иод, который, как вскоре  выяснилось,  был кульминационным  в либеральную
эпоху, начавшуюся  после смерти Хозяина и закончившуюся через  несколько лет
после снятия Хряка. По мнению Болтуна, эту эпоху точнее следовало бы назвать
эпохой   растерянности.  В  другое  время  (до  и  после)   книга  с  такими
иллюстрациями Мазилы немыслима. Как и в  случае с "Адом" Данте "Преступление
и  наказание" послужило  для  Мазилы лишь  поводом  высказаться на  эту тему
применительно  к  нашим условиям.  Шизофреник  дал такую  интерпретацию этой
серии  рисунков  Мазилы  Одна  и  та же  тема как  предчувствие предстоящего
события и как осмысление происшедшего события  и  формулируется и решается в
некотором  роде  противоположным образом. Для Достоевского  это  тема личной
ответственности   за  массовые  преступления,   для   Мазилы.  --   массовой
безответственности за  личные  преступления.  Для Достоевского  преступление
есть надуманное  отклонение  от некоей естественной нормы, а  наказание есть
норма.  Для Мазилы -- преступление есть естественная норма, а наказание есть
надуманное отклонение от некоей преступной нормы.  Я вовсе  не хочу сказать,
что именно так и думал Мазила, создавая свои рисунки. Скорее всего, он думал
совсем иначе. Я просто не нахожу в них иного смысла. Именно наказание должно
быть  выдумано, изобретено как  противодействие  массовой  преступности. Это
проблема   не  юридическая,  а  глубоко  социальная.  Теперь  она  оказалась
невероятно  простой с точки  зрения общих  формулировок и невероятно трудной
(почти неразрешимой)  с точки зрения конкретной программы действия. У Мазилы
в его  серии такой программы  нет.  И ни у кого  ее  нет.  Ее  еще предстоит
изобрести.

ИЗ КНИГИ КЛЕВЕТНИКА
     Господствующую в том или  ином обществе идеологию я называю основной, а
идеологические образования рассмотренного здесь типа -- локальными. Основная
идеология допускает лишь видимость влияния на себя локальных идеологий, да и
то лишь в той мере,  в какой это ей выгодно или не угрожает ее существованию
и  престижу, и лишь в тех случаях, когда она  этого хочет сама или не  может
избежать этого по не  зависящим от  нее обстоятельствам. Локальные идеологии
смотря  по  обстоятельствам  стремятся  навязать  себя  основной  как  нечто
необходимое для нее, как-то повлиять на основную, ослабить ее, разрушить ее,
реформировать, улучшить и т.п., одним словом -- сделать все возможное, чтобы
укрепить свое положение, выжить, устранить  конкурентов и  т.п. Их отношения
во многом аналогичны отношениям могучего  государства и его мелких  соседей.
Иногда их интересы совпадают  настолько, что  они воспринимаются как  единое
целое.  Особенность  здесь состоит в том, что чем больше локальная идеология
устраивает основную, тем ближе она к полному исчезновению.

МАЗИЛА И НОВОЕ ЗАПАДНОЕ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО
     Для теоретиков, говорит Болтун, Мазила представляет не столько загадку,
сколько досадное затруднение.  То, что он не есть явление в нашем искусстве,
очевидно. Все его идеи оттуда. А иначе откуда же им быть? Наши идеи известны
заранее.  Что это за  идеи, между нами, теоретиками,  говоря,  нам-то хорошо
известно. Говорят, что какие-то идеи когда-то были тут у нас, потом они ушли
отсюда  туда и вот теперь начинают  возвращаться обратно. Но это, во-первых,
сказки  исказителей.  А во-вторых,  если это даже идеи  наши, они все  равно
побывали там. А раз они побывали там,  они уже не наши. Так что Мазила чисто
теоретически не может быть явлением в нашем искусстве. Но есть ли он явление
в западном искусстве? Согласно решению Академии Художеств, Союза Художников,
Министерства  Культуры, еще  более  высоких Учреждений, всех специалистов по
теории искусства  и  всех его  знатоков, в  новое  западное  изобразительное
искусство включаются  те западные  художники столетней давности, которых уже
нельзя считать старыми, но которые  в чем-то похожи  на наших  и не вызывают
отвращения  у  представителей   упомянутых  Учреждений,   а   также  все  те
сочувствующие  нам   художники   независимо  от   направлений,   возраста  и
географической принадлежности,  которых разрешено  считать художниками.  Так
что согласно определению понятия Мазила не может быть отнесен и к  западному
искусству. В силу сложившейся  ситуации в  искусстве такого явления, которое
называется Мазила, просто нет.

