Один  из них,  довольно  широко  известный  в  кругах  ибанской гуманитарной
интеллигенции, написал таких стихов на  большую книгу. Если бы он последовал
примеру Правдеца,  Певца и Двурушника и опубликовал свою книгу на Западе, он
за короткий  срок  приобрел  бы  мировую  известность.  Но  он  не  решился.
Побоялся. Напечатает -- с работы выгонят. А то  и похуже. И не  было все той
же уверенности в общечеловеческой значимости написанного. А где ее взять без
публикации?  А  время идет. И кто знает, пройдут годы. Ибанский  безобразный
стих однажды  вдруг станет предметом  заинтересованного  внимания в  мировой
культуре.  И  его бросятся собирать, как бросились собирать  старые ибанские
иконы. И много ли от него к тому времени останется? Умрет в сумасшедшем доме
один выдающийся мастер  этого стиха. Иссохнет в борьбе за улучшение жилищных
условий  другой.  Растратит  свой  необыкновенный  дар  на пошлую  книжку по
официальной философии в соавторстве с каким-нибудь зубром ибанизма третий. И
никто  не воскликнет:  люди,  опомнитесь, вас же обкрадывают! Поймите же,  в
конце  концов,  каждый раздавленный  талант в  твоем  соседе есть отмененный
праздник в твоей собственной жизни. Поймите  же, в  конце концов, для гибели
целого   направления  культуры  достаточно  бывает   гибели  нескольких   ее
носителей.  А  чтобы  не  родилось  новое  направление  в  культуре,  бывает
достаточно  погубить  одного   единственного  человека.  Твоего  соседа  или
сослуживца, не получающего за свой гений признания и гонорара.
     Безобразная  поэзия  тесно переплеталась с песнями. Многие песни Певца,
например,   получившие  широкое  распространение,   появились  сначала   как
безобразные стихи или были их переработкой.

О СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМАХ
     Социальные  системы,  писал  Учитель, относятся  к  числу  эмпирических
систем.  Это  суть  скопления  большого  числа эмпирических  предметов.  Они
локализованы  в  пространстве  и  достаточно  долго существуют  во  времени.
Элементы их  находятся во  взаимной связи. Предметы и  их связи,  образующие
систему, более или менее однородны, регулярны и устойчивы.
     В   связи   с   эмпирическими  системами   надо  различать   два   типа
исследовательских задач: 1)  исследование самой системы как  таковой, дающее
ответ  на  вопрос,  что  из себя  представляет  данная система;  2)  решение
каких-либо  проблем  с  учетом того,  что  приходится  иметь дело с системой
такого-то  рода. В первом случае устанавливается, из каких элементов состоит
система, каковы их  связи, каково их число, каковы пространственные  размеры
системы,  какова  ее   иерархическая  структура  и  т.п.  Во  втором  случае
устанавливается, как  сказывается на том  или ином явлении тот факт, что оно
поставлено  в зависимость от характера данной системы. Во втором случае речь
идет об эффекте системности.
     Рассмотрим такой  пример. Уровень состояния науки в стране определяется
(среди  прочих  показателей)  числом  кандидатов  и  докторов  наук,  числом
публикаций,  научных  конференций,  журналов  и  т.п.   Принимается  решение
повысить  уровень  науки. В  качестве  меры,  естественно,  будет  выступать
увеличение  числа  кандидатов и докторов наук, публикаций и  т.п. И  на  это
отпускаются  деньги. Но  решение  -- решением,  а исполнение -- исполнением.
Если бы наше общество реально  было  таким,  как  его изображает официальная
пропаганда и как о нем думает (по крайней  мере официально) руководство,  то
проблема  решалась  бы  просто:  чисто  количественное  изменение  указанных
параметров в определенном отношении означало бы улучшение ситуации в науке в
соответствующем  отношении. А  что  происходит реально  в силу  особенностей
системы,  в  которой  принято решение? Начинают с большей легкостью брать  в
аспирантуру,  присуждать   степени,   публиковать   работы  и  т.д.  Причем,
открывшимися возможностями, в  первую  очередь и главным образом, пользуются
посредственности, хапуги,  карьеристы и  прочие  категории  лиц,  обладающих
наиболее  высокой  способностью  укрывать  куски  от  общественного  пирога.
Конечно, кое-что перепадает и настоящим ученым. Но в относительном выражении
доля их в деле резко сокращается. Уровень науки может несколько  повыситься.
