лестнице за дверью  послышались  шаги,  которые
Вера Андреевна умела узнавать. Шаги были медленные и шаркающие.
Вскоре  дверь  отворилась,  и  на пороге ее появилась улыбчивая
старушка в черном рабочем халате и белой косынке. В правой руке
старушка держала швабру, длиною одинаковую с собой, в  левой  -
жестяное  ведро с водой, на поверхности которой плавали золотые
искорки.
     Старушка служила уборщицей при высотном доме и прибиралась
одновременно во всех конторах его.
     - Добрый день, Марья Васильевна, - сказала Вера Андреевна,
оторвав на секунду взгляд от картотеки.
     - Добрый, - ответила старушка. - И  добрый  и  выходной  у
всех советских служащих. Только ты и работаешь.
     Поставив   ведро   посередине   комнаты,   она   принялась
прибираться. Сначала достала тряпку из кармана халата и вытерла
повсюду  пыль.  Затем  сняла  со  швабры  мешковину   и   стала
подметать.  По  тому,  как  при  этом  поглядывала  она на Веру
Андреевну, ясно  было,  что  в  ней  соперничают  тем  временем
желание поговорить с библиотекаршей и нежелание мешать ей.
     - Денек-то  сегодня,  -  заметила  она  все  же через пару
минут.
     - Что, Марья Васильевна?
     - Я говорю, погода сегодня -  прямо  лето.  Шла  нонче  по
Княжеской...
     - По  какой  еще  Княжеской? - удивилась Вера Андреева, не
подымая глаз.
     - Да по аллее. Как ее по-вашему? Героев Революции что  ли.
Дух  там  в  эти  дни  особый - липовый. Нигде такого больше не
сыщешь. Только и гулять сегодня, а тебе сидеть тут до темноты.
     - Филимонов... - сказала Вера Андреевна. - Нет, баба Маня,
сегодня как раз не сидеть.  Иду  сегодня  на  день  рождения  к
одному  человеку.  Евгений  Иванович  меня  отпустил - пораньше
сегодня уйду.
     - Чудной, скажу я, Верочка, у тебя начальник.
     - Чем же чудной?
     - Да так, чудной.  Я  к  нему  в  отдел  тоже  одно  время
прибираться ходила. Бывало, моешь пол, а он вдруг встанет из-за
стола,  подойдет  вот  так и смотрит, смотрит. Потом и говорит:
"Ты, - говорит, - баба Маня, у нас господствующий класс. Все, -
говорит, - у нас в стране только ради тебя делается. Все,  баба
Маня,  для тебя трудятся." Посмотрит эдак важно-важно и обратно
шнырк за стол. Чудной.
     Вера Андреевна  подняла,  наконец,  голову  и  улыбнулась.
Старушка сразу оживилась, остановилась подметать.
     - И что это, скажи на милость, за распорядок такой он тебе
устроил  -  по субботам работать. У всех граждан в нашей стране
по два выходных.
     - Так за то  я,  Марья  Васильевна,  на  полутора  ставках
числюсь, полторы зарплаты получаю. А погулять и завтра успею.
     - Завтра, голубушка моя, погоды такой не будет.
     - Откуда ж ты знаешь?
     - Э-э,  милая,  откуда.  Ты  доживи,  как  я,  хотя  б  до
семидесяти - так и сама будешь знать, откуда. В костях сегодня,
как проснулась, ломит. Может, что и к вечеру уже дождь пойдет.
     - Ну, так в обед погуляю, - сказала Вера Андреевна,  снова
склоняясь над карточками. - Мне так и так еще на почту идти.
     На  улице  в  это  время  послышался цокот копыт. Проезжал
извозчик. Когда он поравнялся со зданием,  из  окон  библиотеки
видны  были  ноги  лошади  и  колеса. В Зольске был только один
извозчик  -  бородатый  и  неразговорчивый  дядя  Миша.   Ввиду
небольших  расстояний  города  работы  у  него было немного - с
поезда захватить кого-нибудь с  вещами  или  вечерком  подвезти
подгулявшего служащего.