ВЫСТАВКА КОСТЕЙ
     Крупнейшим  событием сезона в культурной жизни Ибанска явилось открытие
выставки  старых  костей,  привезенных  из  несоседнего,  но  дружественного
государства, в помещении музея изобразительных искусств. В связи с выставкой
костей музей закрыли. За два месяца до выставки началась запись в очередь на
получение  талончиков  на  право  стоять  в  очереди на  выставку.  Открытие
выставки  производилось на высочайшем уровне. Мазила  на выставку попасть не
смог. Неврастеник, попавший на нее по блату, сказал, что  выставка, конечно,
любопытная. Но стоять  часами в очередях из-за нее не  стоит. Болтун сказал,
что  люди  истосковались по  чему-нибудь настоящему  и необычному. И  готовы
смотреть все,  что угодно, лишь бы не наше.  Мазила спросил, была бы или нет
очередь на  его  выставку, если бы такая открылась. Неврастеник сказал,  что
если бы Мазила  был представлен как западный художник, была бы давка. А если
бы шел как наш, то очереди некоторое время все равно были бы, но поменьше. А
со временем вообще исчезли бы. Болтун сказал, что, по  его мнению, эффект от
выставки  Мазилы  был бы ошеломляющий.  Даже  друзья  не знают того, что  он
фактически  сделал  за эти годы. Или не  ценят,  поскольку  это  валяется  в
мастерской. Но гадать бессмысленно, ибо выставку Мазилы никогда не разрешат.
Неужели никогда, спросил Мазила. Никогда, сказал Болтун. Какой бы  ни  был у
тебя  официальный  успех,   выставки  не  будет.   Может  быть  лишь   нечто
противоположное  ей. Что это  такое, спросил Мазила.  Ты сам  знаешь, сказал
Болтун. Знаю, сказал Мазила. Но мне не хочется об этом даже думать.

