ли  мне,  что Хозяин  --  гений и великий  гуманист. Отец. Друг. А вот
ненавижу  я  его  и  всю  его банду. И  не верю  ни  единому  их  слову.  Ты
поосторожней с ним, говорил Крикуну первый парень о втором. Что-то мне в нем
не нравится.  Прошло несколько дней,  и  Крикуна  вызвали в Особый отдел. По
первым же вопросам он понял, что кто-то из этих двоих  донес. Кто? Надо было
решать мгновенно, И он  решил:  первый.  Лишь  потом,  много лет  спустя, он
восстановил логику  своего решения. Дело  не в знании обличающих фактов и  в
умении  произносить  критические оценки, а в  общем  нравственном  состоянии
личности. Потом  он  много  раз наблюдал,  что  самые страшные  антиибанские
разговоры  велись  в  среде  сотрудников Органов,  стукачей  и  вообще  лиц,
находящихся  под  крылышком власти.  А  уж  фактов-то своего беззакония сами
Органы столько насобирали при подготовке доклада, прочитанного потом Хряком,
что собственные сведения Крикуна было  даже  стыдно  обнаруживать.  Они были
ничтожны.
     Надо  было так  же мгновенно найти выход из положения. Если растеряюсь,
начнут  копать.  И  раскопают.  И тогда  конец,  И  он  пошел  ва-банк.  Ваш
осведомитель, сказал он, назвав первого парня, работает плохо. Я давно хотел
Вам  сказать  об  этом, но не  имел  права. А  откуда тебе известно, что  он
осведомитель, спросил Особняк. Это элементарно, сказал Крикун.  Я же окончил
специальную школу.  Я  Вам  говорю  об  этом  только из-за  исключительности
ситуации.  У меня особое задание. Особняк даже вытянулся, услышав про особое
задание. Для  Крикуна  наступило золотое  время, и он отвел  душу. Его  даже
перестали  назначать в наряды. И он попросил, чтобы этого не делали, ибо это
демаскирует его. Если бы до высокого начальства  дошло, о чем говорили между
собой  рядовые  части, весь командный состав части расстреляли бы без суда и
следствия. Особенно  усердствовал  первый  парень, стукач.  А  что сделаешь,
говорил  он  Крикуну.  Засекли меня как-то за разговорчиками. Вызвали.  Или,
говорят, будь осведомителем, или засадим. Я  согласился,  конечно.  Я им еще
наработаю, дай бог!
     Скоро в полк  пришла разнарядка в школу младших командиров для Органов,
послали в нее второго  приятеля Крикуна.  Первый ругался последними словами.
Обещали, сволочи. А выбрали этого, чистенького. Ясно. У него же  папа сам из
этой  системы. Крикун  был  сначала  ошарашен  происшедшим. Но, обдумав его,
долго  хохотал. До слез. К черту  театр, сказал он себе. Все  гораздо проще,
чем ты думал. Жить в грязи и не испачкаться -- это невозможно.
     Когда  в   полк  пришла   разнарядка   направить  несколько  человек  в
авиационную школу, Крикун сказал Особняку, что  должен быть  в их числе, ибо
разнарядка  прислана   специально  для   этого.  Стукач  плакал,  когда  они
расставались, и просил писать. Больше они не встретились.

ГРУППЫ
     Характерным  явлением  периода Растерянности  были  также  своеобразные
идеологические группы.  Возникали  они по самым различным  поводам, в  самых
различных  местах  и  в  самой  различной  форме.  Наиболее значительными  и
устойчивыми из них были группы, которые по видимости  занимались разработкой
научных  проблем, а по  сути были прикрытием  для идеологических сект.  Сами
участники групп, как правило, не отдавали себе отчета  в том, что они такое,
и  воображали  себя подлинными  учеными-новаторами.  Некоторое  время  их  и
воспринимали именно  таким  образом. Группы такого рода складывались даже  в
рамках  изма  с  намерением  развивать  подлинно  научный  изм.  Эти  группы
прогорели в первую очередь. Но не столько  из-за того, что их участники были
вопиюще невежественными шарлатанами,  сколько  из-за  того, что  они  начали
иметь официальный успех и конкурировать с обычными представителями изма.
