в углу мистера Хабла и миссис  Хабл,
застывшую в немом отчаянии, как  и  подобало  случаю.  Всем  нам  предстояло
следовать  за  гробом  на  кладбище,  для  каковой  цели  Трэбб  каждого   в
отдельности укутывал и связывал в несуразный черный узел.
     - Я то хочу сказать, Пип, - шепнул мне Джо, пока мистер Трэбб,  по  его
собственному выражению, "строил" нас парами в гостиной -  точно  мы,  прости
господи, собирались исполнить какой-то зловещий танец, - я то хочу  сказать,
сэр, что, будь моя воля, я бы лучше отнес ее в  церковь  сам,  или,  скажем,
помогли бы двое-трое друзей, кто захотел бы потрудиться от  чистого  сердца;
да, видно, нельзя, говорят - соседям не понравится,  скажут,  чего  доброго,
что это вроде как недостаток уважения.
     - Приготовить носовые платки! - возгласил в  эту  минуту  мистер  Трэбб
тоном печальным, но деловитым. - Приготовить носовые платки! Выступаем!
     И вот все мы приложили платки к лицу, словно у нас шла носом  кровь,  и
вышли на улицу пара за парой: Джо и я; Бидди и  Памблчук;  мистер  и  миссис
Хабл. Останки моей бедной сестры уже вынесли из дому через кухонную дверь, и
так как похоронный церемониал требовал, чтобы шесть человек,  несущих  гроб,
задыхались под отвратительной попоной из черного бархата с белой каймой, все
это  сооружение  смахивало  на  неуклюжее  слепое  чудовище   о   двенадцати
человеческих ногах, еле ползущее вперед под  присмотром  двух  погонщиков  -
форейтора и плотника.
     Впрочем, соседи отнеслись к этим фокусам с полным  одобрением  и  очень
восхищались  нами,  когда  мы  проходили  по  деревне.   Наиболее   юные   и
предприимчивые ее обитатели время от времени  бросались  нам  наперерез  или
устраивали в удобных местах  засады,  а  когда  мы  появлялись  из-за  угла,
приветствовали нас восторженными воплями: "Вот они! Вот они идут!" - и  чуть
что не кричали  "ура".  Особенно  много  крови  испортил  мне  в  этот  день
противный Памблчук, который шел позади меня  и  оказывал  мне  тонкие  знаки
внимания тем, что всю дорогу поправлял  креп,  свисавший  с  моей  шляпы,  и
разглаживал складки моего плаща. Бесил меня и самодовольный  вид  мистера  и
миссис Хабл, которые совсем загордились и воображали  себя  бог  знает  кем,
оттого что участвовали в столь торжественном шествии.
     И вот уже перед нами широко раскинулись болота с выраставшими из-за них
парусами речных кораблей, и, вступив на кладбище, мы прошли к  могилам,  где
покоились никогда не виденные мною родители  -  Филип  Пиррип,  житель  сего
прихода, а также Джорджиана, супруга вышереченного. Здесь тело  моей  сестры
тихо опустили в Землю, пока в вышине над нами заливались жаворонки и  легкий
ветерок гнал по траве причудливые тени облаков и деревьев.
     О том, как держал себя в это время нечестивец Памблчук,  я  скажу  лишь
одно, каждое его движение, каждое слово было адресовано мне;  и  даже  когда
читались величавые строки, напоминающие людям, что человек ничего не  принес
в этот мир - ничего не может и вынести из него - что  человек  убегает,  как
тень, и не останавливается, - мистер Памблчук довольно громко кашлянул,  тем
давая понять, что это правило не распространяется на одного  известного  ему
молодого джентльмена, неожиданно получившего  большое  состояние.  Когда  мы
воротились домой, он имел наглость вслух пожалеть, что моя сестра не  знает,
какую честь я ей оказал, и намекнуть, что ради такой чести ей не жалко  было
бы и умереть. После этого он допил  остатки  хереса,  а  мистер  Хабл  допил
остатки портвейна, и они стали беседовать между собою так (я и  впоследствии
нередко наблюдал это в подобных случаях), словно сами они существа совсем не
той породы, что покойница, и им обеспечено бессмертие.  Наконец  он  ушел  и
увел с собой мистера и миссис Хабл, - скорее  всего  отправился  к  "Веселым
Матросам" пить пиво и рассказывать всем собравшимся, что он был моим  первым
благодетелем и только ему я обязан своим счастьем.