     - На  день  рождения-то  с  этим  пойдешь  -  с  усатым? -
спросила вдруг Марья Васильевна.
     - Что-что? - вскинула брови  Вера  Андреевна.  -  С  каким
усатым? С Харитоном? А ты откуда знаешь?
     - Во-во  -  с  Харитоном,  -  не без труда переломившись в
пояснице, Марья Васильевна смочила в ведре и отжала  тряпку.  -
Не пара он тебе, вот что я скажу.
     - Да ты о чем вообще, баба Маня? Какая еще пара - не пара?
Это что  -  с  того,  что  нас тогда на Валабуева увидала? Ну и
ну... Так и чем же он тебе не потрафил? Усами? Ты ведь его и не
знаешь.
     - Почему ж не знаю? Знаю.
     - Откуда ты его знаешь?
     - Да уж знаю, - упрямилась старушка. - Беседовали.
     - С Харитоном? Где ты с ним могла беседовать?
     - Известно, где. Там, - кивнула она набок, - у него. Давно
это, правда, было. Еще прошлой весною. Вызывал меня.
     - Зачем это?
     - Ну, известно, зачем  туда  вызывают,  не  на  пироги...-
неохотно словно бы рассказывала старушка. - Работу предлагал.
     - Какую еще работу? Убираться?
     - Как же, убираться. Своих у них уборщиц, поди, хватает, -
Марья Васильевна посмотрела исподлобья.
     - Ну, ну...
     - Фискалить предлагал.
     - Тебе?!
     - А то кому же?
     - Да ну, перестань, баба Маня.
     - Вот  те  крест! Знаешь, какой ласковый поначалу был. Ты,
говорит, обязана понимать, Марья Васильевна  -  трудное  у  нас
нынче  время.  Враги,  мол,  кругом.  А ты у нас в какие только
двери не вхожа. И разговаривать при тебе никто  не  стесняется.
Ты только, говорит, слушай повнимательней, о чем разговаривают,
наматывай на ус. Я потом к тебе загляну - расскажешь.
     - Ну и что же ты?
     - Отказалась,   конечно.   Виданное  ли  дело  -  к  людям
прибираться ходить, да потом на них же фискалить.
     - А он?
     - Ну, уговаривал поначалу. То да се.  А  потом  разошелся.
Кричать  на  меня стал, сапожищами топать. Боялась я тогда, что
заарестует. Не пара он тебе совсем.
     - Ну, вот, не пара. Ты скажи лучше, многим ты про это  уже
разболтала?
     - Да никому почти.
     - Ладно  уж,  рассказывай  - "почти". Он тебе бумагу давал
подписывать, что никому об этом не скажешь?
     - Может и давал, не помню уж. Да я ведь только своим.
     - Ты, баба Маня, за свой язык,  -  покачала  головой  Вера
Андреевна, - когда-нибудь погоришь.
     Старушка посмотрела на нее кротко-кротко.
     - Погорать-то мне поздновато уж будет, Верочка. И без того
я, почитай,  давно  как  свечка перед Богом стою. Дунет - и нет
меня. Нешто мне на старости лет еще из-за бумажки беспокоиться.
     - Ладно, ладно, не прибедняйся.
     Марья  Васильевна  вздохнула,  подняла   ведро   и   пошла
прибираться  в  хранилище.  Вера  Андреевна  вернулась  было  к
картотеке. Но тут же та снова появилась в открытой двери.
     - А еще старушки сказывали, - добавила она серьезно, - что
у усатого этого мать блаженненькая. Так будто он ее  дома,  как
собачонку, держит. В комнате запирает и сутками есть не дает.
     - Ты  слушай  их  больше,  -  сказала  Вера  Андреевна, не
отрываясь. - Старушки твои и не то расскажут.
