обовать
потихоньку  выкрасть  порошок  из  его  тумбочки.  Но  вдруг он
заговорил. Голос его был спокойный-спокойный.
     - Я видел рай, Иван, - сказал он. - Я  видел  рай.  Ты  не
знаешь,  что  это такое. Ты представить себе не можешь, что это
такое. Я летал между звезд и планет, я мог заглянуть  на  любую
из  них.  Я  видел  всю  вселенную,  все  миры  ее - как же они
прекрасны! Наша Земля, Иван, - это помойка мироздания,  отхожее
место  ее.  Почему мы попали сюда? За что? Здесь нечего делать,
Иван. Здесь нужно только умереть поскорее. О них, об этих мирах
- вот о чем надо бы писать картины. Да только кто их поймет?
     - Где порошок? - спросил я его.
     - Ты тоже решился? У меня не осталось. Завтра купим еще.
     На  следующий  день  я  убедил  начальника  экспедиции   в
необходимости отправить нас с Герой в Москву - вместе с партией
археологических  находок.  Он  подписал приказ, и мы уехали. Но
мне потребовалось  еще  месяца  два,  чтобы  прийти  в  себя  -
перестать ежедневно думать об этой траве. Я стал тогда верить в
дьявола.  В  то, что некий злой дух расставляет для нас ловушки
на этой Земле. У меня  не  было  тогда  другого  объяснения.  И
только  много спустя, когда уже составил я себе представление о
мире, где мы живем, я понял, что дьявол тут не при чем.

     - Но что же это тогда, Иван Сергеевич?
     - Это  гормоны,  Глеб,  -  Гвоздев  смотрел  задумчиво.  -
Пожалуй, удачнее всего сравнить это с гормонами. Известно ведь,
что и мужскому, и женскому организму для развития его требуются
в  определенных  пропорциях мужские и женские гормоны. Так вот,
все вообще материальные удовольствия нашего мира я бы сравнил с
"женскими"  гормонами.  А  духовную  радость   -   с   гормоном
"мужским".  Любой  физиолог  скажет  вам, что с гормонами шутки
плохи. А наркотики, Глеб - это  сильнейшие  "женские"  гормоны,
гормоны  строго  противопоказанные  нам  - существам духовным -
детям "мужского" пола. Они  направляют  развитие  наше  в  иную
сторону  - в сторону высшей материи. В искаженном, преломленном
виде они позволяют увидеть то,  что  недоступно  нам  -  сквозь
материальный  прорыв  поднимают  нас на высший уровень материи,
при  этом   безжалостно   разрушая   наш   дух,   превращая   в
гермафродитов, в бесполые существа, в уродов и материи, и духа.
     - А что теперь с Герой? - поинтересовался Глеб.
     - Гера умер через три года. Он успел купить у того таджика
и привезти  в Москву порошок. Он ничего не сказал мне об этом -
он догадался, почему мы уезжаем. Дважды еще,  когда  порошок  у
него  кончался,  он  ездил  в  Таджикистан.  Третий  раз  он не
вернулся.
     Глеб сокрушенно покачал головой.
     - Какое все же слабое,  беззащитное  существо  -  человек.
Сколько  опасностей,  искушений,  ошибок  стерегут  его  в этой
жизни. Подлинно,  как  ребенка,  оставленного  одного.  Вы  вот
говорили про золотой век, Иван Сергеевич. Знаете, я и сам думал
иногда - может быть, в самом деле сначала замыслен был этот мир
по-другому  -  как  уютная  колыбель.  Но затем произошло с ним
что-то.  Змей  искусил  Еву.  Ева  надкусила   яблоко.   Что-то
случилось  с нами. Или над нами. Что же?.. Не представить себе.
Как вы думаете, Иван Сергеевич?
     - Я не знаю, Глеб, - улыбнулся Гвоздев. -  Это  вы  у  нас
специалист   по  трансцендентной  истории,  по  социопсихологии
высших духов. Я все же стараюсь ограничивать себя тем, что хоть
как-то поддается нашим мозгам. Я бы так сказал, что  я  всегда,
всю  жизнь свою шел от разума, а вы всегда идете от души. Вашей
душе, например, для счастья необходима абсолютная гармония - ни
одного изъяна, ни одного потерянного человека - и  вот  уже  вы
знаете,  что  так и будет, уверены в конечной всеобщей идиллии,
верите во всеспасающую любовь.
     - А разве вы, Иван Сергеевич, верите по-другому? Разве  вы
не верите в спасение каждого человека?
     Гвоздев пожал плечами.
