и, думаю, что больше  уже  не
соберут.  Но  эта  порядочность  может  дорого обойтись ему. Я,
признаться, не очень понимаю, каким образом он работал здесь до
сих пор.
     - Он всего два месяца здесь.
     - Не  так  уж  мало  для  порядочного  человека   в   этой
должности. Все это очень странно, на самом деле. Главное, он не
мог  не  понимать,  что  для  меня  это ровном счетом ничего не
изменит, и все-таки заступился. Я было думал  поначалу,  что  у
него имеется какой-то свой расчет, какие-то договоренности, или
я  уж не знаю, что. Но, судя по всему, он просто разозлил НКВД,
и его самого решили пристегнуть к моему делу. И вас заодно. Или
нас обоих к нему. Если его не арестовали еще,  то,  по  крайней
мере,  готовятся.  Во всяком случае, перевести вас сюда сегодня
он никак не мог - это точно.  Это  явное  недоразумение,  и  мы
должны  воспользоваться  им,  -  Гвоздев задумался на некоторое
время. - А, впрочем, что же мы можем предпринять?  -  пожал  он
плечами.  -  Если б нам было хотя бы, что скрывать, тогда можно
было  о  чем-то  договариваться,  а   так.   В   сущности,   им
действительно   может  быть  наплевать,  вместе  мы  сидим  или
порознь. Единственное, что со своей стороны я могу вам  обещать
- то,  что  ничего  против  вас  не подпишу. В этом можете быть
уверены, и, если будут говорить вам обратное, не верьте.
     - Я тоже не подпишу, - пообещал Глеб.
     - Вы-то как раз не зарекайтесь, - сказал Иван Сергеевич. -
Вы ведь еще не знаете, что такое здешнее следствие. Хотя,  если
не  подпишете,  вам  же будет лучше. Мне-то вы испортить реноме
уже никак не сможете, об этом не беспокойтесь,  а  вот  вам  со
мной лучше не связываться - так что, если сможете, держитесь...
А,  впрочем,  пустое все это, - подумав еще, добавил он. - Если
есть у  них  какие-то  планы  насчет  вас,  никуда  от  них  не
денетесь. Ни вы, ни брат ваш.
     - Неужели,  вы думаете, его могут арестовать? - беспокойно
спросил Глеб.
     - А у него что, бронь какая-нибудь особая имеется?
     - Он  юрист  профессиональный.  Он  во  всех  этих  делах,
знаете, как хорошо разбирается.
     - Это  здорово,  конечно, - невесело усмехнулся Гвоздев. -
Только, знаете, здесь ведь не суд присяжных решения принимает.
     - Известно, что суд присяжных, - вступил вдруг в  разговор
молчавший   до  сих  пор  Вольф,  -  как  орган,  состоящий  из
непрофессионалов,  приводил  к  самым   серьезным   в   истории
юриспруденции судебным ошибкам.
     - Вы не беспокойтесь, - успокоил его Иван Сергеевич. - Вам
он тоже  не  грозит.  Получите  срок  от  самой  что ни на есть
профессиональной тройки. Без всяких ошибок.
     Как только разговор коснулся его судьбы, Евгений  Иванович
заметно взволновался, поднялся на ноги, прошелся по камере.
     - Я думаю, все же они разберутся. Вы сами видите, что есть
среди них порядочные люди.
     - Я  вижу  пока  только, что этих порядочных людей именуют
здесь "руководитель антисоветской группы". И надежд на  светлое
будущее - ни на мое, ни на ваше - мне это отнюдь не внушает.
     Вольф вдруг возбужденно всплеснул руками.
     - Ну,  почему? - плаксиво произнес он. - Почему так всегда
у вас - все ваши красивые рассуждения нигде не  пересекаются  с
действительностью?
     Гвоздев удивленно посмотрел на него.
     - О   чем   вы,   Евгений  Иванович?  Какие  еще  красивые
рассуждения? С чем они не пересекаются?
     - С действительностью! - жалобно воскликнул Вольф.  -  Да,
да,  вы  понимаете, о чем я говорю. Вы уже третий день толкуете
мне  здесь  о  Божественном  провидении,  о  карме,  о   высшей
справедливости,  и где же это все? Где она ваша справедливость?
Почему Бог не наказывает этих людей - тех, которые засадили нас
сюда? Почему они все  веселятся  и  прекрасно  чувствуют  себя?
Почему  так у вас выходит, что порядочный человек, отыскавшийся
среди них, тут же должен попасть за  решетку?  Это,  по-вашему,
высшая справедливость?
