изовать то
и другое,  то  выяснилось,  что это  несовместимые  вещи. Они распределились
между  разными  людьми. И  мы  уничтожили своими  силами свою  творческую  и
деловую часть, присосавшись с незначительным потерями к традиционной системе
власти и благополучия. Вот и все.

КОНЕЦ КРЫСИНОГО РАЯ
     И  все  же  Крысиный  рай  (как мы для  себя  назвали экспериментальный
крысарий)  прекратил  существование  в  тот  момент,  когда  мы меньше всего
ожидали  это,  читал  Болтун. В  крысарий  проникли  каким-то  образом  вши,
расплодились  с  поразительной  быстротой  и  создали  свою  социальность  в
точности по крысиным образцам. И тогда началось...

ПРИТЧА О СЕБЕ
     Я  расскажу  тебе  одну  притчу, сказал  Болтун. В армию я попал еще до
войны. Приехали в полк.  Привели нас в столовую. Посадили по восемь  человек
за  стол. Принесли  буханку  хлеба.  Делить  взялся  интеллигентный по  виду
парень. Разделил  так.  Один  кусок самый большой. Другой --  чуть поменьше.
Остальные как попало. Воткнул нож в  самый большой кусок, крикнул "хватай!",
подвинул второй по величине кусок здоровому парню своему соседу, который ему
покровительствовал. Для меня наступил  момент, один  из самых  важных в моей
жизни. Или я подчинюсь общим законам социального бытия и постараюсь схватить
кусок  по возможности  побольше,  или я  иду против этих  законов,  т.е.  не
участвую в борьбе. За долю секунды сработал весь мой прошлый жизненный опыт.
Я взял тот кусок, который остался лежать на столе. Самый маленький. Эта доля
секунды решила  всю  мою последующую жизнь.  Я  заставил  себя уклониться от
борьбы.

ПРИЕМ У СОЦИОЛОГА
     Вернулся  из   заграничной  командировки   Социолог.  Приехал  радостно
возбужденный.  Привез кучу  подарков. Забавных Матрешек. Банку икры. бутылку
водки. И норковую шубу Супруге. Мы  тут голову морочим  себе и людям, сказал
он на аэродроме встречавшим его  Сотруднику и Мыслителю, а они там давно все
эти проблемы решили наилучшим образом. Вечером был прием. Пришли Претендент,
Сотрудник,   Инструктор,   Мыслитель,   Некто,   Карьерист,   Ученый,   Кис,
Неврастеник,  Сослуживец  и  раскритикованный  молодой   автор,  оказавшийся
аспирантом  Супруги. После  того, как все наелись, напились, выговорились  и
пересмотрели   прекрасные   альбомы,  Социолог  произнес  речь.  Я  потрясен
виденным, сказал он дрожащим от искренности голосом. Живут они как в сказке.
Их мудрое руководство проводит единственно правильную и дальновидную внешнюю
и внутреннюю  политику. Искусства  и науки  процветают. Все прекрасно одеты.
Продуктов питания -- изобилие. Никаких квартирных проблем. Все злобные слухи
о них суть клевета. Недостатки, конечно, есть. Но -- отдельные. И они тут же
преодолеваются. И  недовольные, конечно,  есть. А  где их  нет? Особенно  --
среди интеллигенции. Эти ведь всегда недовольны, хотя сами не знают, чем. Но
недовольных невероятно мало. Единицы. Причем  и они  быстро исправляются или
излечиваются.  Все слушали речь  Социолога  разинув от удивления и  восторга
рты.  Вот  с  кого  нам  надо брать  пример,  сказал  Претендент.  Мыслитель
предложил поднять тост  за то, чтобы Ибанск последовал  этому примеру. И все
дружно его поддержали.

