рестив ноги.
     Обед нам предстоял поистине роскошный, - соленый окорок  с  гарниром  и
фаршированные куры. Сладкий пирог был испечен еще вчера утром (почему  никто
и не хватился остатков фруктовой начинки), а пудинг уже стоял на огне. Ввиду
такого обеденного изобилия завтрак нам попросту отменили.
     - Чтобы я еще вас с утра кормила, да поила, да посуду за вами  мыла,  -
сказала миссис Джо, - когда мне с обедом  дай  бог  управиться,  -  нет  уж,
увольте!
     Она сунула нам по ломтю хлеба  так,  словно  мы  были  полк  солдат  на
походе, а не мужчина и ребенок  у  себя  дома,  и  мы  стыдливо  запили  его
молоком, разбавленным водой, из стоявшего на полке кувшина. А миссис Джо тем
временем повесила на окна чистые белые занавески, сменила  пышную  цветастую
оборку над очагом и  открыла  взорам  маленькую  парадную  гостиную,  где  в
остальное время года никто не бывал и все  недвижимо  покоилось  в  холодном
блеске серебряной бумаги - даже четыре белых фарфоровых собачки  на  камине,
совершенно одинаковые, с черными носами и с  корзиночками  цветов  в  зубах.
Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным  умением
обращать чистоту в нечто более  неуютное  и  неприятное,  чем  любая  грязь.
Чистоплотность, говорят, сродни благочестию, и есть люди,  достигающие  того
же своей набожностью.
     Будучи всегда занята  по  горло,  сестра  моя  посещала  церковь  через
доверенных лиц; другими словами, в церковь ходили Джо и я. В рабочем  платье
Джо выглядел ладным мужчиной, заправским кузнецом; в парадном же костюме  он
больше всего напоминал расфранченное огородное пугало. Все, что  он  надевал
по праздникам, было ему не впору, словно  с  чужого  плеча,  все  ему  жало,
тянуло. И в этот день, когда зазвонили в церкви и он вышел из своей комнаты,
закованный с головы до пят в праздничные  доспехи,  вид  у  него  был  самый
несчастный. Что касается меня,  то  у  сестры,  видимо,  сложилось  обо  мне
представление как о малолетнем преступнике,  который  в  самый  день  своего
рождения был взят под надзор полицейским акушером и передан ей с внушением -
действовать по всей строгости закона. Она всегда  обращалась  со  мною  так,
точно я появился на свет из чистого упрямства, вопреки всем велениям разума,
религии и нравственности и наперекор увещаниям  своих  лучших  друзей.  Даже
когда мне заказывали новое платье, от портного требовали, чтобы  оно  являло
собой нечто вроде колодок и ни  в  коем  случае  не  оставляло  мне  свободы
движений.
     Поэтому не одно жалостливое сердце, должно  быть,  сжималось  при  виде
того, как мы с Джо шествуем в церковь. Однако куда горше телесных  страданий
были душевные муки, которые я испытывал.  Страх,  охватывавший  меня  всякий
раз, как миссис Джо приближалась к  кладовой  или  выходила  из  кухни,  мог
сравниться только с раскаянием при мысли о содеянном мною. Подавленный своим
тайным проступком, я размышлял о том, в силах ли будет церковь оградить меня
от мщения ненасытного "приятеля", если я во всем ей откроюсь. Я  уже  решил,
что самое подходящее время, чтобы встать и  попросить  о  частной  беседе  в
ризнице, наступит, когда священник прочтет оглашение и скажет: "Все  имеющие
что-либо против объявите о том немедля!" И вполне возможно, что, будь в  тот
день не рождество, а  воскресенье,  я  действительно  прибегнул  бы  к  этой
крайней мере, тем повергнув в изумление наших немногочисленных прихожан.
     Обедать к нам были приглашены псаломщик мистер Уопсл,  колесник  мистер
Хабл со своей женой миссис Хабл  и  дядя  Памблчук,  состоятельный  торговец
зерном  из  соседнего  городка,  разъезжавший  в  собственной  тележке   (он
приходился дядей нашему Джо, но миссис Джо присвоила  его  себе).  Обед  был
назначен на половину второго. Когда мы с Джо воротились из церкви, стол  был
уже накрыт, миссис Джо готова, обед почти готов, парадная дверь отперта  для
приема гостей (обычно она стояла на  запоре),  словом  -  все  обстояло  как
нельзя лучше. И о краже по-прежнему - ни звука.
     Пришло время обеда, не принеся мне никакого облегчения; пришли и гости.