     Когда они ушли и когда Трэбб с подручными (мальчишки его среди  них  не
было, в этом я удостоверился) сложили свое маскарадное имущество в  мешки  и
тоже ушли, дышать в доме стало много легче.  Мы  остались  втроем,  и  скоро
Бидди подала нам холодный обед; но обедали мы  не  в  кухне,  а  в  парадной
гостиной, и Джо так  осторожно  обращался  с  ножом  и  вилкой,  солонкой  и
тарелками, что всем нам было не по себе. Зато после обеда, когда я  уговорил
его закурить трубку и мы побыли в кузнице, а потом сели рядышком на  большом
камне у двери, языки у нас развязались. Придя с похорон,  Джо  переоделся  в
нечто среднее между воскресным и рабочим платьем, и теперь это был настоящий
Джо, такой, какого и уважал и любил.
     Он был очень доволен, что я попросил у него разрешения  переночевать  в
моей прежней комнатушке, и я тоже был доволен: я  чувствовал,  что  поступил
похвально, обратившись к нему с этой просьбой.
     Когда по земле протянулись  вечерние  тени,  я  улучил  минутку,  чтобы
поговорить с Бидди, и мы вышли в сад.
     - Бидди, - сказал я, - мне кажется, что ты могла бы  сообщить  мне  эти
печальные новости.
     - Разве, мистер Пип? - сказала Бидди. - Если бы мне так казалось, я  бы
сообщила.
     -  Я  не  хочу  упрекать  тебя,  Бидди,  но,  по-моему,  это  было   бы
естественно.
     - Разве, мистер Пип?
     Она говорила так тихо, в ней было столько тихой прелести и доброты, что
мне не захотелось снова доводить ее до слез. Мы молча шли рядом по  дорожке,
и, глянув на ее потупленные глаза, я решил оставить эту тему.
     - Теперь, я полагаю, тебе будет неудобно здесь жить, милая Бидди?
     - О, разве можно, мистер Пип, - сказала Бидди с  сожалением,  но  очень
решительно. - Я уже условилась с миссис Хабл  и  завтра  переберусь  к  ней.
Надеюсь, что вдвоем мы сможем позаботиться о мистере Гарджери,  пока  он  не
наладит свою жизнь.
     - А ты как будешь жить, Бидди? Если тебе нужны день...
     - Как я буду жить? - перебила меня Бидди и вся  вспыхнула  румянцем.  -
Сейчас я вам расскажу, мистер Пип. Я постараюсь получить место учительницы в
нашей новой школе, она уже  почти  достроена.  Все  соседи  могут  дать  мне
хорошие рекомендации, и я надеюсь, что буду работать усердно и терпеливо  и,
уча других, сама учиться. Вы ведь знаете, мистер Пип, - продолжала Бидди,  с
улыбкой поднимая на меня глаза, - новые  школы  не  то,  что  старые,  но  я
многому  выучилась  у  вас,  и  после  вашего  отъезда  успела  кое  в   чем
продвинуться.
     -  Я  думаю,  Бидди,  что  ты  сумела   бы   продвинуться   при   любых
обстоятельствах.
     - Да, только вот если есть дурная черта в характере, тут уж  ничего  не
поделаешь.
     Это прозвучало не как упрек, а скорее как мысль, высказанная вслух.  Ну
что ж, подумал я, лучше оставить и эту тему. И я молча прошел еще  несколько
шагов рядом с Бидди, глядя на ее потупленные глаза.