Но   далеко  не   в  той  пропорции,   как  это  должно   было  бы   быть  с
начальственно-пропагандистской  точки  зрения.  Здесь,  может  быть,  найден
некоторый  коэффициент  системности,  вносящий   корректив  в   теоретически
ожидаемые результаты.
     Продолжим  пример.  Обнаруживается, что ученые степени утратили прежнее
значение и  превратились в липу для большинства их  обладателей. Принимается
решение изменить систему оплаты научных работников. Вводится новая  система,
учитывающая подлинную  ценность научных исследований. Кто будет это  делать?
Беспристрастные справедливые  боги?  Нет,  те  же самые  доктора и кандидаты
наук,  из-за которых  весь сыр-бор загорелся. И  они  сделают все по-своему.
Почти  ничто не изменится. Пострадают лишь самые незащищенные продуктивные и
талантливые  ученые. Их  мало. Но они  --  душа и нерв  науки. И последствия
того,  что  пострадает именно это  нерв науки, еще скажутся роковым образом.
Этот  --  пример  качественного  эффекта  система.  В  таких  случаях  любые
преобразования   сохраняют   статус-кво,    нанося   ущерб   лишь   наиболее
высокоорганизованным явлениям системы. И  если уж руководство  действительно
хочет добра, оно должно стремиться к стабильности,  а не  к преобразованиям,
проводя  политику протекционизма в  отношении наиболее значительных деятелей
культуры вообще.

МЕРОПРИЯТИЯ ПО НАУКЕ
     Наконец  добрались  до  науки. Провели  специальное заседание.  Приняли
установочное решение повысить,  улучшить и исправить. Разработали Конкретные
мероприятия: 1) увеличить число  кандидатов и  докторов  наук;  2)  повысить
качество  подготовки  научных  работников  и  повысить  научно-теоретический
уровень диссертаций; 3) увеличить число публикаций  по актуальным  проблемам
науки и т.д. Сказано --  сделано. Как говорится, заяц трепаться не любит.  И
через полгода число  кандидатов наук увеличилось в сто раз, а число докторов
-- в девяносто девять. Объем публикаций возрос  до ста миллионов тонн. А что
мелочиться? Делать,  так по-большому. И  скоро Ибанск оказался  битком набит
наукой. Один захудалый райончик, население которого перешло к изму  сразу от
Дикости и лишь  за год  до этого получило свою письменность,  которую еще не
успело освоить, по числу докторов  наук превзошел Францию  и Англию,  вместе
взятые.
     Воспользовавшись  суматохой,  в  науку  пробрались несколько  настоящих
ученых и  возомнили о себе. Когда этот недосмотр обнаружили, решили  принять
неотложные  меры.  Началась  антидокторская  кампания.  Велась  она с  таким
размахом, будто все ибанские доктора невежды и проходимцы, хотя все газеты в
один  голос  твердили, что все  доктора  в Ибанске хорошие,  за  исключением
некоторых, которых проглядели. Но  все знали, что  к  чему. В частности, все
доктора  упомянутого выше  района  Ибанска, превзошедшего Англию и  Францию,
вместе   взятые,  защищали  одну  и   ту   же  диссертацию,  которую  первый
защищающийся переписал из  популярной брошюры  для домашних хозяек. Он  стал
Президентом   Районной    Академии    Наук.   В   печати   дали   статью   о
слесаре-водопроводчике, который превзошел  докторов технических  наук,  и  о
конюхе,  который утер  нос докторам  гуманитарных наук. Стало  ясно, что без
преобразований  дальнейшее движение ибанской науки вперед будет  убыстряться
не так быстро, как оно будет убыстряться после преобразований.

БЕЗОБРАЗНЫЙ СТИХ О ДОКТОРАХ
     Кому -- красота. Выпадает судьба.
     Города, Континенты. Дороги.
     Ну а мне -- пустота. Ну а мне -- завсегда
     В НИИ обивать пороги.
     И в слякость, и в сушь. И в мороз, и в жару,
     Пока я в могилу не слягу,
     На всякую чушь штаны свои тру,
     Наверх сочиняю бумагу.
     Слов паутину бумажный паук
     Годами плету я им, доктор наук.
     Не раз я божился все это кончать,
     Послать это к черту и к богу.
     И спать я ложился с намереньем встать
     И смело пуститься в дорогу.
     Пустое волненье, по правде сказать,
     Мне утром кажется странным:
     Как можно дипломов штук пять потерять
     И три языка иностранных?
     Не зря же по горло наелся я мук,
     Став доктором модных и нужных наук.