     Через  несколько  минут  вернувшись  из  хранилища,  Марья
Васильевна  вид имела задумчивый. Отжатую тряпку она перекинула
поверх  ведра,  ведро  и  швабру  поставила  у  входной  двери.
Пройдясь  по  комнате,  она  остановилась  у  шкафов,  пару раз
вздохнула, соскоблила пятнышко со стекла.
     - Слышь, Верочка, - позвала она как-то не очень  уверенно.
- Дала бы ты и мне что ли какую-нибудь книжицу почитать.
     - Тебе какую? - спросила Вера Андреевна. - Про любовь?
     - Ну,  полно  тебе,  про  любовь...  - старушка отерла лоб
рукавом, подумала. - А вот дала бы ты мне книжку - такую,  чтоб
не  шибко  толстая,  большими буквами и чтобы растолковано было
понятливо: есть ли, значит, Бог на свете  или,  может,  вправду
Его нету.
     Вера  Андреевна  откинулась  на  спинку  стула и некоторое
время молчала, внимательно  разглядывая  Марью  Васильевну,  и,
видимо, опасаясь рассмеяться.
     - Так  тебе  какую,  -  спросила  она,  наконец,  -  чтобы
растолковано было, что есть Бог, или - что вправду нету?
     - А у тебя и такие, и сякие есть?
     - Всякие есть.
     Старушка подумала.
     - А какие поумнее люди писали?
     - Ну, так не скажешь, Марья Васильевна. Все не дураки.
     - Значит, и грамотеи того промеж себя решить не  могут,  -
сообразила старушка. - Тогда чего и гадать.
     Она посмотрела серьезно - сначала на Веру Андреевну, потом
на портрет, висевший над ней.
     - Иосиф  Виссарионович  говорит - нету Бога? - кивнула она
на портрет.
     - Нету.
     - И Ленин то же говорил?
     - И Ленин.
     - И Маркс?
     - И Маркс.
     - Ну, ладно, - сказала Марья Васильевна. - Пойду я  наверх
мести.
     - Так ничего не возьмешь что ли?
     - После как-нибудь.
     Старушка  взяла  ведро,  швабру и шагнула к двери. Отворив
ее, она остановилась на секунду.
     - Я все же думаю, не может так  быть,  -  сказала  она,  -
чтобы уж совсем ничего не было. Что-нибудь должно быть... Дверь
я, может, открытой оставлю? Пускай воздух идет.
     - Оставь.
     Вера Андреевна слушала, как шаги ее отшаркали на лестнице,
исчезли. Потом рассмеялась.
     В  оставшиеся  до  обеда  пятнадцать  минут  она  как  раз
управилась с открытками.
     К  середине  мая  у  всякой  библиотеки  остается  немного
должников.  Весною люди мало читают. Расцветающая природа дарит
новые надежды, ночи делаются короткие,  и  людям  кажется,  что
жизнь их интереснее книг.
     Вера  Андреевна  собрала  открытки  в  плетеную соломенную
сумку, вышла на улицу и заперла библиотеку на замок.
     Она отправилась первым делом на почту, которая  помещалась
в бревенчатом, кособоком доме через три квартала от библиотеки,
оставила   там  открытки,  поболтала  пару  минут  со  знакомой
почтальоншей. Затем направилась домой.

     Когда  она  открыла  дверь  в  квартиру,  из  коридора  ей
навстречу   показался   Иван   Семенович,  одетый  в  служебный
железнодорожный китель, и как-то беспокойно на нее поглядел.
     - Что-нибудь случилось, Иван Семенович? - спросила она.
     - Мне нужно поговорить с вами, - сказал он что-то уж очень
серьезно.
     - Ну, давайте, конечно, -  немного  встревожилась  она.  -
Пойдемте на кухню, я пока поставлю обед.