СОН
     Все  бумаги опять  подписаны.  Все  печати опять  поставлены.  И  стало
грустно.  Неужели  пробили?!  Неужели  Болтун   ошибся?!  Наняли   машину  и
грузчиков. Поехали на  склад. Но  на складе  удалось получить  только  кусок
черного мрамора для  изображения  темной стороны деятельности  Хряка.  Кусок
белого  мрамора,  необходимый для изображения  светлой  стороны деятельности
Хряка, заведующий складом не  выдал, заявив,  что на складе  такового сейчас
нет,  хотя этот кусок валялся  на дороге, и его  пришлось  объезжать. Мазила
совал  заведующему  под  нос бумаги с  подписями и  печатями  самых  высоких
инстанций. Заведующий кричал, что ему на это наплевать,  мало ли что они там
напишут. Они сидят там да бумажки подписывают. А тут сам черт ногу поломает.
Поработали бы тут, так не так бы запели. Опять начались осложнения. Так бы и
кончилась эта история  ничем,  если бы не Карьерист. Это пустяки, сказал он,
поехали.  И  поехали  на  другой  склад,  не  имеющий никакого  отношения  к
искусству.  За поллитра кладовщик дал выбрать самый  подходящий кусок белого
мрамора, которым до отказа был забит склад и на который тут не было никакого
спроса, поскольку он тут вообще не был нужен. Это радостное событие отметили
грандиозной попойкой.  Вы  только  не обольщайтесь  преждевременно,  говорил
Болтун. Создать шедевр -- это примитивные пустяки. Надо его еще поставить на
предназначенное для него  место.  Поставим,  говорил возбужденный успехом  и
вином Мазила. Это будет печально, сказал Болтун. Чтобы факт такого рода стал
действительно  историческим, нужно, чтобы он не состоялся. Карьерист сказал,
что тогда это будет просто другой факт. И уехал на ответственное совещание в
высших  инстанциях.  Все-таки,  сказал  Болтун,  во  всем  этом есть  что-то
оскорбительное  и   фальшивое.   Тут  больше  капитуляция  искусства   перед
политикой, чем политики перед искусством. Каким бы ни был альянс искусства и
политики, он рано  или поздно  обнаружит  себя как мезальянс. Но Мазила  уже
упился до  полного непонимания  происходящего и  уснул,  положив  голову  на
темный кусок  мрамора, а ноги  -- на  светлый. Болтун  взглянул на бронзовый
бюст  Хряка.  Сдвинутая  набок кепка  Мазилы  придавала  Хряку  вид  хитрого
пройдохи  из   овощной  палатки.  Болтун  погасил  свет  и  захлопнул  дверь
мастерской. Шел  мокрый снег с дождем. По мутной улице,  разбрызгивая липкую
грязь, ползли  потоки  машин. Мелькали безликие тени. Начиналась безнадежная
ночь...
     А  Мазиле  снился сон.  Снился ему  прекрасный  залитый  солнцем город.
Повсюду скульптуры Мазилы.  И  именно в таком виде, в  каком  он  мечтал  их
построить. Вот улица  имени Правдеца. В начале  ее стометровый "Пророк", а в
конце  -- двухсотметровый  "Орфей". А что это? Площадь имени Хряка!  Посреди
площади -- гигантский постамент. На нем -- волосатая рука, делающая кукиш, и
надпись: нонишное  пакаление,  тваю  мать, будит  жить  при  полном изме.  В
витринах  магазинов выставлены  гравюры Мазилы.  Поняли  все-таки, подумал с
удовлетворением  Мазила.  Оценили!  Около  одной  витрины  он увидел  группу
мальчиков и девочек. Его всегда тянуло  к молодежи, и он не мог пройти мимо.
Он незаметно подошел к  ним  и  прислушался. Навязали  нам этого дегенерата,
твою мать,  сказал один  мальчик с  тонким одухотворенным  лицом.  А ну этих
м.....в,  сказала одна девочка с тонким одухотворенным  лицом. Я  достала на
время альбом гравюр Художника со стихами Литератора. Ура, закричали мальчики
и девочки с тонкими одухотворенными  лицами, выскребли  из  карманов медяки,
купили  бутылку вина и побежали  скорее смотреть альбом гравюр Художника  со
стихами  Литератора. Мазиле стало тошно.  Он сделал попытку проснуться. И не
смог.

КОНЕЦ ПРЕТЕНДЕНТА
     Претендента  назначили  на  высокий  пост. Этот  пост  был  выше  поста
директора, но  находился  на таком расстоянии от Ибанска,  на каком когда-то
находился  от  него Клеветник. Кроме  того, этот  пост  исключал  дальнейшее
продвижение  вверх. Всякое перемещение  с него означало  понижение и  полное
выпадение  из игры. Директором был назначен Некто. Мерзавцы, сказал по этому
поводу Претендент, я вам еще покажу. И побежал скорее в сортир отвести душу.
И тут он увидел: прямо перед его мордой на стене сортира горели слова:
     Оглянись, засранец, перед тем, как сесть!
     Претендент невольно оглянулся и прочитал на противоположной стене:
     Все, что было, будет! Все, что будет, есть.
     Претендент  сделал  попытку понять, но не успел,  так как  провалился в
яму. В яме его уже ждали сам Хозяин, Директор, Секретарь,  Троглодит,  Хряк,
новый  Заведующий и даже  тот Заведующий,  который  придет на смену  новому.
Здравствуй, племя младое, незнакомое, сказал Хозяин Претенденту.  И обхватив
его крест-накрест, начал  заглатывать в страстном поцелуе. Помогите, в ужасе
завопил Претендент. Но было уже поздно.

