здесь не буду, я приглашен обедать к этой леди.
     - Слушаю, сэр.
     Драмл взглянул на меня,  и,  как  он  ни  был  туп,  наглое  торжество,
написанное на его толстой физиономии глубоко уязвило меня и привело в  такое
бешенство, что я готов был сгрести его в охапку  (как  разбойник  из  сказки
поступил со старухой) и посадить на горящие угли.
     Одно было ясно нам обоим: пока не подоспеет подмога, ни он, ни  я  шагу
не ступим от камина. Мы стояли рядом, выпятив грудь, плечом к плечу, нога  к
ноге, заложив руки за спину, словно приросши  к  полу.  В  окне,  за  сеткой
дождя, виднелась верховая лошадь, на столе появился мой завтрак, а посуду от
завтрака Драмла убрали, лакей пригласил меня к столу, я кивнул,  но  мы  оба
остались на месте.
     - Были вы с тех пор в Роще? - спросил Драмл.
     - Нет, - сказал я. - Хватит с меня Зябликов после прошлого раза.
     - Это когда мы с вами не сошлись во мнениях?
     - Да, - отрезал я.
     - Полноте, они еще очень милостиво с вами обошлись, - съязвил Драмл.  -
Нельзя так легко терять терпение.
     - Мистер Драмл, - сказал я, - не вам бы судить о таких вещах.  Когда  я
теряю терпение (я не говорю, что это имело место  в  данном  случае),  я  не
швыряюсь стаканами.
     - А я швыряюсь, - сказал Драмл.
     Взглянув на  него  еще  раза  два  и  чувствуя,  как  во  мне  закипает
нестерпимая ярость, я сказал:
     - Мистер Драмл, я не искал этого разговора  и  думаю,  что  его  нельзя
назвать приятным.
     - Разумеется, нельзя, - надменно бросил он через плечо. - Тут и  думать
не о чем.
     - А потому, - продолжал я, - мне бы хотелось предложить,  чтобы  отныне
мы с вами прекратили всякое знакомство.
     - Совершенно с вами согласен,  -  сказал  Драмл.  -  Я  бы  и  сам  это
предложил - или, что более вероятно, сделал бы без всяких предложений. Но вы
не теряйте терпения. Вы и без того достаточно потеряли.
     - Что вы хотите этим сказать, сэр?
     - Человек! - крикнул Драмл вместо ответа.
     Лакей вырос в дверях.
     - Послушайте, вы, как вас там! Вы запомнили, что молодая  леди  сегодня
не поедет кататься и что я приглашен к ней обедать?
     - Точно так, сэр.
     Лакей пощупал ладонью мой остывающий чайник, умоляюще посмотрел на меня
и вышел. Тогда Драмл,  стараясь  не  шевельнуть  правым  плечом,  достал  из
кармана сигару и откусил кончик, но  с  места  не  сдвинулся.  Задыхаясь  от
негодования, я чувствовал, что еще одно слово  -  и  будет  произнесено  имя
Эстеллы, а услышать его от этого человека я был не в силах; поэтому  я  тупо
вперил взгляд в противоположную стену, словно в комнате никого, кроме  меня,
не было, и заставил себя молчать. Неизвестно, сколько времени длилась бы эта
дурацкая игра в молчанку, но скоро в комнату,  расстегивая  на  ходу  теплые
куртки  и  потирая  руки,  ввалились  три  толстых  фермера,   -   вероятно,
подосланных лакеем, - и так дружно устремились к огню, что мы были вынуждены
уступить им место.