     - Именно это, - серьезно подтвердил Гвоздев.
     - Да ну вас, - махнул Вольф рукой.
     - Что  вы  так  разволновались,  Евгений Иванович? - пожал
плечами Иван Сергеевич. - Представьте себе, именно это  и  есть
справедливость  -  самая  что  ни на есть высшая, как вы удачно
выразились. Вот ведь любопытный вы человек,  -  разулыбался  он
вдруг.  -  В Бога не верите ни на грош, а высшую справедливость
вынь да положь вам тем не менее.
     - Почему не верю? - измученно как-то пробормотал Вольф.  -
Во что, по-вашему, здесь еще остается верить?
     - Ну  да,  ну  да.  На  безрыбье  и  рак  - рыба. Так вот,
дражайший мой Евгений Иванович, чтобы  вы  знали,  наказание  в
нашей жизни надобно еще заслужить. Божественное провидение, как
вы  опять  же удачно выразились, ведет по этой жизни того, кого
еще имеет смысл куда-то вести.
     - Кого Бог наказывает, того он любит, - добавил Глеб.
     - Именно так. Не подвержены несчастьям в  этой  жизни  две
категории  людей  - либо абсолютные праведники, либо - и таких,
увы, большинство - грешники, которым никакие  испытания  ничего
уже  не  помогут  ни  искупить,  ни  понять.  Но  это  вовсе не
означает,  уважаемый   Евгений   Иванович,   что   справедливое
возмездие никогда не настигнет их. Оно настигнет их неизбежно -
в  следующей  жизни, либо уж на страшном суде, и завидовать им,
поверьте, совсем не стоит.
     Вольф  поморщился  мучительно,  снова  безнадежно   как-то
махнул рукой и отошел к окну.
     - Знаете,  Иван  Сергеевич, что я подумал сегодня, - сразу
очень оживился Глеб, как только разговор повернул к тому,  ради
чего  и  рвался он в эту камеру. - Ведь это не как христианскую
доблесть надо понимать - молиться за тех, кто мучает тебя  -  а
как  естественный  порыв  человека. Он мучает тебя, может быть,
даже пытает - ты за себя не беспокойся - ты за него  переживай,
представь  себе и ужаснись - какое же несчастье случилось с его
душой, что стал он таким.  Молись  за  него,  за  кого  же  еще
молиться,  если  не за него? Ведь это самое страшное, что может
случится с человеком в этой жизни - стать злодеем.
     - Ну, о себе-то, положим, тоже следует подумать, - заметил
Гвоздев. - Понять, по крайней мере, за что тебе это?
     - И радоваться, что можешь искупить, да?
     Евгений  Иванович,  обернувшись  от  решетки,   поочередно
смотрел на них скорбным взглядом.
     - Я  вот  что  только  понять  не  могу, Иван Сергеевич, -
продолжил Глеб. - Вот апокалипсис - вы  говорили  прошлый  раз,
что верите в него...
     - Пардон,  - перебил его Гвоздев. - Я не говорил, что верю
в него, я говорил, что вижу его вокруг себя. Это,  согласитесь,
разные вещи.
     - Ну, да, тем более, - кивнул Глеб. - Так что же он такое,
по-вашему?   Как   соотнести   его  с  законом  кармы,  законом
справедливости? Что это - зло, вышедшее из под контроля Высшего
Разума? Пиршество черных сил? Победа Дьявола?
     - Да, я понимаю ваш вопрос, Глеб, - кивнул Иван Сергеевич.
- Знаете, прежде чем ответить на него, я хотел бы заметить  вам
- есть  одна  очевидная  несуразица  в  представлении  всякого,
скажем  так,  истинного  христианина  о  Дьяволе.  Ведь  всякий
истинный  христианин  знает,  что  жизнь  на  Земле  завершится
Царством Божьим - гармонией, в которой Дьяволу места не  будет,
из  которой  силам  зла  предстоит  низвергнутыми быть в геенну
огненную. Но, позвольте, если уж любая набожная бабулька  знает
это  точно,  если  все  это  стократ  предсказано и определено,
неужели сам Дьявол - мудрый  искуситель  человечества,  великий
черный Дух - может питать на этот счет какие-то иллюзии. Что же
он  враг  самому  себе? Нет, извините - одно из двух. Если есть
Дьявол  -  в  общепринятом  христианском  представлении  -  как
отпадший  от  Бога  владыка  Зла,  то  нет места пророчествам и
откровениям, и ничего еще не предопределено вперед. Если же  мы
знаем  нечто прекрасное о нашем будущем - а знают это не только
христиане - решительно все религии мира - то мир горний един.