Мистер Уопсл, джентльмен с римским носом и огромным  блестящим  лысым  лбом,
обладал низким раскатистым голосом, которым необычайно гордился;  среди  его
знакомых было даже распространено мнение,  что,  только  дай  ему  волю,  он
заткнул бы за пояс нашего священника; и сам он не  раз  говорил,  что,  будь
двери церкви открыты (для всех желающих служить в ней), он  не  преминул  бы
отличиться на этом поприще. Поскольку же двери церкви не  были  открыты,  он
был у нас, как я уже сказал, псаломщиком. Но "аминь"  звучало  в  его  устах
поистине сокрушительно, а перед тем как объявить псалом  -  непременно  весь
первый стих до конца, -  он  всегда,  бывало,  оглядит  собравшихся,  словно
говоря: "Вы слышали с  кафедры  голос  нашего  друга;  ну,  а  это  как  вам
понравится?"
     Я открывал гостям дверь - с таким видом, будто открывать эту дверь  для
нас самое привычное дело, - и впустил сначала мистера Уопсла, потом  мистера
и миссис Хабл и  наконец  дядю  Памблчука,  которого  мне,  кстати  сказать,
запрещалось называть дядей под страхом самого сурового наказания.
     - Миссис  Джо,  -  возгласил  дядя  Памблчук,  грузный,  неповоротливый
мужчина,  страдающий  одышкой,  с  выпученными  глазами,   рыбьим   ртом   и
изжелта-рыжими волосами, торчком стоявшими  на  голове,  так  что  казалось,
точно его недавно душили и он еще не совсем  очнулся.  -  Я  принес  вам  по
случаю  праздника...  я  принес  вам,  сударыня,  бутылочку  хереса  и  еще,
сударыня, бутылочку портвейна.
     Из года в год он являлся к нам на рождество и произносил,  как  великую
новость, в точности те же слова, держа свои бутылки на манер  гимнастических
гирь. Из года в год миссис Джо отвечала ему, как и в  этот  раз:  "Ах,  дядя
Памблчук! Какое баловство!" Из года в год он возражал, как и в этот раз: "По
заслугам и честь. Ну, как вы тут?  Скрипите  помаленьку?  Как  наш  пенни  с
фартингом?" Последнее относилось ко мне.
     Обедали мы в этих случаях в кухне, а потом переходили в  гостиную  есть
орехи, апельсины и яблоки, причем переход этот очень напоминал  переодевание
Джо из рабочего платья в  парадный  костюм.  Сестра  моя  была  в  тот  день
необычайно оживлена; впрочем, общество миссис Хабл всегда оказывало  на  нее
благотворное действие. Миссис Хабл запомнилась мне как маленькая,  сухощавая
женщина с кудряшками, в небесно-голубом платье, притязавшая  на  неувядаемую
молодость по той причине, что была намного моложе  мистера  Хабла,  когда  в
давно прошедшие времена выходила за него замуж. Мистер Хабл  запомнился  мне
как крепкий, высокий, сутулый старик, приятно пахнувший опилками и  на  ходу
так широко расставлявший ноги, что, когда я в раннем детстве встречал его на
деревенской улице, мне открывался между ними вид на всю нашу округу.
     В этом почтенном обществе я чувствовал бы себя прескверно, даже если бы
не ограбил кладовую. И не потому, что мне было тесно сидеть  и  острый  угол
стола впивался мне в грудь, а локоть Памблчука лез в глаза; и не потому, что
мне не велели разговаривать (я и сам не хотел разговаривать) или что на  мою
долю доставались только жесткие куриные лапки и те глухие закоулки  окорока,
которыми свинья при жизни имела меньше всего оснований гордиться.  Нет;  это
все было бы с полбеды, если бы взрослые оставили меня в  покое.  Но  они  не
оставляли меня в покое. Они словно хватались за всякую возможность перевести
разговор на мою особу и чем-нибудь да кольнуть меня.  И  я,  как  несчастный
бычок на арене испанского цирка,  болезненно  ощущал  уколы  этих  словесных
копий.  Началось  это,  лишь  только  мы  сели   за   стол.   Мистер   Уопсл
продекламировал молитву, - теперь я бы сказал, что это  было  нечто  среднее
между духом Гамлетова  отца  и  Ричардом  Третьим,  но  с  сильной  примесью
благочестия, - и под конец, как подобает, высказал упование,  что  мы  будем
вечно благодарны творцу. Тут сестра уставилась на меня и проговорила тихо  и
укоризненно:
     - Слышишь? Будь благодарен.