     Через окно я увидел, как Драмл грубо схватил свою  лошадь  за  холку  и
взгромоздился в седло, - и лошадь под ним шарахнулась и  стала  пятиться.  Я
уже думал, что он ускакал, но он воротился и крикнул, чтобы  ему  дали  огня
для сигары, которую он держал в зубах, позабыв закурить. Откуда-то -  не  то
из ворот гостиницы, не то из переулка - к нему  подошел  человек  в  пыльной
одежде, и в ту минуту, когда Драмл перегнулся в седле, зажигая сигару, и  со
смехом кивнул на окна нижнего этажа, -  сутулые  плечи  и  нечесаные  волосы
этого человека, стоявшего спиною к дому, напомнили мне Орлика.
     Я пребывал в таком расстройстве чувств, что в ту минуту  мне  было  все
равно, он это или нет, и к завтраку я так и не притронулся, а только смыл  с
лица и рук дорожную грязь и направился к знакомому старому дому, - лучше  бы
я никогда не переступал его порога, никогда бы его не видел!


        "ГЛАВА XLIV"

     В комнате, где стоял туалетный стол и горели восковые свечи  в  стенных
подсвечниках, я застал и мисс Хэвишем и  Эстеллу;  мисс  Хэвишем  сидела  на
диванчике у камина, а Эстелла на подушке у  ее  ног.  Эстелла  вязала,  мисс
Хэвишем смотрела на нее. Обе подняли голову, когда  я  вошел,  и  обе  сразу
увидели во мне перемену. Я заключил это из того, как они переглянулись.
     - Пип, - сказала мисс Хэвишем. - Какими  судьбами  ты  здесь  очутился,
Пип?
     Взгляд ее был тверд, но я заметил, что  она  чем-то  смущена.  А  когда
Эстелла, на минуту оторвавшись от вязанья, подняла на меня  глаза  и  тотчас
снова их опустила, то по движению ее пальцев  я  вообразил,  как  будто  она
сказала это мне на языке глухонемых: она  знает,  что  мой  благодетель  мне
известен.
     - Мисс Хэвишем, - сказал я, - вчера я ездил в Ричмонд  -  поговорить  с
Эстеллой, но узнал, что она какими-то судьбами очутилась здесь. Тогда я тоже
приехал сюда.
     Так как мисс Хэвишем уже в третий или четвертый  раз  делала  мне  знак
садиться, я опустился на стул у туалета, который обычно занимала она сама. В
тот день это место среди обломков крушения,  валявшихся  вокруг,  показалось
мне самым подходящим.
     - То, что я хотел сказать Эстелле, мисс Хэвишем, я скажу ей при  вас...
очень скоро... немного погодя. Вас это не удивит и не будет вам неприятно. Я
несчастен так, как вы только могли того желать.
     Мисс Хэвишем смотрела на меня по-прежнему  твердо,  Эстелла  продолжала
вязать, и по движению ее пальцев я видел, что она прислушивается; но  голова
ее оставалась опущенной.
     - Я узнал, кто мой покровитель. Открытие это не радостное и не принесет
мне ничего  -  ни  богатства,  ни  славы,  ни  общественного  положения.  По
некоторым причинам я не могу говорить об этом подробнее. Это не моя тайна, а
чужая.
     Я умолк, глядя на Эстеллу и  обдумывая,  как  мне  продолжать,  и  мисс
Хэвишем повторила:
     - Это не твоя тайна, а чужая. Ну, а что же дальше?
     - Когда вы в первый раз велели мне прийти сюда, мисс Хэвишем,  когда  я
ничего не знал, кроме своей деревни, которую мне лучше было  бы  никогда  не
покидать, - вероятно, я попал сюда, как мог попасть  любой  другой  мальчик,
как слуга, с тем, чтобы удовлетворить вашу прихоть и получить за это сколько
следует?
     - Да, Пип, - отвечала мисс Хэвишем, твердо кивая головой, - так  оно  и
было.
     - И мистер Джеггерс...
     - Мистер Джеггерс, - мисс Хэвишем уверенно подхватила мою мысль,  -  не
имел к этому никакого касательства и ничего об этом не знал. То,  что  он  и
мой  поверенный  и  поверенный  твоего  покровителя,   -   чисто   случайное
совпадение. Удивляться тут нечему, у него очень много клиентов. Но  так  или
иначе, это простое совпадение, и никто в нем не виноват.