     Идеологический  характер  рассматриваемых  групп обнаружился  несколько
позднее, когда редкие настоящие ученые, волею случая начавшие свою карьеру в
их среде, покинули их,  шарлатанство перестало приносить успех, и творческое
бесплодие их стало для всех очевидным. Отдельные из таких групп превратились
в официальные  учреждения.  Хотя  и эти  оказались  столь же  бесплодными  с
научной точки  зрения,  они оказались  весьма  удобными  в  иных  планах.  В
частности --  для налаживания международных связей определенного сорта,  для
проникновения  в  различного рода международные  организации и для  пускания
пыли в глаза. Смотрите,  мол! Вы  там кричите о застое, зажиме,  гонениях  и
прочих ужасах  у нас. А это все  клевета.  У нас есть все! Социология? Можем
делегацию  в  тыщу  человек  поставить!  Кибернетика?  У  нас  каждый второй
кибернетик!  Науковедение?  Да  у нас  целый  институт такой есть! Системные
исследования? Ха-ха! У нас даже журнал такой есть. Во как!
     Сборища групп проходили  в  виде семинаров,  симпозиумов, коллоквиумов,
лекций, докладов и т.п. И  о науке, разумеется, говорили. Собственно говоря,
только о науке и говорили. Но как!  Чтобы всем было ясно, что к чему. О изме
молчали. К тому  же с усмешечкой. Выступает какой-нибудь гениальный мальчик,
взявшийся  бог  весть  откуда,  и  чешет  без  запинки: будем  рассматривать
общество    как    гомогенную     систему     из     конечного     множества
суперперсонализированных элементов, отображаемую на гомоморфное подмножество
кортежей... Начальство не придерется. Зубры изма, поджав хвосты и бледнея за
свое вопиющее невежество, уползают кто куда. А всем понятно, что к чему. Еще
пара-другая таких открытий, и мы их придавим. Что они могут против науки?...
Или  собрался,  например,  симпозиум  по изматической критике  психоанализа.
Главный докладчик  --  Мыслитель, Социолог, Супруга или даже Сослуживец. Или
все вместе. Не все  ли равно. И пошли разговоры. Главное -- как можно больше
наговорить, нечто невнятное, с десятками непонятных терминов, со ссылками на
десятки западных имен. В особенности на таких, которые  недавно опубликовали
по одной статейке. Это -- новейшее  слово в науке. Пара слов о  том, что это
все не противоречит  изму. Для начальства и отчета.  Но так,  что всем ясно,
что к чему. Без этого же нельзя.
     А  в коридорах, на квартирах, в ресторанах, забегаловках  и в кабинетах
почтенных учреждений  шли нескончаемые  разговоры о  положении  в стране,  о
жизни  на  Западе, о Хозяине, о  Хряке, об узких штанах и коротких юбках,  о
неореализме  и  сюрреализме,  о  лагерях  и  арестах.  Поносили  все   свое.
Восторгались всем западным. Короче говоря, просыпались от вынужденной спячки
периода  Хозяина, открывали  глаза на  действительность и рвались развернуть
свои творческие потенции, зажимавшиеся столько десятилетий.

ЧАС ВОСЬМОЙ
     На другой же день после того, как Крикун  прибыл после школы в  полк на
фронт, старший летчик, его ближайший командир, попросил его об услуге: пойти
к полковому врачу, сказать, что он подцепил триппер, и попросить  сульфидин.
Старший  летчик  уже  имел  тридцать  боевых  вылетов,  пару   орденов,  был
представлен  к  третьему и  боялся,  что  из-за  триппера  ему  этот  третий
заслуженный орден не  дадут. Хороший,  вроде бы, парень. Но он не подумал  о
том,  что для Крикуна начинать службу в полку  с гонореи -- значит  с самого
начала  закрыть  всякие пути  к  наградам  и  повышениям. Крикун не  мог ему
отказать. Хотя  потом в  этом  полку  он  сделал  более  шестидесяти  боевых
вылетов, ему дали всего одну железку. Самую маленькую притом. А по закону он
должен был бы иметь  их минимум пять.  А  старший летчик на  другой же  день
растрепал всем, как он  подсунул вместо себя Крикуна. В полку все знали, что
Крикун не был болен. И  смеялись над ним. И начальство регулярно вычеркивало
его из списка представляемых к награде. Теперь-то он  им  благодарен за это.
Они выработали  в нем презрение к  званиям и  наградам.  Но каково  ему было
тогда! Ему  же не было еще двадцати. И он тогда еще ни разу не имел женщину.
И больно  ему было не  за себя, а за них.  Он не мог понять,  почему хорошие
люди  делают пакости. Потом он  убедился в том, что самые гнусные поступки в
жизни совершают обычно порядочные люди.