     - Как  бы  вам  сказать,  Глеб.  Должно  быть, способность
создать в себе красивую веру - это такой же дар Божий, как  дар
рисовать  картины  или  писать  музыку. Веру невозможно вызвать
размышлением на  досуге.  Вера  не  рождается  в  разуме  и  не
опровергается  им.  Не  философия  веры, но красота ее, мера ее
любви всегда были и  будут  единственными  доказательствами  ее
правоты.  Вера - это духовный талант. Я признаю, что у меня его
нет. Поэтому я могу лишь любоваться  вашей  верой,  признавать,
что   она  прекрасна.  Признавать,  что  любовь  и  красота  не
укладываются в философскую истину, что они больше ее, что они -
истина Божественная.  Веря  во  всеобщее  спасение  и  всеобщее
счастье, вы безусловно правы, Глеб. Это самая красивая вера, а,
значит, самая истинная.
     - Я  не  совсем  понимаю  вас,  -  покачал головою Глеб. -
Почему обязательно нужно  "создавать",  "вызывать"  веру.  Веру
можно принять.
     - Вашу  веру?  Отчаянную,  бескомпромиссную,  до последних
пределов.
     - Веру  в  Христа.  Постойте,  -  вдруг  как-то  ошарашено
посмотрел он на Гвоздева. - Да верите ли вы в Него?
     - Я  верю  в  Него,  -  твердо ответил Гвоздев. - Я верю в
Христа потому, что  Он  первым  на  Земле  дал  людям  простые,
понятные  и  бесспорные  "детские"  правила духовной жизни. Для
жизни "взрослой"  эти  правила,  должно  быть,  аналогичны:  не
резать себе бритвой пальцы, не подносить к телу горящей спички;
пожалуй еще - писать в горшок и не ковырять в носу.
     - Не  то, это все не то! - поморщился Глеб. - Верите ли вы
в воскресение Его? Верите ли вы в то, что Он был Бог?
     Гвоздев не сразу ответил.
     - Я так вам скажу, Глеб, - произнес он, наконец. - Я точно
знаю, что  есть  уровень  духа,  при  котором  ложь  совершенно
исключается  для человека. Даже для человека, - добавил он. - И
я точно  знаю,  что  Христос  далеко  превзошел  этот  духовный
уровень. Поэтому я верю всему, что говорил о себе Он сам.
     - Вы  не  верите  в  Него,  -  покачал  головою Глеб. - Вы
знаете, что о  воскресении  Его  написали  другие.  Но  почему,
объясните  мне,  почему  не  можете вы допустить, что однажды в
истории Высший Дух, Высшая  Любовь,  Высшая  Красота  сошли  на
Землю в образе Сына Человеческого?
     Гвоздев смотрел на него задумчиво.
     - Ну,  должно быть, я так устроен, Глеб. Мне трудно верить
в чудо. Мне легче верить в истину. И  в  то,  что  человечество
окажется  способно,  наконец, разобраться в том мире, в котором
живет. Знаете, в теперешнем - современном  нам  -  споре  между
Церковью и наукой никто не окажется победителем. Я, впрочем, не
имею  в  виду  наш  отечественный  вариант спора, когда одна из
сторон уничтожается для ясности. Победителя  не  будет,  но,  я
полагаю,  что в споре этом родится, наконец, истина. Оказалось,
что человечество на своем пути к ней должно было перебрать  все
существующие  варианты. Изначально их было у него всего четыре.
Первый был тот - что, материя разумна, а духа нет.  Второй  был
тот,  что  разум  -  есть  свойство духа, а материя его лишена.
Третий,  кульминацию  абсурда  которого  застали  мы  с   вами,
наиболее далек от истины. Однако с четвертой попытки нам ничего
более  не  остается, как, наконец, нащупать ее. Главное же, что
радует лично меня -  распространение  этой  истины  не  должно,
очевидно, сопровождаться никакими уже историческими эксцессами.
Замена  идолов  Богами, замена Бога случайностью - были отказом
от предыдущего опыта человечества, поэтому лилась кровь. Истина
же способна вобрать в себя весь человеческий опыт - в том числе
и нынешний, самый неудачный. Никому  ни  от  чего  не  придется
отказываться - вот, что важно.
     - Так,  по-вашему,  в  христианстве  нет  истины? - горько
спросил Глеб.
     - В нем есть красота  и  любовь.  Разве  вам  этого  мало?
Истинная  вера  и  философская истина - это все же разные вещи.
Знаете, я скажу вам - когда однажды  я  понял,  что  мне  нужно
разобраться  в  том  мире, в котором я живу, прежде чем пойти в
библиотеку, я пошел в церковь. Я просил Его помочь мне.