     Взглянув на ее изможденное лицо, всякий убедился бы, что до сих пор она
говорила правду, ничего не утаивая.
     - Но когда я поддался заблуждению,  во  власти  которого  пребывал  так
долго, вы нарочно оставили меня в неведении?
     - Да, - и опять она твердо кивнула головой, - я тебя не разубеждала.
     - И это было милосердно?
     - Кто я такая, - вскричала мисс Хэвишем и в сердцах так стукнула клюкой
об пол, что Эстелла бросила на нее удивленный взгляд, - кто  я  такая,  боже
правый, чтобы требовать от меня милосердия?
     Мой вопрос был малодушным и вырвался у  меня  непроизвольно.  Я  так  и
сказал ей, когда ее внезапная вспышка сменилась угрюмым молчанием.
     - Ну, ну, - сказала она. - Так что же дальше?
     - За свою службу здесь я получил щедрую  награду,  -  сказал  я,  чтобы
успокоить ее, - я получил возможность выучиться ремеслу кузнеца,  и  до  сих
пор расспрашивал вас только потому, что хотел кое-что для себя  выяснить.  А
продолжаю я уже с другой  и,  надеюсь,  более  похвальной  целью.  Умышленно
оставляя меня в заблуждении, мисс Хэвишем, вы преследовали цель  наказать...
проучить... может  быть,  вы  сами  подскажете  слово,  которое,  не  будучи
оскорбительным, выразило бы ваши намерения по отношению  к  вашим  корыстным
родственникам?
     - Верно. Но ведь они сами на это напросились! И  ты  тоже.  Неужели  же
мне,  после  всего,  что  я  выстрадала,  нужно  было  брать  на  себя  труд
разубеждать вас? Вы сами расставили себе сети. Я тут ни при чем.
     Переждав, пока она успокоится (потому что на последних словах голос  ее
снова поднялся до гневного крика), я продолжал:
     - У вас есть родственники, мисс Хэвишем, с которыми я близко  знаком  и
постоянно встречаюсь с тех самых пор, как уехал в Лондон. Я  знаю,  что  они
заблуждались относительно моего положения так же искренне, как и я сам. И  с
моей стороны было бы низко и дурно не сказать вам, - все равно,  приятно  ли
вам будет это услышать и соблаговолите ли вы мне поверить, - что вы  глубоко
несправедливы  к  мистеру  Мэтью  Покету  и  к  его  сыну   Герберту,   если
отказываетесь  видеть,  какие  это  благородные,   прямые,   честные   люди,
неспособные на интриги и зависть.
     - Они твои друзья, - сказала мисс Хэвишем.
     - Они стали моими друзьями, - возразил я, - когда полагали, что я занял
их место, и когда, насколько мне известно, Сара  Покет,  мисс  Джорджиана  и
миссис Камилла отнюдь не питали ко мне дружеских чувств.
     Мне показалось, что такое противопоставление  подняло  Герберта  и  его
отца в глазах мисс Хэвишем, и это меня порадовало.  Она  устремила  на  меня
проницательный взгляд и сказала спокойно:
     - Чего ты для них просишь?
     - Только того, - отвечал я, - чтобы вы не ставили их на  одну  доску  с
остальными. Пусть они из одной семьи, но это совсем иные люди.
     Не сводя с меня проницательного взгляда, мисс Хэвишем повторила:
     - Чего ты для них просишь?
     - Вы видите, - сказал я,  чувствуя,  что  краснею,  -  мне  не  хватает
хитрости, и я при всем желании не мог бы скрыть, что действительно хочу  вас
попросить о чем-то. Мисс Хэвишем, если бы у вас  нашлись  деньги  на  доброе
дело - помочь моему другу Герберту прочно стать на ноги  и  притом  без  его
ведома, - я бы мог вам указать, что для этого нужно.