     - Особенно же, мальчик, - сказал мистер  Памблчук,  -  будь  благодарен
тем, кто воспитал тебя своими руками.
     Миссис Хабл покачала головой  и,  устремив  на  мою  особу  безнадежный
взгляд, казалось говоривший, что ничего путного из меня не выйдет, спросила:
- И почему это дети всегда такие неблагодарные? - Все стали  в  тупик  перед
этой загадкой, и только мистер Хабл разгадал ее, сухо отрезав: -  Такими  уж
родятся уродами. - Все  подтвердили  вполголоса:  -  Истинная  правда!  -  и
посмотрели на меня как-то особенно враждебно.
     При гостях Джо (если только это возможно) значил в доме еще меньше, чем
без них. Но по мере сил он всегда выручал и утешал меня, и за  обедом  давал
мне как можно больше подливки, если таковая имелась.  В  тот  день  подливки
было много, и Джо тотчас зачерпнул мне ее с полпинты.
     Мистер Уопсл довольно строго отозвался о проповеди, которую мы  слышали
в то утро, и дал понять в общих чертах, какую проповедь произнес бы он сам в
том мало вероятном случае, если бы двери  церкви  были  открыты.  Познакомив
присутствующих с главными пунктами этого сочинения, он заявил,  что  на  его
взгляд и  тема  была  выбрана  священником  неудачно,  а  это  уж  вовсе  не
простительно, потому что хороших тем, как он выразился, "хоть пруд пруди".
     - Правильно, - сказал дядя Памблчук. - В самую точку попали,  сэр!  Тем
действительно хоть пруд пруди, только надо суметь насыпать им соли на хвост.
В этом вся штука. За темами недалеко ходить, была  бы  солонка  наготове.  -
Немного подумав, мистер Памблчук добавил: - Взять хотя бы  свинину.  Чем  не
тема? Если вам нужна тема, повторяю, возьмите свинину!
     - Совершенно верно, сэр, - отвечал мистер Уопсл. - Для малолетних...  -
я уже знал, что сейчас он приплетет меня, - ...в высшей степени  благодарная
и поучительная тема. ("Слушай хорошенько",  -  в  скобках  цыкнула  на  меня
сестра.)
     Джо добавил мне подливки.
     - Свинья! - продолжал мистер Уопсл глубочайшим басом, указуя вилкой  на
мою смущенную физиономию, словно называл меня по имени. - Со свиньями  водил
компанию блудный сын. Прожорливость свиней приводится как  дурной  пример  в
назидание малолетним. ("А сам только что расхваливал окорок, - подумал я,  -
какой он жирный да сочный".) То, что предосудительно  в  свинье,  тем  более
предосудительно в мальчике.
     - Или в девочке, - подсказал мистер Хабл.
     - Ну, разумеется, мистер Хабл, - согласился мистер Уопсл не без досады,
- но девочек я здесь не вижу.
     - К тому же, подумай, - сказал мистер Памблчук, внезапно наскакивая  на
меня, - как  ты  должен  быть  благодарен  судьбе.  Доведись  тебе  родиться
маленьким визгливым поросенком...
     - А он как раз и был таким, - убежденно заметила моя сестра.
     Джо добавил мне подливки.
     - Да, но я  имею  в  виду  поросенка  четвероногого,  -  сказал  мистер
Памблчук. - Доведись тебе родиться свинушкой, был бы ты сейчас здесь, а? Как
бы не так.
     - Разве что в таком виде, - сказал мистер Уопсл, кивая на блюдо.
     - Но я говорю не о  таком  виде,  сэр,  -  с  досадой  возразил  мистер
Памблчук, не любивший, чтобы его перебивали. - Я хотел сказать,  мог  бы  он
тогда наслаждаться обществом  старших,  просвещать  свой  ум  их  беседой  и
купаться в роскоши? Я спрашиваю, мог бы или нет? Нет, не мог бы.  А  что  бы
тебя тогда ожидало? - снова наскочил он  на  меня.  -  Продали  бы  тебя  за
столько-то шиллингов, смотря по тому, какая этому товару цена  на  рынке,  и
мясник Данстебл поднял бы тебя с соломенной подстилки,  прихватил  бы  левым
локтем, а правой рукой отвернул бы полу, чтобы достать из кармана ножичек, и
пролилась бы твоя кровь, и пришел бы тебе конец. Тут уж  никто  не  стал  бы
воспитывать тебя своими руками. Где там!