     Он  прошел за ней на кухню, встал в двери, прислонившись к
косяку, и стоял не двигаясь, покуда Вера Андреевна  мыла  руки,
разводила  примус и устанавливала на нем кастрюльку с гречневой
кашей.  По-видимому,  он  твердо  решил  дождаться  полного  ее
внимания.  Наконец,  она  присела  на  табурет  возле  стола  и
встретилась с ним глазами. Но и тогда он не сразу заговорил.
     - Я минут за пять перед вами с работы пришел, - начал  он,
наконец,  таким  голосом, что >можно было ожидать, сообщит он о
чьей-то внезапной смерти. - У меня тоже  обеденный  перерыв.  Я
надеялся  Аркадия  Исаевича  застать,  но  его  нету.  А у меня
сегодня всю ночь дежурство - двойная смена.  Так  что,  вы  его
раньше меня увидите, и, пожалуйста, обязательно передайте ему.
     Иван  Семенович  еще  помолчал,  похмурился,  потер  рукою
наморщенный лоб.
     - Что передать?
     - У нас на станции с утра сегодня комиссия сидит из Москвы
- из железнодорожной прокуратуры.  Похоже,  к  ним  от  кого-то
поступил...  сигнал.  Не знаю, от кого, но там один из пунктов,
что, незаконно пользуясь служебным положением, Жалов принял  на
работу Эйслера. Меня с утра сегодня вызывали в кадры. Сидят там
двое; стали меня расспрашивать про Жалова, что и почему. Да все
с  подковырками.  Кто-то  им сказал, что Аркадий Исаевич у меня
живет. Замучили совсем. Спрашивают: "В каких  вы  отношениях  с
гражданами  Жаловым  и  Эйслером?  Были  ли  вы в курсе, что на
станцию принят  "стоверстник"?"  -  сморщившись  страдальчески,
Иван Семенович провел ладонью по лицу, видимо, заново переживая
минуты допроса.
     - А разве это запрещено? - удивилась Вера Андреевна.
     - Запрещено,  не  запрещено... А кто его знает, - пожал он
плечами. - Ах, Вера, да вы не знаете, что  это  такое  -  отдел
кадров на железной дороге.
     - И что теперь будет?
     - Да  кто  ж  его знает, что теперь будет. Ничего хорошего
точно не будет, уж это поверьте. Аркадия Исаевича уволят -  это
ясно;  Жалова,  раз  уж  приехали,  тоже просто так не оставят;
заодно и меня турнуть могут - это все в лучшем случае. Ну, а  в
худшем... - Иван Семенович отчаянно махнул рукой.
     - Ну ладно, - сказала Вера Андреевна, - Ничего незаконного
вы-то  уж  во всяком случае не сделали. Никто, по крайней мере,
не запрещал "стоверстникам" комнату сдавать.
     - Вера Андреевна, - Иван Семенович вдруг посмотрел на  нее
как-то уж совсем плаксиво. - Я что вас попросить хотел. Вы ведь
с  Павлом Ивановичем в хороших отношениях. Может, поговорили бы
с ним об  этом  деле.  Я-то  ведь  его  совсем  не  знаю,  даже
по-соседски.
     Из кастрюльки на примусе уже во всю валил пар. Поднявшись,
Вера Андреевна  прихватила  ее  за ручку варежкой, поставила на
стол, на плетеную подставку. На примус взамен поставила чайник,
достала из стенного шкафа консервную банку.
     - Вы не откроете мне, - попросила она.
     Борисов принял у нее банку,  достал  из  ящика  консервный
нож,  уперев  банку в табурет, взрезал ее, отогнул крышку. Рука
его, когда он отдавал ей открытую банку, чуть дрожала.
     - Может,  пообедаете  со  мной?  -  пригласила  его   Вера
Андреевна.
     - Да что вы, какой обед, - поморщился он.
     - Хорошо,  я  поговорю с Павлом Ивановичем, - кивнула она,
присаживаясь за стол. - Не переживайте вы так раньше времени.