     К  истории  с  триппером  скоро присоединилась  еще  одна,  и  Крикуном
заинтересовался  Особый отдел.  Ему повезло: ранили,  а  после госпиталя  он
переучился на новый тип самолетов и попал в другой полк. А история такая. Он
сидел  в  землянке эскадрильи и играл  в шахматы  с инженером  полка.  Вошел
командир эскадрильи и попросил его отрулить его машину  -- она на посадочной
стоит  --  на  край аэродрома.  Когда  Крикун  вернулся, отрулив  машину,  в
землянке хохотали. Когда он узнал, в чем дело  (бомба  зависла), он первый и
последний раз в жизни потерял  самообладание.  Ах  ты, сволочь, закричал он.
Трус! Ты мог  бы объяснить, в чем  дело! Я бы осторожнее рулил! И он залепил
комэску  по физиономии. Историю замяли,  так  как  на  офицерском суде чести
всплыла  бы ее подоплека. Кроме  того, это  подорвало бы репутацию полка,  и
командир полка  не  получил бы  награду, к которой его  после многих  усилий
представили. Но не забыли.
     Старший летчик, для  которого Крикун достал сульфидин, погиб через день
с недолеченным триппером, а  комэск взорвался,  пытаясь запустить  трофейный
мотоцикл. Жертвы оказались напрасными. Жертвы  всегда напрасны, сказал  себе
Крикун.  Сознание  жертвенности  поступков  мучительно, ложно  и  бесплодно.
Поступки  должны   оцениваться  и  переживаться  исключительно   по  цели  и
результатам. И  главный  результат  поступка  --  в  тебе  самом. Отсутствие
внешнего результата не должно разочаровывать. Мы не на базаре, а перед лицом
своей совести.
     В дивизии о Крикуне ходили легенды.  Его дружбы искали наиболее умные и
образованные  летчики.  К этому  парню  надо  приглядеться,  сказал  однажды
заместитель командира  полка начальнику особого  отдела.  В нем что-то есть.
Свободно  говорит  по-немецки. Английский  изучает.  Тут  что-то  не так. Но
Крикуну повезло. Его сбили.

ЕДИНСТВО
     После второй  кружки Кис стал задумчиво поглядывать на изображение трех
граций на  обшарпанной стенке пивного бара. Ничего бабы,  сказал  Сотрудник,
уловив  взгляды  Киса. Есть за что  подержаться. После  третьей  кружки  Кис
глубокомысленно изрек, что у  Жабы фигура  лучше. Немного  старовата, сказал
Учитель. Но теперь, кажется, старые  бабы входят  в моду. А если ей вставить
зубы,  она даже премиленькой  будет. По моим наблюдениям,  сказал Сотрудник,
она к Кису неравнодушна.  Точно, сказал Сослуживец. Везет же некоторым.  Кис
отнесся к словам собутыльников с полной серьезностью.  И когда Жаба принесла
им  по четвертой кружке,  он похлопал ее по тощему заду. Не встретив отпора,
он осмелел и сунул руку  под юбку.  Жаба, собирая пустые кружки, хихикала от
удовольствия, но дальше фиолетовых трико, затянутых сверху и снизу пеньковым
канатом в  палец толщиной, Кисину блудливую лапу не  пускала.  И все было бы
хорошо,  если  бы  не  сидевшая  за  соседним столом  группа  полковников из
Генерального Штаба, среди которых был  новый любовник Жабы.  Он долго терпел
грязные  поползновения  Киса.  Сказывалась  фронтовая  выдержка.  Полковник,
разрабатывавший   во  время   войны  проект  приказа  о  вторичной   выварке
обглоданных  костей,  дважды  выезжал  в  прифронтовые  районы,  за  что был
награжден  пятью орденами и еще до  тридцати  лет  стал полковником.  Эта-то
блестящая карьера  и сразила  Жабу,  когда она решилась поделить свою любовь
между кладовщиком винного склада и полковником. Но всему есть предел. Эй ты,
сопляк, рявкнул  полковник, когда  Кис поплелся было за Жабой в посудомойку.