     - А почему непременно без его ведома? - спросила она,  сложив  руки  на
клюке и наклонившись вперед, чтобы лучше меня видеть.
     - Потому, - сказал я, - что я сам, больше двух лет  тому  назад,  начал
это доброе дело без его ведома и не хочу, чтобы он об этом  узнал.  А  какие
обстоятельства мешают мне довести до конца то, что я начал, этого я не  могу
объяснить. Это часть той тайны, о которой я сказал, что она не моя, а чужая.
     Мисс Хэвишем медленно перевела взгляд с моего лица на огонь в камине. В
полной тишине, при свете вяло оплывающих восковых свечей, мне казалось,  что
она глядит в огонь очень долго: но вот кучка  красных  углей  рассыпалась  с
легким треском, и она, словно очнувшись, опять посмотрела на меня, - сначала
невидящим, а потом все более осмысленным взглядом. Эстелла все это время  не
переставала вязать. Сосредоточив наконец свой взгляд и мысли  на  мне,  мисс
Хэвишем заговорила так, словно наша беседа и не прерывалась.
     - Что еще?
     - Эстелла, - сказал я, стараясь овладеть сразу задрожавшим  голосом,  -
вы знаете, что я вас люблю, и как давно, и какой преданной любовью.
     Услышав, что я к ней обращаюсь, она подняла  голову  и,  не  переставая
вязать, посмотрела на меня невозмутимо спокойно. Я заметил, что мисс Хэвишем
перевела взгляд с меня на нее, потом опять на меня.
     - Я заговорил бы об этом раньше, если бы не мое долгое заблуждение. Мне
казалось... я надеялся, что мисс Хэвишем предназначила нас друг  для  друга.
Пока я думал, что вы не вольны в своем выборе, я молчал. Но теперь я  должен
это сказать.
     Лицо Эстеллы оставалось невозмутимо  спокойным,  пальцы  ее  продолжали
вязать, но она покачала головой.
     - Я знаю, - сказал я в ответ на  это  движение.  -  Знаю.  У  меня  нет
надежды когда-либо назвать вас своей, Эстелла. Я понятия  не  имею,  что  со
мной станется в ближайшее время, и где я буду, и не окажусь ли нищим.  Но  я
вас люблю. Люблю с тех пор, как впервые увидел вас в этом доме.
     Все так же спокойно, не переставая вязать, она опять покачала головой.
     - Если мисс Хэвишем думала о том, что делает,  то  с  ее  стороны  было
жестоко,  неимоверно  жестоко  воспользоваться  впечатлительностью   бедного
мальчика и столько лет мучить меня напрасной надеждой,  несбыточной  мечтой.
Но, вероятно, она об этом не думала. Поглощенная  своими  страданиями,  она,
вероятно, забыла о моих, Эстелла.
     Мисс Хэвишем крепко прижала руку к сердцу и сидела неподвижно, переводя
взгляд с Эстеллы на меня.
     - По-видимому, - сказала Эстелла ровным голосом, - существуют  какие-то
чувства...  фантазии  -  не  знаю,  как  их  назвать,  -  недоступные  моему
пониманию. Когда вы говорите, что любите меня, я понимаю слова,  которые  вы
произносите, но и только. Вы ничего не пробуждаете в моей груди,  ничего  не
трогаете.  Мне  безразлично,  что  бы  вы  ни  говорили.  Я   пыталась   вас
предостеречь; разве нет, скажите?
     Я печально ответил:
     - Да.
     - Да. Но вы не захотели остеречься, потому что думали, что я это говорю
не серьезно. Ведь думали, скажите?
     - Я думал и надеялся, что вы говорите не серьезно. Вы,  Эстелла,  такая
юная, такая неискушенная, такая красавица! Нет, это противно природе.