     Семейство к тому же. Пара детей.
     Им тоже лет двадцать учиться
     И им тоже нужно с десятком статей
     В каком-то НИИ очутиться.
     К тому же отмерено раз навсегда
     Паршивому антиллигенту:
     В дорогу -- не велено, шиш -- города,
     Под дых получай, континенты.
     И чтоб ты не вздумал отбиться от рук,
     Помалкивай, сукин сын, доктор наук.
     Напрасно хлопочешь. Уйми свою страсть,
     Ведь вас расплодилось безмерно.
     Палкой захочешь в собаку попасть,
     В доктора влепишь наверно.
     Пора бы уж знать, есть порядок кругом.
     Не суйся в чужую дорогу.
     Осмелишься пикнуть о чем-то другом,
     Останешься вмиг за порогом.
     Хотя ты и доктор новейших наук,
     На место твое таких несколько штук.

ЕДИНСТВО
     Основная проблема нашей жизни, кричит Учитель, раскрепощение человека.
     Да,  да!  Мы все  рабы. Сверху донизу,  все рабы. Посетители  Павильона
переглядываются.  Недоумение  вызывает  не  то,  о  чем  говорит подвыпивший
студент. Они сами  говорят о вещах  пострашнее. А то, что студент  кричит об
этом вслух, и никто его не забирает. Посетители поглядывают на дверь, откуда
по идее должны были бы появиться привычные сотрудники в штатском. Но их нет.
Рушится привычный строй жизни, и посетителей охватывает тревога и страх. Все
это  неспроста.  Допустят, дадут проявиться,  а потом  ка-а-к долбанут! И  с
отчаяния  они  сами  начинают кричать. И  крики Учителя  им  кажутся детским
лепетом не видавшего жизни мальчишки. В их криках  слышатся страшные  слова:
взяли,  карцер, донос,  вышка, палач, кретины,  мерзавцы, голод... Попробуй,
перемени место работы,  кричит Учитель. Или переехать  из  города  в  город.
Достать номер в гостинице. Высказать  несогласие.  Поехать за  границу... Да
что ты мне толкуешь про этого долдона, кричит однорукий за соседним столиком
Нашел героя! Знаю я его. С начала войны. Знаешь, сколько этот мерзавец тысяч
людей угробил!  Забавно,  думает Крикун.  Обо  всем этом  я знал и думал еще
мальчишкой.  Когда-то  я считал  это  своей великой тайной. Теперь  об  этом
говорят все. Я ушел вперед и открыл для себя бытовое  закрепощение человека.
Теперь это предмет пьяной болтовни. Мне наступают на пятки. Раз это известно
многим, значит не в этом суть. Надо идти дальше. Я не буду говорить и делать
то, что могут сказать и сделать другие без особого риска для себя.
     Лучшее средство от облысения, говорит  Супруга лысеющему Сослуживцу, не
мыть  вообще  голову. Так  вши  же заведутся,  говорит  Сослуживец.  Ерунда,
говорит Супруга.  Сейчас против  вшей есть  надежные средства.  Человеческая
голова сложилась в  результате  длительной  биологической эволюции  так, что
должна  быть   грязной  в  нормальном   состоянии.  Кто  его  знает,  думает
Сослуживец. Может  она  права. Надо попробовать.  Грязь  вообще нормальна  в
нашей жизни. Это чистота есть  уклонение от нормы. Когда чистота  становится
всеобщим  явлением, это  уже пахнет режимом.  Чистота привлекательна  только
тогда, когда все кругом в грязи.
     А я пацифист, говорит Кис, и меня  ваши  военные подвиги не интересуют.
Лучше быть рядовым  в  мирное  время,  чем  генералом во  время  войны!  Кис
выражается только афоризмами. Они зарождаются у него где-то очень глубоко, в
районе бывшего аппендицита,  и вылезают  наружу,  как глисты, неожиданно для
него самого и окружающих.  Каждый трус, говорит Сотрудник, есть естественный
пацифист. Я придерживаюсь диаметрально  противоположной точки зрения. На мой
вкус лучше быть генералом в мирное время, чем рядовым во время войны.
     Человек всегда  закрепощен,  говорит Супруга. Нельзя жить  в обществе и
быть свободным  от него. Я  говорю не о свободе от общества,  а о  свободе в
обществе, говорит Учитель. Не передергивай! Речь идет об элементарных правах
человека, являющегося преемником... Мы преемники Хозяина и его жертв, ляпнул
сдуру Кис и  от  страха  за  возможные  последствия  наделал  в  штаны.  Это
серьезно, подумал Мальчик. Об этом надо сообщить.