     Джо предложил мне еще подливки, но я побоялся взять.
     - Он, должно быть, доставил вам  немало  хлопот,  сударыня,  -  сказала
миссис Хабл, преисполнившись сострадания к моей сестре.
     - Хлопот? - отозвалась та. - Хлопот?  -  И  пустилась  перечислять  все
болезни, в которых я провинился, и все случаи моей  злостной  бессонницы,  и
все деревья и крыши, с которых я падал, и все пруды и канавы,  в  которых  я
чуть не утонул, и все мои синяки и ссадины, и сколько раз она молила бога  о
моей смерти, а я упорно отказывался умирать.
     Я склонен думать, что римляне  изрядно  раздражали  друг  друга  своими
носами. Поэтому, возможно, из них и получился такой непоседливый  народ.  Во
всяком случае, римский нос мистера Уопсла так раздражал меня, пока оглашался
список моих провинностей, что я готов был вцепиться в него и  не  отпускать,
покуда его обладатель не взвоет. Но все, что я вытерпел до сих пор, не могло
и сравниться с тем смятением, какое охватило меня, когда  молчание,  которое
последовало за рассказом моей сестры и во время которого (как  я  мучительно
сознавал) все смотрели на меня с гневом и отвращением, - когда это  молчание
было нарушено.
     - А  между  тем,  -  сказал  мистер  Памблчук,  ловко  возвращая  своих
собеседников к предмету, от которого они отклонились, - свинина - в  вареном
виде, - право же, недурная вещь, а?
     - Выпейте бренди, дядя Памблчук, - предложила моя сестра.
     О господи, вот оно! Сейчас он почувствует,  что  бренди  разбавлено,  и
скажет это, и все пропало! Обеими руками я крепко ухватился под скатертью за
ножку стола и стал ждать, что будет.
     Сестра отправилась за глиняной бутылью, принесла ее  и  налила  мистеру
Памблчуку, - кроме него никто не пил. Злодей повертел стакан в руках, поднял
его, посмотрел на свет, поставил на стол, точно задался целью  продлить  мои
мученья. А тем временем моя сестра и Джо быстро убирали со стола все лишнее,
чтобы освободить место для паштета и пудинга.
     Я неотступно смотрел на мистера Памблчука.  Крепко  обхватив  руками  и
ногами ножку стола, я следил за тем, как  этот  презренный  человек  любовно
оглядел стакан, поднял его, сладко улыбнулся,  запрокинул  голову  и  залпом
выпил до дна. В следующее мгновение  неизъяснимый  ужас  отразился  на  всех
лицах: мистер Памблчук вскочил со стула, несколько раз перевернулся на месте
в каком-то судорожном коклюшном танце и ринулся к двери; а затем мы  увидели
его в окно: явно лишившись рассудка, он прыгал, отплевывался и  строил  рожи
одна страшнее другой.
     Я крепко держался за ножку стола, между тем как сестра и Джо  бросились
к нему на помощь. У меня не оставалось сомнений, что я  убил  его,  неведомо
как и чем. Поэтому я даже испытал некоторое облегчение,  когда  его  втащили
обратно в кухню и он, окинув собравшихся таким взглядом, будто  это  они  во
всем виноваты, опустился на стул и выдохнул одно роковое слово:
     - Деготь!
     Второпях я долил в бутыль дегтярной воды! Я знал, что  через  некоторое
время ему станет еще хуже, и так налег на  ножку  стола,  что,  уподобившись
нынешним медиумам, даже сдвинул его немного с места.
     - Деготь! - в изумлении повторила сестра. - Да как же туда мог  попасть
деготь?
     Но дядя  Памблчук,  чувствовавший  себя  в  нашей  кухне  полновластным
хозяином, не желал и слышать этого слова или говорить об  этом  предмете  и,
отмахнувшись величественным  мановением  руки,  потребовал  горячего  джина.
Сестра, впавшая было в подозрительную задумчивость,  тотчас  захлопотала,  -
нужно было принести джин и горячую воду,  смешать  их  с  сахаром,  добавить
лимонной корочки. На какое-то время я был спасен. Я все  не  отпускал  ножку
стола, но теперь обнимал ее с чувством самой пылкой благодарности.
     Скоро я настолько успокоился,  что  разжал  руки  и  занялся  пудингом.
Мистер Памблчук занялся пудингом. Все занялись пудингом. Покончили и с  этим
блюдом, и под благотворным воздействием горячего джина мистер Памблчук снова
повеселел. Во мне уже затеплилась надежда, что я переживу этот день, но  тут
моя сестра обратилась к Джо:
     - Подай чистые тарелки, греть не надо.