ИЗ КНИГИ КЛЕВЕТНИКА
     Идеология  и  наука  суть  взаимоисключающие  явления.  Я не  хочу этим
сказать, что они враждуют. Враги могут жить мирно и даже временами выглядеть
друзьями. Я хочу этим сказать  лишь то, что  это  -- качественно разнородные
явления. Наука предполагает (в тенденции хотя  бы) осмысленность, точность и
однозначность   терминологии.    Идеология    предполагает    бессмысленные,
расплывчатые и многосмысленные  языковые образования. Терминология науки  не
нуждается в  осмыслении и интерпретации, фразеология  идеологии нуждается  в
истолковании, в  ассоциациях,  в  примысливании  и  т.п.  Утверждения  науки
предполагают  возможность их подтверждения  или опровержения или,  в крайнем
случае,   установления  их  неразрешимости.  Предложения  идеологии   нельзя
опровергнуть  и  подтвердить,  ибо  они бессмысленны.  С  этой точки  зрения
распространение  мнения, будто идеология состоит из  знаков, ошибочно. Наука
состоит  из  знаков,   а   идеология   состоит   из  квазизнаков.  Идеология
антизнакова. Она есть языковое образование лишь с точки зрения использования
вещества языка. Так  что многие явления в  современной науке фактически суть
явления в области идеологии. Наконец, если словом "научная" обозначать науку
в  целом,  включая  антинаучность, то научная  идеология  мыслима как  часть
антинаучности. Выражение "научная идеология" с этой точки зрения  обозначает
такую  идеологию,  которая  сосет  соки  собственно  научной части  науки  и
маскируется под нее. Но  идеология как наука  в смысле  собственно научности
есть нонсенс. У нее совсем  другие источники  и другие цели, нежели познание
действительности. Скорее наоборот. Лишь в сравнении с какой-то другой формой
идеологии та  или  иная  идеология  может  выглядеть как продукт познания  и
просвещения.  Но  это состояние  скоро  проходит.  Идеологии  в  принципе не
различаются с точки зрения степени научности понимания природы и общества.
     Ненаучность идеологии не должна обижать ее.  Быть наукой -- это  не так
уж   почетно  в  наше  время.   Быть  идеологией   почетнее,  ибо  идеология
господствует, а наука подчиняется.  Стремление науки подчинять  смехотворно.
Если она и подчиняет, то лишь  в роли идеологической организации, а не науки
в  собственном  смысле  слова.  Стремление  идеологии к наукообразности есть
исторически преходящее явление.
     Научная  идеология  есть  такая же  нелепость,  как,  например, научное
искусство.  В отношении искусства  различают само искусство как особую форму
деятельности  и  науку  о   нем,  т.е.  теорию   искусства.  Известно,   что
произведения искусства  создают художники, а не ученые, изучающие искусство,
а теорию искусства создают не художники. Случаи, когда один и тот же человек
создает  произведения  искусства и  вносит  вклад в теорию  искусства  этого
отношения  не   меняют.   В  отношении  идеологии  также  следует  различать
деятельность   по  созданию  идеологических  предметов  (текстов,  предметов
культа),  которая  не  есть  наука,  и  науку, изучающую эту  идеологическую
деятельность  и  ее  продукты.  Но  этого фактически  не  делают.  Молчаливо
считается,  что  люди, создающие,  охраняющие  и  сохраняющие идеологические
предметы,  суть  ученые.  А  так как  сами  идеологические  тексты считаются
произведениями науки, то научное их изучение совпадает, как кажется, с самой
их разработкой. А между тем это не так. Чем труднее провести  различие,  тем
настойчивее и четче оно должно быть проведено.  У идеологии как особой формы
деятельности по  созданию идеологических текстов и  других предметов и науки
об этой деятельности и этих  предметах не  больше  общего, чем у искусства и
теории  искусства.  Идеологические  тексты строятся  по  принципиально  иным
правилам,  чем  тексты научные.  Слабость  современной официальной идеологии
состоит,  прежде  всего,  в  том,  что  ей  пытаются  придать  вид  текстов,
построенных по правилам науки.  И стараются это сделать на самом деле. Наука
не  получается, а  правила  построения идеологии  не осознаются  и  явно  не
используются. Получается  скверная наука и не  менее скверная с точки зрения
профессиональной обработки идеология.
     Казалось бы, что в силу исключительно важной роли идеологии в  обществе
она должна быть сделана  наилучшим образом с  профессиональной точки зрения.
Однако именно  с  этой  точки зрения  она являет  наиболее  жалкое  зрелище.
Случайно ли это?

СТАТЬЯ КИСА
     Полистав книгу  Клеветника, Кис обозвал  Клеветника  мерзавцем  и начал
перефразировать   мысли  Клеветника  применительно  к  требованиям  Журнала,
приписывая  Клеветнику  подходящие  нелепости  и  с  блеском  опровергая  их
аргументами, взятыми из  тех же  книги. Статьей Киса занялся сам Претендент,
попросив  по-дружески Неврастеника ее отредактировать.  Неврастеник  сказал,
что статья  дерьмо, но отредактировать взялся. Он сдал в Журнал свою статью,
публикация  ее  нужна была  ему до  зарезу (скоро переизбрание, а публикаций
почти  нет!).  Отказ  автоматически вел к  тому,  что его статью снимали  из
номера. Статья Киса получилась довольно приличная, и Кису она понравилась.
     Окрыленный успехом. Кис задумал монографию  о борьбе идей в нашу эпоху.
К нему присоединился Мыслитель. Для большей уверенности тайно от Претендента
пригласили  в  соавторы  Секретаря.   Во-первых,  сказал   Мыслитель,  книга
наверняка  пройдет. Во-вторых,  к нам  никто потом не придерется. В-третьих,
наверняка получим гонорар. В-четвертых, Секретарь  кретин, ничего не поймет,
и мы проведем  свои  идеи. Монографию включили  в план.  Под будущий гонорар
Мыслитель взял  в  долг у  Социолога крупную  сумму, купил на  нее икону для
одной из  своих знакомых  неопределенной  национальности  и,  намазав  икону
красной икрой  из открывшегося для него закрытого  буфета, подарил ее другой
знакомой  из одного  посольства. Они не подумали только об  одном. Секретарь
сам  для себя в жизни не написал на строчки. За него  всегда  писали другие.
Мыслитель по производительности  уступал  даже Кису, а Кис мог вы давить  из
себя  от  силы  статейку  в год.  Выход  из  положения  нашел,  однако,  сам
Секретарь. Он предложил принять за  основу его старую книгу,  написанную еще
при  Хозяине,  и переработать  ее  с  учетом  новых  установок.  Вот влип  в
пакостную историю, говорил  Мыслитель на  вечере у Социолога. Вызвали нас  с
Кисом в Отделение и обязали работать с Секретарем над  темой "Борьба  идей".
Отличную  книгу  можно  сделать,  сказала Супруга.  Секретарь  тут лишь  для
проформы, его можно в расчет  не принимать. Кстати, сказал Кис Мыслителю, от
Клеветника  остались какие-то бумаги для второй части  его книги. Дребедень,
конечно. Но взглянуть не мешает...

ИСТОРИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА
     Жизнь  ибанского мыслящего интеллигента -- это,  прежде всего и главным
образом,  разговор.  А  разговор  --  бессистемный  и безрезультатный  спор.
Исторические  явления  надо оценивать по  их  последствиям,  кричит  Ученый.
Можно, кричит Болтун. Но почему "надо"? Разве  невозможен иной подход? А что
вы называете  историческим  явлением? Наш разговор сейчас  есть историческое
явление? А  поездка  Заместителя  в  район  Ларька?  А  речь Заведующего?  А
выступление    Правдеца?    А    какими    способами    вы    устанавливаете
причинно-следственные  отношения?  Почему  вы  считаете  сам  факт революции
причиной террора? Почему вы считаете коллективизацию причиной голода? Что вы
имеете в виду, говоря здесь о  причинах? Поймите же, в конце концов, что все
слова, которые вы  употребляете, стали бессмысленными. Чтобы  наши разговоры
приобрели хотя  бы первоначальный ориентировочный  смысл, надо выполнить, по
крайней мере, такие условия. Описать стандартные способы,  с помощью которых
устанавливается (и  даже  измеряется!)  характер  и сила  (степень)  влияния
данного  события на  людей.  Различить влияние события на  современников и в
последующей истории. Для этого надо точно установить временные границы того,
что считается современным данному  событию.  Надо также установить временные
рамки того, что считается последующим  историческим периодом. Этот период --
не все время после времени современников. Если приняты определенные  способы
выяснения влияния событий  на жизнь людей, то  начиная  с некоторого времени
после  данного  события  этими  способами получить  проверяемые  утверждения
нельзя. Наконец, надо  иметь в виду,  что оценки события для современников и
для  последующей  истории  не совпадают.  Великое для  современников событие
может иметь  незначительные исторические  последствия.  Между этими оценками
есть  зависимость. Если все понятия  точно определены, и установлены способы
измерения влияния исторических событий на людей,  то можно чисто  дедуктивно
вывести из этого  базиса  некоторые общие  следствия. Например, если событие
социально незначимо для современников, оно  не может быть социально значимым
в истории.  Случаи, когда  кажется, что  событие  прошлого вдруг приобретает
значение в последующей истории, суть результат смешения понятий и фактов. На
самом деле, тут происходит иное. На самом деле, современные события, имеющие
социальное значение,  ассоциируются  с  событиями прошлого  по тем или  иным
причинам, и значимость  их  приписывается событиям прошлого. Прошлые события
лишь  дают  какой-то материал  для  работы воображения, фразеологии  и  т.п.
Значимость  события  в   истории  не  может  превышать  его  значимости  для
современников  не  в  силу каких-то  объективных законов, а  в силу принятых
языковых  правил  рассуждения  об  этих   событиях.  Чтобы   событие   стало
значительным  для истории,  оно должно быть предварительно значительным  для
современников. Эти чисто языковые соотношения затемняются еще тем, что очень
часто о значительных  для  современников  событиях не  говорят публично,  не
печатают в газетах и т.д. Например, что вы читали  о выступлении Правдеца? А
видели ли вы сегодня  хотя бы  одну газету без  портрета  Заведующего и  без
описания  его  поездки  в  район  Ларька?  А что  произвело  более серьезное
впечатление на ибанцев? Поездка? Да она не произвела никакого впечатления. О
ней не то, что забыли. Ее даже не увидели, хотя и смотрели.
     После речи Болтуна опять начался гвалт. Все в один голос закричали, что
Болтун  ошибается.  О чем  же  можно  говорить  с другими, если даже  вы  не
понимаете  того,  что понятие ошибки  неприменимо  к моим словам.  Ошибаться
может  лишь  утверждающий.  А  я говорил  лишь  о  соглашениях,  без которых
невозможно утверждать, и ничего еще не утверждал.