Не трожь девушку!  И залепил Кису в глаз коркой черного хлеба. Обалдевший от
разбавленного  водой  пива Кис  наделал  в штаны  и  попросил  извинения. Но
Учитель  иначе  оценил  обстановку.  Он  вылил  недопитое  пиво  за  шиворот
ближайшему к нему полковнику.  Тот в  ответ залепил  по морде  Сотруднику. И
началась  заварушка.  Подоспевшие  милиционеры  не   смогли  разобрать,  кто
виноват,  и встали на сторону полковников.  Вызвали подкрепление. В суматохе
уклонившийся от драки Сослуживец  спер полковничью папаху и сунул в мусорную
урну. Кис с  полными штанами  тоже смылся  на  улицу. Осмелев,  он пару  раз
плюнул  в  папаху  и обозвал ее символом этой самодержавной власти. Бой вели
Учитель, Сотрудник,  Крикун,  Болтун  и  добровольцы  из посторонних.  Когда
полковник обнаружил пропажу папахи, наступила мертвая тишина.  Под трибунал,
заорал полковник. Всех в штрафной!  Разжаловать!  Побелевший  от ужаса  Кис,
числившийся по военной линии необученным рядовым,  молча направился к урне и
двумя пальцами брезгливо  извлек оплеванную папаху.  Возьмите Вашу  паршивую
шапчонку,  процедил   он  сквозь  зубы.  Полковник  растерялся   от   такого
неожиданного поворота  дела и сам не  заметил, как ахнул Киса пивной кружкой
по голове. Это  была первая  человеческая жертва в его блистательной военной
карьере. Кис  свалился замертво. Перепугавшийся  полковник упал  в  обморок.
Именно  в  этот   момент  подоспело  подкрепление  милиции.  Поскольку  было
очевидно,  что  во  всем  виноваты  полковники,  их  отпустили  с  миром,  а
студентов,  на  всякий  случай,  переписали.  Киса  отвезли   в  больницу  с
проломленным  черепом.  Сотрудник,  придерживая  заплывший  глаз,  пригласил
Учителя,  Крикуна и Болтуна к себе домой, Сослуживец  увязался  за ними  без
приглашения. Это было первое и последнее  сражение в его жизни, в котором он
почти что участвовал. Пока бойцы залечивали раны, Сослуживец сочинил стих:
     Угроз мы на ветер зазря не кидали.
     Они нас задели -- мы сдачи им дали.
     Они нас по морде -- мы двинули в рыло.
     Они на нас с фланга -- а мы на них с тыла.
     Они нас по шее -- а мы им по уху.
     За высшие принципы -- за потаскуху.
     Блестяще,  сказал  Учитель. Теперь мне ясно, почему ты такой трусливый.
Ты, оказывается, поэт.

ОБЪЕКТИВНОСТЬ
     Я  хочу  составить себе  объективную  картину  ибанского образа  жизни,
говорит  Журналист.  Это исключено, говорит Неврастеник.  Почему, спрашивает
Журналист.   Потому   что   у   Вас  привилегированное   положение,  говорит
Неврастеник.  Вам не надо  думать  о квартире, ходить на собрания, бегать по
магазинам,    стоять    в    очередях,   добиваться    повышения   зарплаты,
приспосабливаться к цензуре. А в этом-то и есть суть нашего образа жизни. Но
я буду жить как рядовой ибанец, говорит Журналист. Тогда У Вас не  останется
времени и сил для наблюдения, а раздражение помешает быть объективным. А где
же выход, спрашивает Журналист. Чтобы понять Ибанск, не надо ехать в Ибанск,
говорит Неврастеник. Сюда надо приезжать только на тренировку и на практику.
Но  есть  же у Вас что-то такое, что  незаметно  со стороны и видно изнутри,
говорит Журналист. Нет,  говорит  Неврастеник.  У  нас  есть только  то, что
незаметно  изнутри и  хорошо  видно  снаружи.  Не  думайте, что у  нас  есть
какие-то скрытые  подземелья, где  разыгрываются  страшные драмы. Наши самые
страшные драмы разыгрываются у всех на виду. Это наша обыденная жизнь. Любое
собрание.  Любое заседание. Любая  речь.  Любая газета.  Смотрите.  Читайте.
Слушайте. Это  и есть наша  реальная жизнь, а не маскировка и  обман. Обмана
нет.  Обманываетесь вы  сами по своей доброй воле. Вы видите то,  что хотите
видеть, ибо всему  придаете  какой-то смысл. А  смысла никакого нет. Вот,  к
примеру,  такую-то область  за  то-то  наградили орденом.  Область! Такой-то
Заместитель поехал туда. Речь произнес.  Орден вручил. Это не спектакль. Это
-- реальная жизнь. Сама жизнь, а не мираж. Гораздо более реальная жизнь, чем
кукиши в карманах наших  интеллектуалов. А если и есть у нас интригующие вас
подземелья, то происходящее там столь же обыденно и серо, как наши очередные
собрания. Мы отбываем  номер. Везде и всегда. Положено, и все тут. Ничего за
кулисами у нас нет, ибо у нас нет кулис. Мы сами все за кулисами. А зрителей
мы стараемся  ликвидировать, чтобы они  не заметили,  кто мы на  самом деле.