        СКАЗАНИЕ О МАЗИЛЕ
     РУКОПИСИ МУСОРНОЙ СВАЛКИ
     В печати уже неоднократно не сообщалось о том, что на недавно  открытой
и   давно  заброшенной  мусорной  свалке  случайно   (т.е.  без   разрешения
начальства)  были  обнаружены  обрывки  рукописи.  В  них  рассказывалось  о
вымышленных  событиях  эпохи  Хозяина  -- легендарного  основателя  Ибанска.
Согласно легенде,  Хозяин сначала вывел предков ибанцев из  темной пещеры на
светлый путь  и  построил им счастливое будущее. Сделав  это и  победив всех
врагов и  друзей, он  возгордился  и стал наказывать остальных. И  стало  от
этого  намного  лучше.  Под  старость  он  вдруг  прозрел  и  всех уцелевших
помиловал. В честь этого печального события дали ему новое имя Хряк и решили
поставить монумент. Но вовремя одумались. Вокруг монумента и вырос Ибанск --
вымышленный  поселок городского типа,  который фактически  был  невозможен в
силу ложной  исходной предпосылки, а если даже и был  бы возможен, то только
не  в  Ибанске.  Обрывки  нашли  недобитые   подсиденты  (от  староибанского
"подсиживать") и продали за родимые пятна валюты пережиткам иностранцев (так
в старину называли предков новоибанцев,  населяющих  ныне наиболее  отсталые
окраины   Ибанска).   Иностранцы   устроили   из   этого  дела   бузнес  (от
староибанского  "бузить"), но у них  ничего из этого  не вышло. Вскоре после
того, как были найдены и  тут же уничтожены обрывки рукописи, при  прокладке
молокопровода и мясокабеля в районе  площади Претендентов  был по недосмотру
обнаружен  кусок  гипса,  напоминающий  искаженную  страданием  человеческую
фигуру.  Однако,  как  выяснилось  по  ходу  следствия,  это была позднейшая
подделка  под  работы  неизвестного мастера Эпохи  Растерянности,  в которую
никаких страданий  уже  не  было  (тем  более  слухи  о страданиях  в  эпоху
Потерянности не подтвердились).  Споры вспыхнули с  новой силой  после того,
как так называемые литераторы и бывшие ученые, рывшие с целью самовоспитания
котлован  для  нового  памятника  древнего  зодчества,  наткнулись  по  вине
задремавшего   Сотрудника   на   обрывки    новой   рукописи,   окончательно
подтвердившие  вымышленность  легенды  о   Хозяине-Хряке  и   недопустимость
разговора на эту тему. Ниже эти обрывки приводятся с сокращениями, но в  том
порядке, в каком они могли бы быть, если бы сохранились. Ибанск, 5974 год.

ПРОБЛЕМЫ
     Наша жизнь состоит  из  попыток решить  неразрешимые проблемы,  говорит
Болтун.  Говорят, никакого Хозяина не  было.  А сапоги? Они охраняются,  как
священная реликвия. Не могли же сапоги править без Хозяина. А почему бы нет,
сказал  Мазила. Ты  мне  лучше  помоги  решить  более важную  проблему.  Как
раздобыть гипс, который валяется у  меня в мастерской? Достал я его законно.
Теперь надо дело по доставанию оформить так,  чтобы оно было законно.  Иначе
мне  могут  пришить  нарушение закона.  А  операция по узакониванию  законно
сделанного  дела противозаконна!  Плюнь, говорит  Болтун. Я  и плюю, говорит
Мазила. Все  так делают. Но возможность пришить уголовное  дело  остается. И
при желании ее можно реализовать. Не рыпайся -- не пришьют,  говорит Болтун.
Будешь  рыпаться,  могут  при  случае  такую возможность использовать. Но не
думай, что это придумано  специально  для тебя. Это одно из типичных средств
удерживать  социальных  индивидов  в  повиновении.  И  не  думай,   что  это
изобретено   сознательно.  Это   сложилось   само  собой.  И   имеет  скорее
профилактическое  значение: создать  в  подсознании человека психологический
фон недозволенности и даже незаконности самого факта его существования. Пока
ты лепишь  корову или космонавта,  этот  фон не ощущается.  Но стоит  начать
лепить вот  таких  уродов,  как он  вылезает из подвалов психики  и  говорит
"Стоп!".