     - Расскажи мне, Бидди, как умерла моя сестра?
     - Рассказывать-то почти нечего. Она, бедняжка, четыре  дня  была  не  в
себе - хотя последнее время это у нее бывало не чаще, скорей даже реже, -  а
тут вечером, как раз когда чай пить, очнулась и совсем ясно сказала:  "Джо".
Перед этим она давно ни слова не говорила, ну, я скорей и побежала в кузницу
за мистером Гарджсрп. Она мне показала знаками, что  пусть,  мол,  он  сядет
возле нее и чтобы я помогла ей обнять его за шею. Я так  и  сделала,  а  она
положила голову ему на плечо и сразу  успокоилась.  Потом,  спустя  немного,
опять сказала "Джо", и один раз сказала "прости", и один раз "Пип".
     Так она больше и не поднимала голову, а ровно через час мы положили  ее
на кровать, потому что видим - она уже не дышит.
     Бидди заплакала; я и сам едва различал сквозь слезы  темнеющий  сад,  и
дорогу, и первые звезды.
     - Так ничего и не удалось узнать, Бидди? - Ничего.
     - А что сталось с Орликом?
     - Судя по  тому,  какой  он  теперь  ходит,  он,  наверно,  работает  в
каменоломне.
     - Значит, ты его видела?.. Почему ты смотришь на  то  темное  дерево  у
дороги?
     - Я видела его там в день ее смерти, вечером.
     - И это было не в последний раз, Бидди?
     - Нет; вот и сейчас я его там видела... не нужно,  ни  к  чему  это,  -
сказала Бидди, удерживая меня за руку, так как я хотел выбежать на дорогу. -
Вы же знаете, я бы не стала вас обманывать;  он  только  показался  и  сразу
исчез.
     Меня до глубины души возмутило, что этот негодяй все еще преследует ее,
и я еще больше его возненавидел. Я  сказал  это  Бидди  и  добавил,  что  не
пожалел бы ни трудов, ни денег, чтобы убрать  его  из  нашей  округи.  Бидди
мало-помалу меня успокоила и заговорила о том, как Джо меня любит и  как  он
никогда не жалуется (она не сказала на кого, но я и так ее понял), а  делает
свое дело,  честно  трудится,  не  жалея  сил,  не  тратя  лишних  слов,  не
ожесточаясь сердцем.
     - Да, другого такого человека поискать, - сказал я. - И знаешь,  Бидди,
нам нужно почаще вот так с тобой беседовать, ведь теперь я, разумеется, буду
часто сюда наезжать. Я не оставлю бедного Джо совсем одного.
     Бидди промолчала.
     - Бидди, ты слышала, что я сказал?
     - Да, мистер Пип.
     - Во-первых, как тебе не стыдно называть меня мистер Пип, а  во-вторых,
что это значит, Бидди?
     - Что значит? - тихо переспросила Бидди.
     - Бидди, - сказал я тоном  оскорбленной  добродетели,  -  я  решительно
желаю знать, что означает твое молчание.
     - Мое молчание?
     - Да что ты все повторяешь, как попугай!  -  рассердился  я.  -  Раньше
этого за тобой не водилось.
     - Раньше! - сказала Бпдди. - Ах, мистер Пип! Раньше!
     Я решил, что делать нечего  -  эту  тему  тоже  лучше  оставить.  Молча
пройдясь еще раз по саду, я вернулся к прерванному разговору.
     - Бидди, - начал я, - будь добра объяснить мне, почему  ты  так  упорно
молчала, когда я сказал, что буду часто наезжать к Джо?
     - А вы уверены, что будете часто наезжать к  нему?  -  спросила  Бидди,
останавливаясь на узкой дорожке под звездами и глядя на меня своими  ясными,
честными глазами.