Ужас нашего бытия -- в грандиозных масштабах и безысходности пустяка.

ГРУППЫ
     Состав групп  был  крайне  разнородный, начиная  от талантливых ученых,
сделавших потом себе  имя  в  науке (их были  единицы), и кончая  бездарными
шарлатанами,  жаждавшими  легкой  поживы  в  удобной  конъюнктуре  (их  было
большинство). А конъюнктура была в высшей степени удобной. Делалась карьера.
Росла репутация порядочного и прогрессивного человека. Сложился даже  особый
тип    интеллектуалов,   которых    Болтун    обозначил    термином   "якобы
репрессированные".  Их идеал --  в шикарном  ресторане или богатой  квартире
жрать  цыплят  табака  и  шашлыки,  запивая  хорошими  сухими  винами,  пить
французский  коньяк  или  английское  виски,  спать  по   очереди  со  всеми
приглянувшимися  бабами  или  мужиками и  выглядеть  при этом  несправедливо
зажимаемыми  и гонимыми. Классическими особями  такого типа была Мыслитель и
Супруга.
     Научные и  учебные  учреждения сначала  охотно  допускали у  себя такие
группы. Еще  бы!  Все  хотели идти  в  ногу с прогрессом и быть  передовыми.
Образовывались новые сектора, кафедры, отделы и даже институты. И даже целые
отрасли науки.
     Одной из  таких  групп была группка, сложившаяся  вокруг  Учителя.  Сам
Учитель  по  мнению  специалистов,  приложивших   немало  усилий,  чтобы  не
допустить его в официальную науку,  был  способный  ученый, но  был  заражен
вздорными  социальными идеями  и  не  умел себя вести в приличном  обществе.
Члены его группы были неплохие поначалу  люди. Но  они были  бездарны, как и
прочие  нормальные люди, и в  меру безнравственны. Они  обворовывали  своего
учителя,  печатали  статейки  с  его идеями,  но без ссылок на него. А когда
ситуация изменилась  к худшему, они  потихоньку и постепенно  предали  его и
разбрелись кто куда.  Из их  среды вышли наиболее способные погромщики  идей
Учителя.
     От  работ  Учителя  не сохранилось  почти  ничего. Несколько  маленьких
заметок в малоизвестных  журналах. И небольшой отрывок из рукописи по теории
социальных систем, которую под своим именем опубликовал Мальчик, выступавший
экспертом по делу Учителя и сделавший приличную карьеру за счет науки.

ГОСУДАРСТВО
     В применении  к ибанскому обществу все традиционные понятия  социальных
наук  потеряли смысл,  говорил Клеветник. Это относится  в первую очередь  к
понятиям государства,  братии, политики, права.  Официальная точка зрения по
этим  вопросам  общеизвестна.  И  я не буду ее  излагать. Не  буду с  ней  и
полемизировать, ибо она есть явление вненаучное.
     Государство есть система социальной власти данного общества. В ибанском
обществе  это есть система из огромного числа людей и организаций. В системе
власти  здесь  занята  по  меньшей  мере  пятая  часть взрослого  населения.
Поскольку   общество  в   целом  рассматривается  как  социальный   индивид,
государство есть его управляющий волевой орган.
     Подавляющее большинство представителей  власти  суть  низкооплачиваемые
служащие. Это власть нищих или нищая власть. Это весьма  существенно. Отсюда
-- неизбежная тенденция  компенсировать низкую  зарплату путем использования
служебного  положения. Поэтому  ничего  удивительного нет  в том, что многие
представители власти с низкими окладами живут значительно лучше более высоко
оплачиваемых  сограждан.  Так что власть привлекательна материально даже  на
низших  ступенях.  Подавляющее большинство представителей власти  официально
обладают ничтожной долей власти.  Отсюда тенденция компенсировать  неполноту
власти  за счет  превышения  официальных полномочий. И возможности здесь для
власти  практически  неограничены.  Неудивительно  также то, что практически
огромной властью располагают ничтожные чиновники аппарата власти.
     Отсюда, между  прочим,  ненависть  рядовой власти к  научно-технической
интел