ДЫРКА В ЕВРОПУ
     Еще в те романтические времена, когда Хряк учился  считать на пальцах в
Академии  Ликвидации  Безграмотности,  он  краем  уха  подслушал  (тогда  не
слушали, а  подслушивали),  что  где-то в  далекой  глуши  была таинственная
страна. Была  эта страна  такой отсталой,  что  не  могла справиться даже  с
поляками. И  появился  у нее  Великий  Царь.  Увидел он отставание  и  решил
прекратить это безобразие. Засучив рукава, он взялся за дело и прорубил окно
в Европу. После этого  начался прогресс.  Временно прекратив всеобщие порки,
Хряк задумал  сотворить  нечто  подобное.  Не  окно,  конечно.  Но  хотя  бы
маленькую дырочку. Позвал он на Совет  самых влиятельных лиц государства  --
Жену, Зятя,  Племянника, Свояка, Кума,  Сотрудника и  многих других, которые
знали, где находится Заграница, что в ней  едят, в  чем в ней  ходют.  Хочу,
сказал  он,  дырку  в  Европу  сверлить. Давно  пора, заорали  советники,  и
разъехались  по  Загранице.  Дырку  сверлили по  теории.  С клапаном. Клапан
открывался туда  и закрывался  обратно.  Где было  "туда"  и где  "обратно",
засекретили  так,  что  теперь сами не  знают,  что  есть "туда"  и что есть
"обратно". И потому на всякий случай решили не пускать ни туда,  ни обратно.
Но было  уже поздно.  Прогресс все равно начался.  Первым  делом за  границу
уехал  Хор  писка и тряски  и ездит по  ней безвъездно до сих  пор. Время от
времени сотрудники Хора наезжают в Ибанск сдать валюту  и сведения,  загнать
заграничное тряпье и получить дальнейшие  задания.  Но их тут  же отправляют
обратно (или туда?). Вслед за Хором уехала  Академия Наук,  которая сразу же
приняла участие в коллоквиуме и установила контакты, сохранив в непорочности
свою  принципиальную позицию:  в контакты не вступать. Наша  задача,  сказал
Академик, донести на них,  прошу  прощения, донести до них свое слово. И  он
донес  на  Социолога за то,  что тот не  дал  должный  отпор,  а Социолог  в
отместку донес на Мыслителя, что тот вел себя неправильно  (Мыслитель сходил
в бордель  без Социолога). И Мыслитель после этого жаловался  Социологу, что
его почему-то перестали пускать за  границу, к которой он привык и жизни без
которой уже не мыслил. Социолог обещал выяснить и помочь.

БЕЗДЕЛЬЕ -- НАЧАЛО ТВОРЧЕСТВА
     Ты опять бездельничаешь, говорит Мазила. Бездельничаю я всегда, говорит
Болтун. Сейчас мне за  это только деньги не платят. А как же живешь, говорит
Мазила. Кое-как, говорит Болтун.  Переводы. Закрытые рецензии. "Соавторство"
за  половину  гонорара  без  упоминания фамилии. Одному  болвану  докторскую
диссертацию "отредактировал". Ты  хорошо знаком с моим  творчеством, говорит
Мазила. Напиши от  нечего делать что-нибудь по этому поводу. Чтобы писать об
искусстве, надо  хотя бы  немного знать  язык  эстетики  и искусствоведения,
говорит Болтун. А я отношусь к нему с полным отвращением. Прекрасно, говорит
Мазила. Теперь непрофессионалы пишут об искусстве интереснее профессионалов.
Кроме того, говорит Болтун, для этого нужен  какой-то талант. А я в принципе
антилитературен.  На  литературные  красоты мне  наплевать, говорит  Мазила.
Пиши,  что  в голову придет. Не обязательно  обо мне. Ладно, говорит Болтун,
попробую.

ПСЕВДОНИМ
     В полном соответствии с методами современной науки, писал  Болтун, буду
обозначать Мазилу для неузнаваемости термином ЭН. Чтобы легче было  отличать
обрывки моего сочинения об ЭН от прочих обрывков рукописи,  буду выделять их
звездочкой. Их можно не читать. Их можно было бы и не писать. Но я обещал ЭН
это  сделать, и как человек, по  мнению начальства,  неблагонадежный, привык
свое слово держать. Как говорили наши предки, назвался груздем -- полезай  в
кузовок. Правда, что такое груздь, теперь этого не знают даже в Министерстве
даров природы.  Один мой знакомый крупный лингвист сказал,  что это, по всей
вероятности,  нарушитель  порядка,  так  как  слово  "кузовок"   есть  явная
трансформация  слова  "кутузка".  Устрашившись  такой ассоциации, я  побежал
домой  и  фразу о  мудрости  предков на всякий случай  вычеркнул. Тем  более
намеки на  предков не столь уж безобидны, как это кажется на  первый взгляд.
Предки предкам рознь.