     - Значит, по-вашему,  Дьявола  не  существует?  -  спросил
вдруг Вольф.
     Гвоздев обернулся к нему с любопытством.
     - Я  бы  не выразился столь определенно, уважаемый Евгений
Иванович, - сказал он, чуть улыбнувшись. - То,  что  существует
точно   -   это   укоренившаяся   путаница   в   представлениях
человечества о Дьяволе. В одном  лице  людьми  смешиваются  два
понятия  -  я  бы определил их - "Дьявол искушающий" и "Дьявол,
творящий зло".
     - Так все-таки есть Дьявол, творящий зло? - спросил теперь
Глеб.
     - Я сказал - в представлении людей. В действительности же,
я полагаю, что правильнее было бы назвать его  -  Дух-Вершитель
кармы.  Это  Дух,  который  призван  наказывать,  воздавать  по
заслугам   и   устанавливать   справедливость.   Ведь   Господь
милосерден, не так ли Глеб?
     - Так,   -   тихо   произнес  тот,  не  сводя  с  Гвоздева
восхищенного взгляда. Видно было,  что  идеи  Ивана  Сергеевича
находили в нем благодатную почву.
     - Ну,  тогда трудно представить, что Он бы лично взялся за
столь неблагородное дело, как воздаяние - грубо говоря,  месть.
Для  этого,  надо полагать, пришелся кстати некто Падший Ангел.
Ну, а что уж там скрывается в трансцендентном  смысле  за  этим
понятием - я судить не берусь.
     - Ангел,  не  принявший  замысла  этого мира! - воскликнул
Глеб в совершенном уже восторге. - Ангел, презирающий человека!
     - Да, да, помню, вы развивали  вчера  эту  вашу  теорию  о
свободе  человечества  и споре Сатаны с Богом. Пусть будет так,
хотя я не рискнул  бы  утверждать  это  категорично.  Тут  ведь
вопрос  касается  уже  человеческих  представлений собственно о
Боге.  А  я  лично  не  убежден,  что  и  здесь  не  существует
некоторого  смешения  понятий  -  в  том  смысле,  что Духовный
Абсолют Вселенной и Творца  конкретно  нашей  планеты  человеку
также  почему-то свойственно представлять в образе одного Духа.
В этом, кажется, есть доля присущего  человечеству  зазнайства.
Но  мы  отвлеклись.  Так  вот  Дьявол,  творящий  зло, Дьявол -
Вершитель кармы - это именно он, Глеб, собрал в  нашем  детском
доме  столь  поразивших  ваше  воображение детей-уродов. Это он
управлял трамваем, перерезавшим ноги тому несчастному мальчику;
и  многими  тысячами  других  трамваев,  автомобилей,  станков,
опухолей, микробов, сперматозоидов, если угодно. Но управлял он
ими не ради собственной потехи, а в строгом соответствии с тем,
что  заслужил человек в этой, либо предыдущей жизни. Кстати, вы
знаете такого писателя - Михаила Афанасьевича Булгакова?
     - Нет, - покачал головою Глеб.
     - Я знаю, - как-то равнодушно сообщил Евгений Иванович.
     - Это очень талантливый писатель. Я был  с  ним  знаком  в
Москве.  Он  пишет  давно уже - может быть, и дописал - роман о
справедливом Дьяволе. Едва ли,  впрочем,  его  напечатают.  Так
вот,  что  говорить,  без него, без Сатаны, без Вельзевула, наш
мир был бы, безусловно, более милосерден, менее жесток,  но  он
не  был  бы  справедлив.  И  самое  главное, наконец - не нужно
сваливать на него, и без того несущего  тяжкую  ношу,  то  зло,
которое  творят  сами  люди.  Он  к этому никакого отношения не
имеет.   Дьявола   искушающего   в   природе   не   существует.
Дьявол-искуситель  -  это просто-напросто материальная половина
человека   -   обобщенно   говоря,   стремление   к   плотскому
удовольствию  - то, что заставляет его забывать о своей главной
- духовной - половине, а, соответственно, и  о  нравственности,
как отличительном свойстве человека в природе.
     - Так,  так,  это  так! - воскликнул Глеб. - Но только зло
человеческое еще и доказывает дьявольскую правоту в том споре с
Богом, его  право  презирать  человека,  как  неразумный  кусок
материи.