     - И Он помог вам. А вы возлюбили истину, более чем Его. Вы
- который поняли, что красота, любовь и свобода -  больше,  чем
истина. Вы возлюбили истину, а Он любил нас с вами - любил всех
людей.  И что же бы вы хотели от Него? Чтобы Он стал разъяснять
фарисеям  теорию  эволюции?   Рассказывать   о   мотивированных
потребностях,  о  молекулах  и  хромосомах?  Он  говорил с нами
образами  -  образами  понятными  каждому  человеку   уже   два
тысячелетия.  "В  начале  было  слово." Разве одна эта фраза не
красивее всей вашей истины? "Я сказал вам о  земном,  и  вы  не
верите,  -  как поверите, если буду говорить вам о небесном?" В
Нем Красота и Любовь,  Иван  Сергеевич,  и  в  нем  же  Истина,
доступная  всем.  И ваша "научная истина" никогда не заменит ее
людям. Как же не видите вы этого? Он навсегда стал для всех нас
- Красота и Любовь и Истина. Вы говорите, что  я  верю,  потому
что  мне  нужно  счастье.  Но разве это "отчаянная" вера? Разве
всем людям на этой Земле счастье не  важнее,  чем  истина?  Как
детям.  Да,  да  -  как  детям! И они дождутся его, обязательно
дождутся! Потому что Он - это и есть счастье. Счастье,  которое
ждет всех.
     Гвоздев  вздохнул, поднялся на ноги, минуту постоял молча,
прислонившись к стене.
     - Я верю в Христа, Глеб, -  повторил  он,  наконец.  -  Не
знаю,  удовлетворит  ли  вас, если я скажу так: вы верите в то,
что однажды на Земле родился Бог, а я верю в то, что однажды на
Земле родился человек, который стал Богом. И еще  я  верю,  что
скоро  мы с вами сами сможем спросить у Него, кто же из нас был
прав. Потому что я верю, что к нам с вами придет именно Он.  Но
к  Иудеям  одновременно  придет их Мессия. И к мусульманам - их
Господин времени. Ведь вы  же  не  захотите  отнять  у  них  их
любовь, их красоту, их счастье?
     - Нет, Иван Сергеевич, не захочу, - Глеб улыбнулся вдруг и
взгляд его просветлел.
     - И еще я верю Глеб, что когда-нибудь мы сами сможем стать
такими,  как  Он.  Только  до  этого предстоит нам долго расти,
много учиться. Но когда вскоре мы выздоровеем, наши Отец и Мать
прежде всего остального бережно возьмут нас  за  руки  с  обеих
сторон,  поведут  нас  в  цирк,  в  зоопарк,  будут  катать  на
каруселях. И мы будем радоваться и смеяться, оттого что  больше
не  надо  нам  пить  горькую микстуру, оттого что есть на свете
такие удивительные звери - слоны и  бегемоты,  оттого  что  так
захватывает  дух  на  этой  карусели. И мы будем счастливы, как
только могут быть счастливы дети.
     - "И смерти не будет уже, - как  бы  продолжил,  улыбаясь,
Глеб.  -  Ни  плача,  ни  вопля,  ни  болезни уже не будет, ибо
прежнее прошло."

     ЭПИЛОГ

     В городишке под названием Зольск в ту весну и лето 1938-го
года, со  второй  половины  мая  и  весь  июнь,  свирепствовала
невиданная  даже  при  Баеве эпидемия арестов. Из тридцати пяти
тысяч жителей его за полтора месяца было арестовано  не  меньше
тысячи.
     Уже   к  началу  июня  в  городе  не  осталось  ни  одного
стоверстника.  В  середине  июня   село   целиком   руководство
железнодорожной  станции  Зольска.  Но главный большой сюжет во
главе с районным прокурором Харитону тем не  менее  не  удался.
Паша  достойно  выдержал  следствие  и  в  одиночестве  получил
"червонец" за контрреволюционную деятельность. Умер он в  одном
из лагерей под Воркутой в декабре 1941-го года.
     Надя  и  Игорь Кузькины переехали в Ростов. Надя вернулась
на профсоюзную работу, через год вышла замуж.  После  снятия  с
должности  Николая  Ежова,  Игорь написал и отправил в Москву -
Сталину - письмо, в котором  просил  его  лично  разобраться  и
освободить его отца, арестованного врагами народа, проникшими в
НКВД.  У  Нади  были  неприятности  по  работе, но обошлось без
серьезных последствий.