Я[x]
     Одна монография об  одном  великом Ученом начинается с того,  что автор
долго  и нудно рассказывает, когда и где он родился, когда заболел свинкой и
каким чудом вылечился от поноса, кто  была  его бабка по матери,  где служил
его отец, при каких обстоятельствах он женился на его  предполагаемой  маме.
Лишь  где-то на сороковой  странице  автор  пишет,  что он  познакомился  со
знаменитой работой  Ученого, и  она произвела  на него  сильное впечатление,
поскольку  мысли  Ученого полностью  совпадали  с теми  воззрениями на  мир,
которые  у самого автора уже  сложились к этому времени. Так что если я свое
исследование творчества ЭН начну с описания своего "Я", то я  не буду в этом
оригинален. Тем более я в некотором роде есть типичный потребитель продуктов
творчества ЭН, и мои разговоры о  себе можно рассматривать  как  примитивный
способ  обобщения.  А  мою  концепцию  творчества ЭН можно рассматривать как
потребительскую.
     Итак,  в  соответствии  с классической  традицией  сочинений о  великих
людях, я начинаю с описания того, что такое "Я". Я -- человек, у которого во
дворе под окнами год назад выкопали огромную яму и второй год никак не могут
засыпать. Обещали к празднику.  Праздник  прошел.  Обещали к другому. И этот
прошел. Надо ждать следующего. Но мы к яме привыкли. И если ее на самом деле
засыплют, то нам будет чего-то не  хватать. Несколько раз  в месяц  во  двор
приезжает бульдозер, фырчит минут десять, затем ломается или  заваливается в
яму. Часа через два приезжает  другой бульдозер  побольше  и с  ним приходит
человек десять  всякого народу.  Они садятся  невдалеке от ямы. Курят. Потом
уходят.  К  вечеру  возвращаются  навеселе.  Большой  бульдозер  вытаскивает
маленький из ямы, и все удаляются куда-то, оставив яму  в еще  более ужасном
виде.
     Пришла из магазина жена.  Говорит, опять обсчитали. И  оскорбили к тому
же за  это. Не  жалко копеек. Противно,  что  все тебя  за дурака считают. Я
говорю, плюнь на это. Пора привыкнуть и считать все это нормой. Делай на это
допуск. Написано,  что  килограмм  того-то  стоит  три  рубля,  считай,  что
девятьсот грамм стоят три с полтиной.  У тебя даже кое-что будет оставаться.
Тебе что, говорит жена, тебя еще тогда выдрессировали. А я живой человек.

ДЫРКА В ЕВРОПУ
     Через  дырку в  Европу из  Ибанска стали усачиваться картины, рукописи,
скульптуры, иконы, люди. Один тип ухитрился  даже тещу протащить с собой  --
случай беспрецедентный в мировой истории. Даже при Великом Царе, когда через
границу ездили на  волах  со  всеми чадами  и домочадцами, с крупным рогатым
скотом,  свиньями, овцами  и  курами,  ничего  подобного замечено  не  было.
Зарубежная  пресса писала по этому поводу, что ибанцы молчат-молчат да вдруг
выдадут что-нибудь такое, от чего весь мир содрогается.
     Началось все это с сущего пустяка. Один полоумный аспирант,  сочинивший
бредовую  диссертацию и  отчаявшийся  ее  защитить из-за высказанных  в  ней
смелых передовых  идей,  в припадке мании величия  закинул рукопись  во двор
одного  иностранного  посольства.  Экс-аспиранта  забрали  тут же. Из здания
посольства вышел иностранец, брезгливо взял двумя пальцами рукопись впавшего
в гениальность  экс-аспиранта и выбросил  обратно. Экс-аспиранта выпустили и
силой всучили  ему  его  рукопись,  которую  он  упорно  отказывался  брать,
настаивая  на немедленном ее издании на  Западе. Слух о событии  молниеносно
распространился  в  среде творческой интеллигенции,  и  она  сделала из него
далеко  идущие выводы. Примеру экс-аспиранта последовал  Кандидат.  Кандидат
написал  вполне  ортодоксальную книгу, но дерзнул в  ней что-то высказать от
своего имени, а не от имени основоположников, которые на эту  тему не хотели
и все равно не успели бы  н