     - Пусть  проследит  только,  -   потряс   Иван   Семенович
сложенными  ладонями, - чтобы комиссия сработала без перегибов.
Люди ведь всякие попадаются, сами знаете.
     - Я поговорю, - пообещала она.
     Борисов  помолчал  минуту,  кажется,  хотел   еще   что-то
сказать, но только вздохнул и стал прощаться:
     - Ладно,  пойду  я.  Может,  там  уже  и  новости есть. Вы
Аркадию Исаевичу, пожалуйста, обязательно все передайте - пусть
осторожнее будет.
     Вздохнув еще разок,  Иван  Семенович  пошел  по  коридору.
Через минуту хлопнула входная дверь.
     Раздумывая   о  всех  этих  невеселостях,  Вера  Андреевна
пообедала, выпила чаю, убрала за собой посуду. Затем на  минуту

и вскоре вышла на улицу.
     Солнце  вовсю  светило  над  Зольском.  Было  даже немного
жарко.  Улица  Валабуева,  по  которой  шла   Вера   Андреевна,
относилась  к  нелюбимым  извозчиком дядей Мишей частям города.
Проезжая часть ее представляла собой две полуметровые  неровные
колеи, проехать по которым даже в сухую погоду было мудрено. По
краям  ее  тянулся  почти всюду неровный с провалами штакетник,
стояло  несколько  каменных  домов,  остальное   были   обычные
деревенские избы.
     До  конца  перерыва  у Веры Андреевны было еще полчаса, и,
вспомнив про обещанный Марьей Васильевной липовый дух,  она  не
стала  сворачивать  на  Советскую  улицу,  а переулками пошла к
аллее Героев. Эта аллея вместе с набережной  N,  куда  выходила
она  одним  из  своих концов, была, вероятно, лучшим местом для
прогулок в Зольске. Усаженная густо старинными липами, с  обеих
сторон   ограждена  она  была  витым  чугунным  заборчиком.  За
заборчиком пролегали мощеные мостовые,  вдоль  мостовых  стояли
довольно аккуратные дома и особняки старой постройки. За аллеей
следили  -  подметали, посыпали время от времени свежим песком,
регулярно  подкрашивали   скамейки.   В   центральном   липовом
полукруге  ее  стоял  небольшой  бронзовый  памятник  одного из
главных героев революции.
     В этот обеденный час в аллее было немноголюдно. Кое-где на
лавочках сидели мамы с колясками. Где-то пискляво и  безудержно
тявкала  собачонка.  Издали доносились удары костяшек - в аллее
днями напролет сражались в домино зольские старички.
     Обогнув пивной ларек, установленный не так давно в  начале
аллеи, Вера Андреевна увидела вдруг Пашу. Он сидел на ближайшей
к  ларьку  скамейке,  одет  был  в  летнюю серую пару, и в руке
держал кружку с пивом. Кроме Паши никого не было возле  ларька.
С  первого  взгляда  он  показался Вере Андреевне не в духе. Он
тоже сразу заметил ее, но даже и не улыбнулся ей навстречу.
     - Здравствуйте, - сказала она, подходя к скамейке.
     - Здравствуйте, - кивнул он и, казалось, какое-то время не
мог придумать, что сказать ей еще. -  Садитесь,  пожалуйста,  -
произнес он, наконец. - Может быть, хотите пива?
     - Нет, спасибо.
     - Неплохое пиво, - пробормотал он и снова умолк.
     - Как  у  вас  дела?  -  спросила  Вера Андреевна, немного
растерявшись от такого его настроения.
     Он пожал плечами.
     - Как у вас? Вы что, гуляете здесь?
     - Гуляю. У меня обеденный перерыв.
     - Да, вы же работаете сегодня. А  у  меня  выходной.  Сыну
обещал встретить его из школы, а у них там внеплановый классный
час какой-то. Сижу вот, - сообщил он почему-то особенно мрачно.
     - Погода  сегодня замечательная, правда? - через некоторое
время заметила Вера Андреевна нерешительно.