     - Ах,  боже  мой!  -  воскликнул  я,  чувствуя,  что  спорить  с  Бидди
бесполезно. - Вот уж это действительно  у  тебя  дурная  черта.  Пожалуйста,
Бидди, не говори больше ни слова. Мне все это крайне неприятно.
     После чего я счел себя вправе очень высокомерно держаться  с  Бидди  за
ужином, а прощаясь с ней перед тем как уйти в  свою  комнатку,  проявил  всю
холодность,  какую  дозволяла  мне  неспокойная  совесть  и  воспоминание  о
кладбище и печальных событиях этого дня. И ночью, не находя  себе  покоя,  я
просыпался каждые четверть часа и всякий раз вспоминал,  как  нехорошо,  как
оскорбительно, как несправедливо обошлась со мной Бидди.
     Рано утром мне предстояло пуститься в  обратный  путь.  И  рано  утром,
выйдя из дому, я тихонько заглянул в окошко кузницы.  Я  простоял  несколько
минут, глядя на Джо. Он уже взялся за работу, и лицо его светилось здоровьем
и силой, словно озаренное ярким солнцем жизни, ожидавшей его впереди.
     - Прощай, милый Джо!.. Да нет, не вытирай руку...  дай  мне  пожать  ее
какая есть. Я скоро приеду, Джо, я буду часто навещать тебя.
     - Чем скорее, тем лучше, сэр, - сказал Джо. - И чем  чаще,  тем  лучше,
Пип!
     Бидди ждала меня в дверях кухни  с  кружкой  парного  молока  и  ломтем
хлеба.
     - Бидди, - сказал я, пожимая ей на прощанье руку, - я не сержусь, но  я
очень обижен.
     - Ох, пожалуйста, не нужно обижаться,  -  взмолилась  она  чуть  не  со
слезами, - пусть уж одной мне будет обидно, если я вас не пожалела.
     Снова туман уплывал вверх, открывая передо мной дорогу. Если он, как  я
смутно догадываюсь, хотел показать мне, что я не вернусь и  что  Бидди  была
совершенно права, - мне остается признать одно: он тоже был совершенно прав.


        ^TГЛАВА XXXVI^U

     Дела наши с Гербертом шли все хуже и хуже, -  сколько  мы  ни  пытались
"разобраться в своих  финансах",  сколько  ни  "оставляли  резервов",  долги
неуклонно росли. А время, несмотря ни на что, шло,  по  своему  обыкновению,
быстро, и предсказание Герберта сбылось: не  успел  я  оглянуться,  как  мне
стукнул двадцать один год.
     Герберт достиг совершеннолетия на восемь месяцев раньше, чем я; но  так
как ничего, помимо совершеннолетия, он и не предполагал достигнуть,  событие
это не особенно взволновало Подворье Барнарда. Другое дело - мое рожденье: в
ожидании его  мы  строили  тысячи  догадок  и  планов,  не  сомневаясь,  что
теперь-то мой опекун обязательно сообщит мне что-нибудь определенное.
     Я позаботился о том, чтобы на Литл-Бритен  хорошо  запомнили,  в  какой
день я родился. Накануне от Уэммика пришло письменное извещение, что  мистер
Джеггерс будет рад видеть меня в конторе завтра, в пять часов пополудни. Это
окончательно убедило нас в том, что следует ждать важных перемен,  и,  когда
наступил знаменательный день, я, не помня себя  от  волнения,  отправился  в
контору моего опекуна, куда и прибыл точно в назначенное время.
     Едва я вошел, Уэммик принес мне свои поздравления и  как  бы  невзначай
потер себе нос сложенной хрустящей бумажкой,  вид  которой  мне  понравился.
Однако он ничего о ней не сказал, а только кивнул на дверь кабинета.
     Был ноябрь месяц, и мой опекун стоял у огня, прислонившись  к  каминной
доске и заложив руки за фалды сюртука.