ВЫХОДИ СТРОИТЬСЯ
     Я  всю  жизнь  живу с  таким ощущением, говорит  Болтун,  будто вот-вот
раздастся команда "Выходи строиться!", и я выбегу, встану в строй  и зашагаю
туда,  куда прикажут, Я понимаю  это, говорит Клеветник.  Я всю жизнь живу с
таким  ощущением,  будто   вот-вот  раздастся  стук  в   дверь,  мне  скажут
"Собирайтесь!",  и  я пойду  туда,  куда  меня  поведут.  От  прошлого  надо
очищаться покаянием,  говорит Посетитель. Каяться  должны  грешники, говорит
Болтун.  А  как очиститься  от  будущего,  спрашивает  Клеветник.  Гнетет не
прошлое, а  ожидание неизбежного. Покориться,  говорит Посетитель. Все равно
осталось  немного. Потерпите немного,  и все кончится. И  не будет ничего, А
Ничто не страдает. И не имеет  проблем. А я живу  с таким ощущением, говорит
Мазила, будто мне давно уже говорят и говорят "Пшел вон!".

КРЫСЫ
     Болтун  решил  сам  проделать такой  эксперимент.  Выдумать абстрактную
схему,  исходя из некоторых взятых из книги предпосылок, и посмотреть затем,
что по этим вопросам написано в книге.  Итак, сказал Болтун себе,  начинаем.
Крысарий  есть  замкнутое в  силу  какой-то  необходимости  скопление  крыс,
обреченных  на  длительное  совместное  существование.  Либо  это  скопление
остается хаотичным,  и  тогда  оно  погибает  вследствие  взаимоистребления.
Нетрудно   даже  подсчитать,   когда  это   произойдет,   Либо  оно   как-то
упорядочивается. Раз оно существует, размножается и с какой-то  точки зрения
процветает  (средний  вес  крысы,  кстати  сказать,  увеличился;  удлинились
хвосты;   увеличились   клыки  и   когти;   стала  глаже   шерсть),   значит
упорядоченность  достигнута. Но за счет  чего? Крысарий автономен.  Никакого
внешнего  давления на  этот счет нет.  Вещи и пища неподвижны. Единственное,
что обеспечивает порядок, сами крысы. Все они систему  порядка  организовать
не  могут,  ибо  это  и  будет   хаос.  Следовательно,  разделение  функций:
упорядочивающие и упорядочиваемые. Это лишь начало системы.  Упорядочивающих
много.   Можно  подсчитать  минимальное  их   число,  исходя  из  некоторого
соотношения  числа членов первичных  групп.  Они, в  свою очередь,  образуют
иерархическую систему групп и лидеров.
     Развив  таким  образом  гипотетическую  систему,  Болтун  начал  читать
соответствующее  место книги и вскоре убедился, что был прав. И он тоже  был
потрясен, но  не тем, о чем писали авторы книги, а тем,  с какой точностью и
детальностью  он  предсказал  результаты  эмпирических наблюдений.  По  всей
вероятности, думал  он, люди обычно  достаточно  точно  предсказывают  общие
контуры  социальных явлений,  но  никогда не  верят в  свои  предсказания, и
потому кажется, что они не  способны постигнуть сложность  бытия. Людям надо
вернуть  утраченную веру в  свой собственный разум  --  одно  из непременных
условий  социального  прогресса  общества. Любопытно, что  современная наука
разрушает эту веру, что бы ни болтали в пользу противоположного мнения. Вера
в разум не есть явление в сфере науки. Это вера, т.е. самый основной элемент
идеологии.  Официальная  идеология,  стремясь  казаться  научной,  разрушает
основу основ человеческого в человеческой истории -- веру в свой собственный
разум.

УСПЕХИ
     Дело  с  надгробием  п