     В тот же миг я опять впился в ножку стола и  прижал  ее  к  груди,  как
друга детства и закадычного товарища. Я знал, что последует,  и  чувствовал,
что на этот раз погиб безвозвратно.
     - А на закуску, - сказала сестра, подарив гостей любезнейшей улыбкой, -
я прошу вас отведать  одного  замечательного,  редкостного  кушанья,  -  это
подарок дяди Памблчука.
     - Отведать? Пусть лучше и не надеются!
     - Я скажу вам, что это такое,  -  продолжала  сестра,  вставая.  -  Это
паштет; вкуснейший свиной паштет.
     Раздался ропот одобрения. Дядя Памблчук, всегда готовый  признать  свои
заслуги перед ближними, произнес, можно даже сказать,  игриво  (принимая  во
внимание все обстоятельства):
     - Что ж, рады стараться; давайте-ка посмотрим, что это за паштет.
     Сестра вышла из кухни. Я слышал, как ее шаги направились к кладовой.  Я
видел, как мистер  Памблчук  вооружился  ножом  и  как  от  нового  приступа
аппетита раздулись римские ноздри мистера Уопсла. Я слышал замечание мистера
Хабла, что "свиным паштетом можно заесть что  угодно,  вреда  не  будет",  и
слова Джо: "Тебе тоже дадут, Пип". До сих пор не знаю, только ли мысленно  я
испустил пронзительный вопль, или его слышали остальные.  Почувствовав,  что
мне больше не выдержать, что нужно спасаться, я отпустил ножку стола и сломя
голову бросился к двери.
     Но дальше порога я не добежал, потому что с размаху  врезался  в  целую
партию солдат с мушкетами, и один из них сказал, протягивая мне наручники:
     - Ага, попался, ну теперь берегись!


        ^TГЛАВА V^U

     При виде отряда солдат, грохавших прикладами заряженных мушкетов о наше
крылечко, все повскакали  из-за  стола,  а  миссис  Джо,  возвращавшаяся  из
кладовой  с  пустыми  руками,  застыла  на  месте,  не  закончив  горестного
восклицания: "О господи боже мой милостивый, куда же... девался... паштет?"
     Взгляд миссис Джо был устремлен на меня и  на  сержанта,  и  эта  новая
угроза несколько прояснила мой ум. Сержант и был тем, кто заговорил со мной,
и теперь он обводил взглядом гостей и хозяев, правой рукой любезно предлагая
им наручники, а левую положив мне на плечо.
     - Прошу прощенья, леди и джентльмены, - сказал сержант, - но как я  уже
докладывал этому юному франту (он  мне  ничего  не  докладывал!),  я  именем
короля послан в погоню, и мне нужен кузнец.
     - А позвольте узнать, зачем он  вам  понадобился?  -  спросила  сестра,
задетая за живое тем, что Джо кому-то нужен.
     - Сударыня! - галантно ответил сержант. - От своего имени я бы сказал -
ради чести и удовольствия познакомиться с его прекрасной супругой; от  имени
же короля скажу, что у меня есть к нему небольшое дельце.
     Все поняли, что сержант за словом в карман не лезет, а мистер  Памблчук
даже произнес довольно громко: "Хорошо сказано!"
     - Понимаете, хозяин, - продолжал сержант, подходя к Джо, в  котором  он
тем временем распознал нужного ему человека, - у  нас  с  этими  наручниками
промашка вышла, и теперь замок отказал и цепочка плохо работает. А  они  нам
понадобятся сегодня же, так будьте добры взглянуть, в чем тут дело.
     Джо взглянул и определил, что придется разжигать горн и  работа  займет
часа полтора, а то и два.
     - Вот как? Ну так принимайтесь за дело немедля,  -  сказал  расторопный
сержант, - помните, вы  служите  его  величеству  королю.  Если  понадобится
помощь, мои люди к вашим услугам.
     С этими словами он кликнул своих солдат,  и  они  гуськом  протопали  в
кухню и, составив ружья в углу, столпились у дверей, кто сцепив перед  собой
руки, кто прислонясь плечом к стене, поправляя  ремни  и  подсумки,  изредка
открывая дверь и вытягивая шею, сдавленную высоким воротником мундира, чтобы
сплюнуть во двор.
     В то время я и не сознавал, что замечаю все это, потому что был сам  не
свой