     - Ну-с, Пип, - сказал он, - сегодня мне следует  называть  вас  "мистер
Пип". С днем рожденья, мистер Пип.
     Он  пожал  мне  руку  -  пожатие  его  всегда  отличалось   необычайной
краткостью, - и я поблагодарил его.
     - Присядьте, мистер Пип, - сказал мой опекун.
     Когда я сел, а он остался стоять, да еще нагнул голову, хмурясь на свои
сапоги, я почувствовал  себя  маленьким  и  беспомощным,  как  в  тот  давно
минувший день, когда меня посадили на могильный камень. Два страшных  слепка
стояли тут же на полке и, глупо кривя рот, как будто пыжились подслушать наш
разговор.
     - А  теперь,  мой  молодой  друг,  -  сказал  мистер  Джеггерс,  словно
обращаясь к свидетелю в суде, - я хочу с вами побеседовать.
     - Я очень рад, сэр.
     - Как вы думаете, - сказал мистер Джеггерс,  наклоняясь  вперед,  чтобы
посмотреть в пол, а затем откидывая голову, чтобы посмотреть  в  потолок,  -
как вы думаете, сколько вы проживаете в год?
     - Сколько проживаю, сэр?
     - Сколько, - повторил  мистер  Джеггерс,  все  не  отрывая  взгляда  от
потолка, - вы - проживаете - в год? - После чего оглядел комнату  и  застыл,
держа носовой платок в руке, на полпути к носу.
     Я так часто пробовал разобраться в  своих  финансах,  что  теперь  даже
отдаленно  не  представлял  себе  истинного  их   положения.   Поэтому   мне
волей-неволей пришлось сознаться, что я не  могу  ответить.  Это,  казалось,
порадовало мистера Джеггерса; он сказал: - Я так и думал! - и высморкался  с
видом полного удовлетворения.
     - Ну вот, мой друг, я задал вам вопрос, -  сказал  мистер  Джеггерс.  -
Теперь, может быть, вы хотите спросить что-нибудь у меня?
     - Конечно, сэр, мне  бы  хотелось  задать  вам  не  один,  а  несколько
вопросов; но я помню ваш запрет.
     - Задайте один, - сказал мистер Джеггерс.
     - Я сегодня узнаю имя моего благодетеля?
     - Нет. Задайте еще один.
     - Я еще не скоро узнаю эту тайну?
     - Повремените с этим, - сказал мистер Джеггерс, - и задайте еще один.
     Я заколебался, но теперь уже, казалось, некуда было уйти от вопроса:
     - Мне... я... я что-нибудь получу сегодня, сэр? Тогда мистер Джеггерс с
торжеством ответил:
     - Я так и знал, что мы до этого доберемся! - и, кликнув Уэммика,  велел
ему принести ту самую бумажку. Уэммик  вошел,  подал  ее  своему  патрону  и
скрылся.
     - Ну вот, мистер Пип,  -  сказал  мистер  Джеггерс,  -  попрошу  вашего
внимания. Вы довольно-таки часто обращались  сюда  за  ссудами.  В  кассовой
книге Уэммика ваше имя значится довольно-таки часто; но у вас, конечно, есть
долги?
     - Боюсь, что придется ответить утвердительно, сэр.
     - Вы знаете, что придется ответить утвердительно, ведь  так?  -  сказал
мистер Джеггерс.
     - Да, сэр.
     - Я не спрашиваю вас, сколько вы должны, потому что этого вы не знаете,
а если бы и знали, то не сказали бы: вы бы преуменьшили цифру. Да,  да,  мой
друг! - воскликнул мистер Джеггерс, заметив, что я  порываюсь  возразить,  и
грозя мне пальцем. - Вам, весьма возможно, кажется, что это не так,  но  это
так. Вы уж не взыщите, я знаю лучше  вашего.  Теперь  возьмите  в  руку  эту
бумажку. Взяли? Очень хорошо. Теперь разверните ее и скажите  мне,  что  это
такое.