     Вот,  гляди,  кричит Однорукий. Я тебе нарисую. Видишь? Тут же младенцу
все понятно! Что делать? Уходить! Куда? Верно! А я что говорил! Это младенцу
понятно. А  что делает твой военный  гений?  Неделю  держит  нас тут.  Жрать
нечего. Боеприпасы кончились. Зачем?  Высшие  соображения? Вздор!  Просто не
головой они  думают, а жопой. Просто им насрать на людей. Забота  о людях --
это  вранье  и демагогия. Насрать им  на  нас.  И  думают  они все наоборот.
Выпендриваются, ублюдки, друг перед  другом. А мы плати за их идиотизм. Вот,
взгляни,  кругом! Каким же нужно  быть  дегенератом,  чтобы  построить такую
красоту!  Знаешь,  во сколько  обошлось  нарисовать  этих блядей?  Три  дома
построить можно  было! А эти колонны, зачем они?  Да  затем, чтобы  столиков
поменьше  поставить.  Чтобы  проходить  неудобно   было.   Чтобы  официантки
чертыхались. То-то! Со всем этим надо кончать. Не для  того мы в Братию шли,
чтобы всякие...

ЧАС ТРИНАДЦАТЫЙ
     Жить в подвале стало невозможно.  Крикун не  помещался на сундуке между
печкой  и  уборной  и  спал на полу. К  тому же  в армии  он отвык от  такой
ужасающей грязи и вони. Поживи пока у меня, сказал Капитан. Научишься делать
деньги  -- будешь снимать. Или женись на  квартире.  За  такого  парня любая
дочка министра  пойдет.  И  они  начали  делать  деньги. Сначала  устроились
разгружать  вагоны.  Деньги бригадир  зажал.  Вместо денег дал  ящик  яблок.
Загоните, сказал, в три  раза больше  зашибете.  На  продажу яблок  пришлось
убить еще пару часов. И почти  половину  выручки пришлось  отдать постовому.
Заработанных денег  еле  хватило на  обед.  А на  выпивку  пришлось  загнать
гимнастерку  Капитана.  Невыгодная  работа, сказал Капитан.  На  толкучке он
успел  кое-что заметить  и предложил гениальный план. Надо  скупать  хлебные
карточки и отоваривать,  т.е. получать хлеб сразу  за двадцать дней  вперед.
Для этого нужны справки об отпуске. А хлеб загонять. Смотри, что получается,
подсчитал Капитан. Недурно, сказал Крикун.  Жить можно. На другой день он за
почти  новые  сапоги  достал  на  факультете  пачку  бланков  для  отпускных
свидетельств.  Капитан насобачился делать печати. И дело пошло. Зарабатывали
много.  Но пропивали еще  больше. Потом они попали в облаву, -- оказывается,
таких умников расплодилось невероятно много. Еле выкрутились. Спас иконостас
из орденов Крикуна. Так дальше не  пойдет, сказал  Крикун. Эту лавочку  надо
прикрыть.  Пропадем ни за  что. Я завязываю, Как хочешь,  сказал Капитан.  В
общем, ты прав. У тебя перспективы.  А  я? У меня же даже  десятилетки  нет.
Агентом в артель детской игрушки идти? Гроши. Предлагают старшим инженером в
артель  замков. Но  там еще меньше  платят. К  тому же  там жулик  на жулике
сидит.  Им явно лопух нужен. Карточки, конечно,  дешевка. Да скоро им вообще
конец.  Я  тут  встретил  ребят.  Предлагают  крупное дело.  Может  рискнешь
напоследок? Нет, сказал  Крикун. Не для этого я ушел из армии. Ты ушел  сам,
сказал Капитан. А меня ушли. Я ничего другого, кроме войны, делать  не умею.
И не хочу. Буду воевать до конца. Прощай.
     Больше они не виделись.
     Один   знакомый   предложил  Крикуну  неплохую  работу  --   переводить
техническую документацию  для  трофейных  станков.  Знакомый достает работу,
Крикун переводит, деньги пополам. Потом нашлась работа  еще выгоднее.  Те же
переводы, но уже  для печати или для внутреннего пользования. Условия те же.