     - Правда, - кивнул он и огляделся.
     - В такую погоду немного словно бы  спишь  наяву,  вам  не
кажется?  -  постаралась заговорить она оживленней. - Я вот шла
сейчас - как будто, знаете, природа играет  какой-то  медленный
бессюжетный спектакль, а ты единственный зритель. И все звуки -
шорохи, шелест листвы - как будто для тебя одного существуют. И
все такое немного неправдоподобное.
     Паша  не  ответил  ей,  допил  пиво и поставил на скамейку
пустую кружку.
     - Здесь еще так липами пахнет, - добавила Вера  Андреевна.
- А  вы  знаете,  мне  сказали  сегодня,  что  аллея эта раньше
называлась Княжеской.
     - В самом деле? - произнес он  без  малейшего  интереса  в
голосе.
     Она подумала, что стоит, наверное, оставить его одного. Но
ей надо было еще попросить его.
     - Я  хотела  вас, Паша, попросить об одном деле, - сказала
она. - Хорошо, что встретила вас. Вы, может быть,  знаете  -  к
нам   на   станцию  сегодня  приехала  комиссия  из  московской
прокуратуры. Что-то они там проверяют, и в  том  числе  Аркадия
Исаевича - почему на железную дорогу приняли "стоверстника". Не
могли  бы  вы  объяснить им, что его ведь не на железную дорогу
приняли, а в киоск - торговать газетами? Это ведь разные  вещи,
правда? Даже если киоск пристанционный.
     - Я  вряд  ли  смогу  помочь,  - покачал он головой. - Это
комиссия из железнодорожной прокуратуры. Все дела  на  железной
дороге   ведет   железнодорожная   прокуратура.  А  я  районный
прокурор. Мы разные ведомства. Я не имею права вмешиваться в их
работу.
     - Я  и  не  просила  вас  вмешиваться,  Паша,  я   просила
поговорить.  Впрочем...  Если  это  невозможно.  Я, конечно, не
разбираюсь во всех этих тонкостях.
     - Хорошо, я поговорю, - кивнул он.
     В  это  время  из  переулка   напротив   них   послышался,
приближаясь,  цокот  копыт, возбужденные голоса и хохот. Вскоре
оттуда  показалась  извозчичья  пролетка  и,  покренившись   на
повороте, выехала к аллее.
     - Тпру!  -  раздалось  у  пивного  ларька. Копыта сбились,
замерли.
     Из пролетки вылезли двое на удивление  одинаковых  молодых
людей.  Оба  высокого  роста,  кудрявые,  в сорочках с вышитыми
воротничками, в картузах. Оба,  очевидно,  навеселе.  У  одного
через  плечо  была  перекинута  гармошка.  Ступив  на землю, он
моментально  перехватил  ее  в  горизонтальное   положение   и,
направившись   к   ларьку,   рванул   разухабистый  частушечный
мотивчик. Второй тем временем расплачивался с извозчиком.
     - Гуляем, дядя Миша! - сообщил он, вручая купюру.
     Первый уже стоял у ларька.
     - Аа-валентина, мой цветочек,
     Ты налей ка мне пивка, - пропел он  с  ложной  страстью  в
голосе. -
     Вечером пойдем в кусточек,
     Там сочтусь наверняка.
     Дядя Миша принялся разворачивать кобылу.
     - Вот  кружкой-то  у  меня  по лбу получишь, - не чересчур
рассердившись, пригрозила продавщица. - Сразу по  две  наливать
что ль?
     Это  были  братья  Ситниковы  -  многим в городе известные
шалопаи. Оба они работали грузчиками на консервном заводе,  оба
не  дураки  были  выпить,  а,  выпив - по возможности пошуметь.
Продолжительными  загулами  своими  они  давно  уже  испытывали
терпение   правоохранительных   органов.   Но,  надо  признать,
особенных неприятностей никто от них в городе никогда