     - Это, - сказал я, - кредитный билет в пятьсот фунтов.
     - Это, - повторил мистер Джеггерс, - кредитный билет в пятьсот  фунтов.
Сумма, на мой взгляд, преизрядная. Как вы считаете?
     - Разве с этим можно не согласиться?
     - Да, но отвечайте на мой вопрос, - сказал мистер Джеггерс.
     - Без сомнения.
     - Вы считаете, что это - без сомнения преизрядная сумма. Так вот,  Пип,
эта преизрядная сумма принадлежит нам. Это подарок ко дню вашего рождения, -
так сказать задаток в счет ваших надежд. И эту преизрядную сумму, но  отнюдь
не больше, вам разрешается проживать ежегодно, пока  не  появится  то  лицо,
которое вам ее дарит. Другими словами, отныне вы берете ваши денежные дела в
свои руки и каждые три месяца будете получать у Уэммика  сто  двадцать  пять
фунтов до тех пор, пока у вас не установится связь с первоисточником,  а  не
только с исполнителем. Как я вам уже говорил, я - всего только  исполнитель.
Я следую данным мне указаниям, и  за  это  мне  платят.  Сам  я  считаю  эти
указания неразумными, но мне платят не за то, чтобы я высказывал о них  свое
мнение.
     Я готов был рассыпаться в благодарностях моему щедрому благодетелю,  но
мистер Джеггерс не дал мне раскрыть рот.
     - Мне платят не за  то,  Пип,  -  сказал  он  невозмутимо,  -  чтобы  я
передавал кому-либо ваши слова. - И он подобрал полы своего сюртука  так  же
неспешно, как подбирал слова в разговоре, и хмуро поглядел на  свои  сапоги,
словно подозревал, что они строят против него какие-то козни.
     Помолчав немного, я робко напомнил:
     - Мистер Джеггерс, а тот вопрос, с которым вы велели мне повременить...
можно мне теперь задать его еще раз?
     - Какой вопрос? - сказал он.
     Мне следовало бы знать, что он ни за что не придет мне  на  помощь,  но
эта необходимость заново строить вопрос, как будто я  задавал  его  впервые,
совсем меня смутила.
     - Можно ли рассчитывать, - выговорил я наконец, - что мой  покровитель,
тот первоисточник, о котором вы говорили, мистер Джеггерс, скоро... - и  тут
я из деликатности умолк.
     - Что "скоро"? - спросил мистер Джеггерс.  -  В  таком  виде,  вы  сами
понимаете, это еще не вопрос.
     - Скоро прибудет в Лондон, - сказал я, найдя, как мне казалось,  нужные
слова, - или вызовет меня куда-нибудь?
     - В связи с этим, - отвечал мистер Джеггерс, в первый раз за все  время
глядя прямо на меня своими темными, глубоко сидящими глазами,  -  мы  должны
вернуться к тому вечеру у вас в деревне, когда  произошло  наше  знакомство.
Что я вам тогда сказал, Пип?
     - Вы сказали, мистер Джеггерс, что может пройти много лет, прежде чем я
увижу своего благодетеля.
     - Совершенно верно, - сказал мистер Джеггерс. - Это и есть мой ответ.
     Глаза наши встретились, и я  почувствовал,  что  весь  дрожу,  так  мне
хочется вытянуть из него хоть что-нибудь. И тут же почувствовал, что он  это
видит и что у меня меньше чем когда-либо шансов что-нибудь из него вытянуть.
     - Вы и сейчас думаете, что может пройти еще много лет?
     Мистер Джеггерс покачал головой: то не был отрицательный ответ  на  мой
вопрос, то было отрицание самой возможности добиться от него ответа, - и оба
безобразных слепка, на которые  взгляд  мой  случайно  упал  в  эту  минуту,
скорч