     -  Моей  природе  это  не  противно,  -  возразила  она.  И   добавила,
подчеркивая  каждое  слово:  -  Это  отвечает  той  природе,  какую  во  мне
воспитали. Я говорю это вам, потому что выделяю вас из всех других людей.  А
большего от меня не ждите.
     - Разве не верно, - сказал я, - что Бентли  Драмл  находится  здесь,  в
нашем городе, и преследует вас своими ухаживаниями?
     - Совершенно верно, - отвечала она равнодушно, как говорят о тех,  кого
глубоко презирают.
     - И что вы поощряете его, ездите с ним верхом и что он  сегодня  у  вас
обедает?
     Казалось, ее немного удивило, что я это знаю, но она снова ответила:
     - Совершенно верно.
     - Но вы же не любите его, Эстелла?
     В первый раз за все время пальцы ее  остановились,  и  она  ответила  с
сердцем:
     - Ну вот, вы опять свое. Или, несмотря ни на что, вы и сейчас  думаете,
что я говорю не серьезно?
     - Но вы же не могли бы выйти за него замуж, Эстелла?
     Она взглянула на мисс Хэвишем и на минуту задумалась,  не  выпуская  из
рук вязанья. Потом ответила:
     - Почему и не сказать вам правду? Я выхожу за него замуж.
     Я закрыл лицо руками, однако совладал с  собой  довольно  быстро,  если
вспомнить, какую муку причинили мне ее слова. Когда я опять  поднял  голову,
лицо мисс Хэвишем было так страшно, что не могло не потрясти  меня,  даже  в
моем безумном смятении и горе.
     - Эстелла, дорогая, не дайте мисс Хэвишем толкнуть вас на этот роковой,
непоправимый шаг! Пусть я для вас ничто, - я знаю, так  оно  и  есть,  -  но
выберите себе более достойного мужа. Мисс Хэвишем отдает вас  Драмлу,  чтобы
смертельно оскорбить и унизить многих не в  пример  лучших  мужчин,  которые
восхищаются вами, и тех немногих, которые  по-настоящему  вас  любят.  Может
быть, среди этих немногих есть один, который любит вас так же преданно, хоть
и не так давно, как я. Осчастливьте его, и мне легче будет снести  это  ради
вас!
     Мой призыв удивил ее своей страстностью и, казалось - будь она способна
представить себе мое душевное  состояние,  -  мог  бы  зажечь  в  ней  искру
сочувствия. Она повторила смягчившимся голосом:
     - Я выхожу за него замуж. Приготовления к свадьбе уже  начаты,  свадьба
будет скоро. Почему вы бросаете упрек моей приемной матери? Она ни в чем  не
виновата. Я поступаю так по своей воле.
     - По своей воле бросаетесь на шею такому негодяю, Эстелла?
     - Кому же мне, по-вашему, броситься на шею? - возразила она с  улыбкой.
- Не такому ли человеку, который  сразу  почувствует  (если  люди  чувствуют
такие вещи), что я ничего не могу ему дать? Да что там.  Дело  сделано.  Мне
будет неплохо, и мужу моему тоже. А мисс Хэвишем вовсе не  толкала  меня  на
этот, как вы выразились, непоправимый шаг, она предпочла  бы,  чтобы  я  еще
повременила выходить замуж; но жизнь, которую я  веду,  мне  надоела,  я  не
нахожу в ней ничего привлекательного и не  прочь  переменить  ее.  А  теперь
довольно об этом. Мы никогда не поймем друг друга.
     - Такой подлец, такой болван! - воскликнул я в отчаянии.
     - Не беспокойтесь, я не буду его добрым ангелом, - сказала  Эстелла.  -
Пусть не надеется.  Ну,  вот  моя  рука.  Давайте  на  этом  и  расстанемся,
мечтательный вы мальчик... или мужчина?