     - Ну,  об этом судить не берусь. Хотя, безусловно, правда,
что  люди,  творящие  зло,  как  бы  становятся  на  время  его
сподвижниками - вершителями кармы. Ведь и людское зло настигает
только  тех,  кто  заслужил это. Впрочем, работы от этого лично
Сатане  не  убавляется  -  ведь   сподвижники   его   неизбежно
становятся затем его же клиентами.
     - Да,  но  постойте,  Иван  Сергеевич, - посерьезнел вдруг
Глеб. - Откуда же взялось тогда  первое  зло?  То  есть,  самое
первое - когда никто еще не заслужил его. Ведь получается здесь
как  бы  та  же несуразица - яйцо или курица. Если никто еще не
заслужил наказания, никто, выходит, не мог и совершить зла.
     - Серьезный вопросец, - ни  на  секунду  не  задумался,  и
даже,  кажется,  обрадовался Гвоздев. - Это серьезный вопросец.
Но вам-то, православному христианину, разве  трудно  припомнить
первое зло?
     - Каин убил Авеля?
     - Именно.  Хотите,  наверное, спросить, чем Авель заслужил
это?
     - Чем же?
     - Ничем! - Гвоздев в радостном возбуждении даже вскочил  с
табурета.
     - Да,  но  как  же?..  - снизу вверх растерянно смотрел на
него Глеб.
     - Ничем, - повторил Иван Сергеевич и указательным  пальцем
проткнул  воздух. - Вот здесь-то и пунктик, на котором ломаются
мировоззрения. Хотя для  меня  лично  всегда  было  загадкой  -
почему.  Да, убийство - зло, с этим никто не спорит, убийство -
тягчайший  грех;  но  смерть  -  это  не  наказание,  Глеб,  не
страдание  и  не  искупление.  Смерть, дорогой вы мой, - просто
переход, и более ничего. В этом все  дело.  И  этим,  поверьте,
многое  в  нашем  мире  объясняется.  Страх перед смертью лежит
целиком в материальной половине человеческого  естества,  страх
этот  - ни что иное, как биологический инстинкт самосохранения.
Человеку соприродно бояться смерти, и поэтому сама  она  помимо
разума  начинает  воспринимается им, как страдание, искупление,
иногда - подвиг. А все это ерунда. Этот подвиг совершает раньше
или позже каждый человек на Земле, и хотя бы уже поэтому он  не
может  быть  искуплением.  Ну,  и  еще, конечно, человек боится
смерти, потому что нередко связана  она  с  болью,  но  это  уж
совсем другое дело. Страдания перед смертью действительно могут
быть  последним  сведением  кармического  счета человека в этой
жизни, если, разумеется, сведение таковое возможно.  Но  именно
страдания,  а не сама смерть. Праведники, как известно, умирают
легко,  но  ведь  не  живут  вечно.  Сама  смерть  может   быть
наказанием  только  для  близких  ушедшего  - наказанием в виде
разлуки, тоски. В нашем с вами примере - для Адама и Евы. Но вы
ведь не станете спорить, что они-то как раз его заслужили.
     - Но смерть ведь может прийти не вовремя, - возразил Глеб.
- Слишком рано. Человек может что-то не успеть.
     - Я уверен - не может, - покачал головою Гвоздев. -  Также
как  зло не может настигнуть того, кто этого не заслужил, также
и смерть не может прийти к тому, кто нужен еще  для  чего-то  в
этой  жизни. Здесь, впрочем, совсем другой вопрос, Глеб. Вопрос
о том, каким образом свобода человека сочетается с  непреложной
волей  Провидения.  Здесь  тайна устроения нашей жизни. Вернее,
здесь  наш  разговор  заходит  в  область  того,  что  сознанию
человеческому  непредставимо. Нам не дано представить себе, как
может  сочетаться  это  -  то,  что,  скажем,  наш  добродушный
следователь  свободен в любой момент покалечить нас табуреткой,
и в то же время сами мы никогда не станем калеками  ранее,  чем
заслужим  это  собственными  грехами.  Точно  также,  например,
Евгений Иванович, -  улыбнулся  Гвоздев,  -  свободен  в  любую
минуту  убить меня, чтобы перестал я уже, наконец, трепаться, и
в то же время сам я не могу умереть  ранее,  чем  предначертано
мне  Провидением.  Нам  не дано представить себе, как может это
сочетаться. Однако разве помимо этого мало в нашей жизни  того,
что не дано нам представить?
     - Сами-то  вы  знаете, за что здесь сидите? - вернувшись к
топчану и сев на место, спросил вдруг Вольф.
