговаривает  она  с  Эйслером.
Разговаривали они довольно долго, но слов было не разобрать.
     За  окном уже был ясный день. Солнце смотрело в комнату, и
в этом светлом замкнутом  пространстве  все  было  о  ней.  Вот
небольшое  зеркало  на подоконнике, которое отражало ее столько
раз; рядом цветы, которые поливала она; на столе  перед  ним  -
синяя  чашка  с  золотым  ободком, которой столько раз касались
руки и губы ее; рядом флакончик с духами -  он  осторожно  взял
его,  поднес  к  лицу  -  да, это был ее запах; рядом маленькие
золотые сережки, которые иногда замечал он у нее в  ушах  -  он
положил  их  на  ладонь  -  и  даже  к ним он чувствовал сейчас
нежность.
     Он словно находил в душе неиспользованные запасы  ее,  или
заново вложены они были в нее вместе с чувством, которого он не
знал  до  сих  пор.  Это  чувство - эта любовь - было сильнее и
больше его самого. Оно не могло родиться в нем - вот  что  было
теперь  очевидно  ему - оно пришло. Оно было - чудо. Оно было -
дар.
     И вдруг он поймал в слова ту каплю  тоски,  которая  почти
незаметно  жила в нем вместе со счастьем с самого утра. И тогда
надолго замер, пораженный.
     Да,  но  за  что  же  ему  этот  дар?  За  что   ему   это
неправдоподобное  счастье?  Он  ничем  не  мог заслужить его. А
этого не может быть так.
     - Этого не может быть так, - прошептал он сам себе.  -  Не
может быть - я знаю.
     И как же, зная это, мог решиться он соединить их судьбы?
     Он долго смотрел на пару крохотных золотых сердечек у себя
на ладони.  И  потом впервые за много-много лет непривычным уже
движением, как будто стыдясь кого-то  постороннего  в  комнате,
вдруг перекрестился.
     "Господи,  - прошептал он про себя. - Только одно - не дай
ей страдать из-за меня."

     Вскоре она появилась в двери.
     - Умывайся и пойдем пить чай, - сказала она, улыбаясь. - В
ванной зеленое полотенце. У тебя есть зубная щетка?
     Он кивнул.
     Когда, умывшись, он прошел на кухню, там  уже  накрыт  был
стол  к  завтраку. На столе был чай, хлеб, масло, вареные яйца.
Эйслер и Вера Андреевна сидели за столом.
     - Здравствуйте, Аркадий Исаевич, - сказал он.
     Эйслер чуть кивнул ему. Взгляд его казался что-то уж очень
серьезен. Паша сел за  стол,  чувствуя  себя  неловко.  Скорее,
чтобы  занять  руки,  чем от желания есть, стал намазывать хлеб
маслом.  Минуту  сидели  молча.   Вера   Андреевна,   улыбаясь,
поглядывала время от времени, на них обоих.
     - Вы  решили взять к себе Шурика? - сообразил он, наконец,
тему для разговора.
     - Да, - ответил Эйслер.
     - Я бы хотел вам посоветовать, - заговорил он с наигранной
заинтересованностью. - Не пытайтесь оформлять это официально. У
вас ничего не получится. А если никто не  вспомнит  о  нем,  вы
сможете жить вместе сколько угодно.
     - Я  и сам так думал. Спасибо, - сказал Аркадий Исаевич, и
тема оказалась исчерпанной.
     Еще  помолчали.  Пили  чай.  Через  минуту  заговорил  уже
Эйслер.
     - Вера  говорит,  вчера  был суд над Иваном Сергеевичем, -
произнес он.
     - Да.
     - За что же его все-таки арестовали?
     - За пристрастное конспектирование Ленина.
     - И под  какую  статью  подпадает  нынче  конспектирование
Ленина?
     - Пятьдесят восемь, пункт шесть - шпионаж. Он признался на
следствии,   что  составлял  конспекты  по  заданию  английской
разведки.
     Аркадий Исаевич прерывисто как-то засопел.
     - Павел Иванович, - произнес  он  через  некоторое  время,
впервые  поглядев ему прямо в глаза. - Скажите, пожалуйста, что
же могут делать с человеком  на  следствии,  чтобы  он  признал
такое?
     - Ничего  особенного,  поверьте. По крайней мере, в данном
конкретном случае. Если пришлось бы с ним что-то делать, его не
выпустили бы на процесс -  даже  закрытый.  А  вы  близко  были
знакомы с Гвоздевым?
     - Это трудно так сказать, - пожал он плечами, - близко или
не близко.  Во  всяком  случае, мы часто общались. Он был очень
интересным собеседником.
     - Где он работал раньше?
     - В архивном институте в Москве. Его  выслали  в  тридцать