Но платили  лучше. И  денег стало больше.  И он снял  комнатушку на  окраине
города. Купил первый в жизни гражданский костюм, белую рубашку и  галстук. И
почувствовал   себя  счастливым.  Теперь,  сказал  он  себе,  можно   делать
предложение. Но  кому? Пока он осматривался, его выбрали самого.  Однажды на
вечере в Университете  (тогда  такие вечера устраивались чуть  ли  не каждую
неделю) к нему подошла Она и сказала: дамский танец, я Вас приглашаю.
     Я о тебе  мечтала, говорила  Она. Где ты  пропадал? Почему  пришел  так
поздно? Я замужем. У меня ребенок. Семью я не брошу. Не могу. И не хочу. Мне
так удобно. А  тебя я  безумно  люблю. Не хочу, чтобы на  тебя заглядывались
другие  девочки. И ты не смей. Ты мой!  Она приносила ему фотографии. Это я,
говорила  она. Смешная?  Это в  пятом классе. Это  в  десятом, на  выпускном
вечере. Это с папой. Твой отец военный, спросил он. Хуже, рассмеялась Она. И
муж тоже. Он большая шишка.  Будет еще больше. А это  мы на  море... Неужели
мои мечты неосуществимы, потому что они  о прошлом, думал он. Неужели весь я
--  лишь тоска по  идеализированному прошлому?  Человек,  говорят, есть лишь
лишившаяся хвоста обезьяна. Может быть  потеря чести,  верности, надежности,
совести, искренности, последовательности и прочих  добродетелей,  выдуманных
литературой прошлого века, и есть прогресс? Чушь. Дело не в этом. У тебя тут
идеальный порядок, говорит Она. За  тобой кто-нибудь ухаживает? Неужели сам?
Не  может быть.  Тут бывает  кто-нибудь,  кроме  меня? Смотри!  Я  этого  не
потерплю. А что, говорит он,  пожалуешься мужу? Или даже  папе? Не шути так,
говорит Она. С этим шутить нельзя.

МИСТИКА
     Черт с ним, с прошлым, говорит Мазила. Давай думать о будущем.  Будущее
есть неотвратимая реальность. Перед будущим все  бессильны.  Чепуха, говорит
Шизофреник.  Люди  бессильны  только  перед  прошлым.  На  будущее надеяться
бессмысленно.  Оно  бесперспективно.  То,  что обычно  называют  воплощением
чаяний наших предков, вызвало бы дикий протест прежде всего со стороны самих
чаятелей.  Чаяния   всегда  воплощаются   лишь   как  второстепенные  детали
какой-нибудь крупной мерзости. Надеяться можно только на прошлое. Его нельзя
разрушить.  Если ты был  в  прошлом,  то ты будешь  и в будущем.  Но неверно
обратное.  Будущее есть зеркальное отображение прошлого. Жизнь идет на стыке
прошлого и будущего. Неверно думать, будто она идет от прошлого  к будущему.
Она сразу идет и в прошлое и в будущее. Это допущение не более мистично, чем
первое. Но  твой стык  прошлого и  будущего перемещается во времени, говорит
Мазила.  Нет,  говорит  Шизофреник.  Он сам есть время,  а  время  не  может
перемещаться во  времени. Это бессмыслица.  Нет  никаких критериев  проверки
суждений об этом. А появление  новых имен в прошлом, говорит  Мазила.  Новые
имена в прошлом появляются не на стыке, а в глубине, говорит Шизофреник. Как
ты установишь, появились  они или  были? Прошлое характеризуется не понятием
появления, а понятием бытия. В прошлом исчезают, но не появляются. К тому же
у врат в прошлое  проверяют документы и  обыскивают. В  этой галиматье  есть
что-то очень пластичное, говорит Мазила. Это не такая уж галиматья,  говорит
Шизофреник. Это  законы языка, на  котором мы  думаем о судьбе. Тебя волнует
проблема  бессмертия, меня -- где бы  зашибить полсотни. Потому  ты настроен
грубо  материалистически, а  я  --  утонченно идеалистически.  Твоя проблема
разрешима. Моя -- утопия. Привет!

МОЛИТВА ИНТЕЛЛЕКТУАЛА
     К тебе обращаюся, боже, я.
     Не корчь из себя глухого!
     Пусть сбудется все хорошее,
     За исключением плохого.
     Должности дай претендующим,
     Удесятери им зарплату,
     Дай победу враждующим,
     Привилегий всяких по блату.
     Увесь их рожами улицы,
     Награди их всех орденами.
     Пусть в телевизор красуются,
     Пусть властвуют. Но... не над нами.
     Нам важно знать, говорит Сотрудник, кто автор  такого  рода  сочинений.
Фолькло