     В  это  время  как  раз  открылась  кормушка  в  двери,  и
надзиратель, оглядев камеру, объявил:
     - Отбой.
     - К  сожалению, отлично знаю, - кивнул Гвоздев, как только
кормушка закрылась. - Более того, полагаю, что карма моя  сулит
мне,  увы,  нечто гораздо худшее, чем сидение здесь, которое, в
общем, и наказанием-то можно считать довольно условным... Ну-с,
- хлопнул он ладонями по коленям. - Будем укладываться?
     - Подождите, подождите, - торопливо произнес  Глеб.  -  Вы
ведь так и не ответили мне насчет апокалипсиса.

     Глава 38. ГИПЕРБОЛА

     - Ах,  да, - кивнул Иван Сергеевич. - Мы ушли от темы. Так
вот, прежде всего, апокалипсис - никакое  не  торжество  черных
сил,  не пиршество зла, или как вы там выразились. Потому что и
сил-то таких в природе не существует.
     - Но может быть существуют, Иван Сергеевич, кармы народов,
карма человечества в целом, по которой  приходится  ему  теперь
платить?
     - Не  исключаю,  -  согласился  Гвоздев. - Более того, как
историк готов подтвердить это. Однако вот что важно понимать  -
ни  кармы  народов,  ни  карма человечества в целом не нарушают
законов кармы каждого человека в отдельности. Все это глупости,
будто человек может быть в ответе за все человечество, ну,  или
там - за собственную нацию, за свое поколение. Человек в ответе
за  самого  себя.  Самое  большее - еще за близкого своего - за
того, кому он мог внушить ложные представления о добре  и  зле,
кого  не удержал от дурного поступка. Не более. Соответственно,
и  апокалипсис,  являясь,  вероятно,   заслуженным   воздаянием
отдельным  народам и всему человечеству, является в то же время
и  воздаянием  каждому  конкретному  человеку   -   в   строгом
соответствии с его личной кармой.
     - Но  почему?  - всплеснул Глеб руками. - Почему вдруг так
сразу много греха?
     - Ну, во-первых, не вдруг и не  сразу.  Исторически  здесь
прослеживается  совершенно четкая закономерность. Человечество,
Глеб, пало жертвой собственного интеллектуального  развития.  В
девятнадцатом  веке  оно  пережило небывалый до сих пор рывок в
науке, технике, знаниях об окружающем мире. А я  упоминал  уже,
что,  как  отдельному  человеку,  так  и  человечеству  в целом
свойственно, к сожалению, зазнайство. Именно поэтому рывок этот
привел его к ложному впечатлению о своем  всемогуществе.  Тайна
духа  во  все времена была тесно связана для человека с тайнами
материи, но вот, примерно, с восемнадцатого века, человек вдруг
начинает понимать, что он способен  проникать  в  эти  тайны  -
познавать   законы   материи   -  законы,  казавшиеся  до  того
мистическими, доступными пониманию лишь Богов. Но этого мало  -
в   девятнадцатом  веке  человек  увидел,  что  он  способен  и
применять эти законы себе на пользу - куда уж ближе к Богам. Но
и этого мало. Тайна жизни - самая  непостижимая  из  окружающих
человека  тайн  - рост и размножение, движение и гармония всего
живого на Земле, казавшиеся  уж  несомненно  подчиненными  лишь
деснице  Божьей,  вдруг  оказались  подчиненными тем же законам
матери, что и прочий мир. Тайна перестала существовать.  Вернее
было бы сказать, что из видимой тайны она стала невидимой - как
и  все  прочие  тайны  духа.  Но  человечеству  было  уже не до
философских тонкостей.  Все  удивительно  складывалось  одно  к
одному   -  математика,  физика,  химия,  биология  твердили  о
подчиненности всего  сущего  единым  законам  материи.  И  даже
история   самого   человечества  отчетливо  несла  на  себе  ее
отпечаток. Да где же он тогда - этот дух? Почему не  видно  его
ни  в  микроскопы,  ни в телескопы? Да может быть и в нас самих
его нет? - ошарашено спросил себя человек. Это было и страшно и
захватывающе одновременно. Оказаться один на один  с  пустотой,
ощутить себя конечным, смертным, но при этом стать на мгновение
хозяином  окружающего мира, царем природы, сбросить с себя груз
духовных табу, закатить самому  себе  грандиозную  предсмертную
оргию - тем с большим размахом, что так много времени потрачено
было  впустую.  Так  люди пришли к атеизму. В этом историческая
логика, хотя собстве