     Глеб Резниченко был этапирован в Ростов, полгода провел  в
тамошнем СИЗО и неожиданно выпущен на свободу в январе 1939-го.
Во  время  войны  он  работал  фельдшером  в военном госпитале,
женился на медсестре, после войны вернулся с ней в Вислогузы. В
пятьдесят  восьмом  он  приехал  в  Зольск  и  добился  Пашиной
реабилитации.
     По  обвинению  в  убийстве Веры Андреевны Горностаевой - с
целью грабежа и завладения жилплощадью - были арестованы  и  во
время  конвоирования  застрелены  при попытке к бегству супруги
Борисовы.  Леночка  выросла  в  детском   доме,   поступила   в
Гнесинское  училище,  затем  в институт по классу фортепьяно. В
реабилитации родителей ей было отказано, поскольку  дело  их  в
архиве Зольского РОВД обнаружено не было.
     Аркадий  Исаевич  Эйслер вместе с Шуриком еще в мае успели
уехать из Зольска. Уехали  далеко  -  добрались  до  Алтайского
края,  поселились  в  безвестной  глухой деревушке, где Аркадий
Исаевич вскоре умер. Шурик работал трактористом, шофером; после
войны, повзрослев, переехал жить в Барнаул.
     Евгений Иванович Вольф получил восемь лет,  в  лагерях  на
Урале  работал  в КВЧ - культурно-воспитательных частях, выжил,
умер вскоре после  освобождения  от  инфаркта.  Иван  Сергеевич
Гвоздев  был расстрелян 31 мая 1938-го года по приговору тройки
НКВД.
     С литерой СВЭ - социально вредные элементы -  получили  по
пять  лет  братья  Ситниковы.  Федор  был зарезан в пересыльной
тюрьме при невыясненных обстоятельствах. Георгий освободился  в
1943-м  году,  воевал,  дошел до Вены, был убит в уличном бою и
похоронен на одном из Венских кладбищ.
     Теплой июньской ночью был окружен  на  окраине  Зольска  и
арестован целиком цыганский табор.
     Харитон  Спасский  и  его заместитель Григол Тигранян были
арестованы весной 1939-го года, в разгар  антиежовской  чистки.
Харитон  исчез  на  Лубянке, Григол получил десять лет, отсидел
шесть, освободился досрочно и прослужил еще некоторое  время  в
системе ИТЛ Норильлага.
     Алексей  Леонидов покинул Зольск осенью 1938-го. Из Москвы
он  вскоре  перебрался  в  Лондон.  Пятнадцать  лет  проработал
сотрудником  Советских  посольств  в  трех европейских странах.
Оказавшись затем в Америке, попросил  политического  убежища  и
получил его.
     Отец Иннокентий (Смирнов) сохранил свой приход до сентября
1943-го  года  -  до  начала  неожиданного  примирения Церкви и
государства. В начале 1944-го в епархии его открылось  еще  два
прихода,  а  сам  он  получил от Сергия приглашение на работу в
Москву  -   преподавать   на   Богословско-пастырских   курсах.
Лжеепископ  Евдоким  успехов  в  реформаторстве  не  достиг.  В
декабре 1943-го он принес покаяние и был воссоединен с Церковью
в сане иерея. Избранный архиереским собором новый Патриарх всея
Руси Сергий (Страгородский) скончался 15 мая 1944-го года.
     Михаил  Михайлович  Свист  руководил  Зольском  до  начала
войны, в целом сохранив по себе пристойную память. Войну провел
он  на  фронтах,  командовал  дивизией.  Партийную  же  карьеру
закончил уже в  пятидесятых  -  членом  ЦК,  первым  секретарем
одного из нечерноземных обкомов.
     Николай   Бубенко  вскоре  перебрался  в  Москву,  получил
трехкомнатную квартиру  на  улице  Горького,  много  печатался,
заработал   Сталинскую   премию,  был  короткое  время  главным
редактором  одного   из   литературных   журналов.   Однако   с
редакторства  снят  за  ошибки  в работе, шумно раскритикован в
прессе, за что  впоследствии  снискал  ореол  гонимого  в  годы
культа личности. Одна из улиц Зольска названа его именем.
     Улицы в городе Зольске теперь асфальтированные, деревянных
домов  в  центре  почти не осталось, но на окраинах по-прежнему
избы. Город несколько разросся - в основном за счет  блочных  и
уже  тоже  ветхих  домов.  Библиотеки  в  городе  две  -  имени
Жуковского и безымянная - детская. Из промышленных заведений  в
нем - один консервный завод и разные мелкие мастерские.