     - Ах, Эстелла! - простонал я, и жгучие мои слезы закапали на  ее  руку,
как я ни старался их удержать. - Даже если бы мне суждено  было  остаться  в
Англии и по-прежнему смотреть в глаза людям, как мог бы я вас  видеть  женою
Драмла?
     - Пустое, - сказал она. - Пустое. Это скоро пройдет.
     - Никогда, Эстелла!
     - Через неделю вы обо мне и думать забудете.
     - Забуду! Вы - часть моей жизни, часть  меня  самого.  Вы  -  в  каждой
строчке, которую я  прочел  с  тех  пор,  как  впервые  попал  сюда  простым
деревенским мальчиком, чье бедное сердце вы уже тогда ранили так больно.  Вы
- везде и во всем, что я с тех пор видел, - на реке, в парусах кораблей,  на
болотах, в облаках, на свету и во тьме, в ветре, в море, в лесу, на  улицах.
Вы - воплощение всех прекрасных грез, какие  рождало  мое  воображение.  Как
прочны камни самых крепких лондонских зданий, которые  ваши  руки  бессильны
сдвинуть с места, так же крепко и нерушимо живет в моей душе ваш образ  и  в
прошлом, и  теперь,  и  навеки.  Эстелла,  до  моего  последнего  вздоха  вы
останетесь частью меня, частью всего, что во мне есть хорошего, - сколь мало
бы его ни было, - и всего дурного. Но сейчас, в минуту прощанья, я  связываю
вас только с хорошим и впредь обещаю только так и думать о вас, ибо я  верю,
что вы сделали мне больше добра, чем зла, как бы ни разрывалось  сейчас  мое
сердце. Бог вас прости и помилуй!
     Каким восторгом страдания был рожден этот поток бессвязных  слов,  я  и
сам не знаю. Он хлынул  наружу,  словно  кровь  из  душевной  раны.  Два-три
коротких мгновенья я прижимал руку Эстеллы к губам, потом вышел из  комнаты.
Но я не забыл (а вскоре вспомнил и по особым причинам), что, в то время  как
Эстелла поглядывала на  меня  лишь  с  недоверчивым  удивлением,  лицо  мисс
Хэвишем, все не отнимавшей руки  от  сердца,  обратилось  в  страшную  маску
скорби и раскаяния.
     Все кончено, все рухнуло! Столько всего кончилось и рухнуло, что, когда
я выходил из калитки, дневной свет показался мне более тусклым, чем когда  я
в нее входил. Некоторое время я прятался в  глухих  окраинных  переулках,  а
потом пустился пешком в Лондон, потому что успел настолько  прийти  в  себя,
что понял: я не могу возвратиться в гостиницу и  снова  увидеть  Драмла;  не
могу сидеть на крыше дилижанса, где со мной непременно  заговорят;  не  могу
придумать ничего лучшего, как шагать и шагать до полного изнеможения.
     Уже за полночь  я  перешел  Темзу  по  Лондонскому  мосту.  Пробравшись
лабиринтом узких улиц, которые в то время тянулись  на  запад  по  северному
берегу, я подошел к Тэмплу со стороны Уайтфрайерс, у  самой  реки.  Меня  не
ждали до завтра, но ключи были при мне, и я знал, что, если Герберт уже  лег
спать, я могу не тревожить его.
     Так как в ночное время я редко входил в Тэмпл с этой стороны и так  как
я был весь в грязи после долгой дороги, то я нашел вполне естественным,  что
ночной  сторож  внимательно  меня  оглядел,  прежде  чем  впустить  в   чуть
приотворенные ворота. Чтобы рассеять его сомнения, я назвал себя.
     - Мне так и показалось, сэр, только я не был уверен. Вам  письмо,  сэр.
Посыльный, который его принес, велел сказать, чтобы вы потрудились  прочесть
его здесь, у моего фонаря.
     Очень удивленный, я взял  письмо.  Оно  было  адресовано  Филипу  Пипу,
эсквайру,