т, и если вы за  это время не наделаете
очередных глупостей, вас может быть выпустят посмотреть Париж под  контролем
Сотрудника или Социолога.

ИНАЧЕ НЕЛЬЗЯ
     Несколько  десятков штрафников из нескольких  тысяч случайно  уцелели и
добрели  до брошенного противником  Н.  Остальные остались лежать  в  грязи.
Уклонист, Юморист и Паникер шарили по  брошенным блиндажам в поисках жратвы.
За каким чертом мы брали этот Н,  ворчит Уклонист. Явная бессмыслица. Помяни
мое слово,  вечером  отведут  обратно.  Если, конечно,  нас не шлепнут  эти,
говорит Юморист. На всякий случай. Чтобы не было лишних разговоров. Амнистия
до  боя  --  липа  для мертвых,  а  не  для  живых.  Откуда  тебе знать, что
бессмысленно и что нет,  говорит Паникер. Может, иначе  нельзя. Что ты  этим
хочешь сказать,  спрашивает Юморист. То,  что  они  там  поступили наилучшим
образом в не зависящих от них  обстоятельствах? Или что они поступили так  в
силу   своей  натуры?  Это  далеко  не  одно  и   то  же.  В  первом  случае
предполагается разум  и целесообразность дела.  Во  втором -- нет.  Но  ведь
где-то решали, брать или нет  этот Н, говорит Паникер. Кто-то обдумывал это!
Кто и  где обдумывал  это, установить  невозможно, говорит Уклонист.  Раз мы
взяли  Н, значит они  думали правильно. За  это кому  следует  дадут ордена,
звания,  должности.  Оставим  мы  Н  --  одно  из  двух.  Либо так  надо  из
тактических или даже стратегических соображений.  Может, это нужно для того,
чтобы  Их  Величество  король Ломай-Сарай-Кирпич-Углы  укрепился  у власти и
повел   свой   давно  вымерший  народ  сразу  к  полному   изму,  минуя  все
промежуточные ступени. А может, это  нужно для  того,  чтобы ввести  всех  в
заблуждение. И тогда опять  кому  следует дадут  ордена,  звания, должности.
Либо так не надо. И тогда, тем кто  решит, что  так  не надо,  дадут ордена,
звания,  должности.  Наступила  тишина.  Состояние   обреченности  сменилось
надеждой.  И потому вернулись  тревога  и страх. С той стороны,  откуда  они
вечность тому назад пошли в атаку, донеслась песня.
     Мы от пуза до усеру кашу жрем...
     У нас даже песни и те доносятся, говорит  Юморист. Откуда возникла идея
взять Н, продолжал Уклонист, роли  не играет. Возникнув,  она стала фактором
совсем в другой игре, не имеющей отношения ни к какой целесообразности. Тот,
кто говорил "да", тот сохранял или улучшал свое положение. Кто говорил "нет"
(сомневаюсь,  что такие были!),  ухудшал. Вот  вся  нехитрая механика  дела.
Страшно от  того, что все  так ясно и откровенно, говорит  Юморист.  Никаких
загадок на века  вперед. Лейтенант  убит, говорит Паникер. Мерин  тоже. Жлоб
тоже. Нам повезло. Живем, братцы!
     Во вчерашнем дне уверены вполне...
     Песня становилась громче  и ближе. Стал слышен  топот сапог  и  скрежет
гусениц-цитат.
     Как учил нас сам Хозяин наш отец...
     Смотрите, сказал Юморист. Они  идут. С  авторучками наизготовку  к  ним
стройными рядами направлялись сытые и тепло одетые ребята из Заградотряда --
Троглодит,  Мыслитель,  Секретарь,  Социолог,  Претендент,  Кис,  Сотрудник,
Директор,  Супруга,  Карьерист, Академик,  Инструктор,  Сослуживец,  Ученый,
Художник,  Литератор.  За  ними,  подталкивая  и  направления  их, двигались
полчища Ноликов.
     Кто виновный тут, кто правый,
     Смысл подсказывает здравый:
     Ты -- один, а мы -- оравой!
     Левой!
     Левой!
     Левой!
     Правой!

ОСТАЛОСЬ НЕМНОГО
     Что  Вы сейчас  испытываете, спрашивает  Посетитель. Смятение,  говорит
Болтун. Чего Вы хотите, спрашивает Посетитель. Спокойствия,  говорит Болтун.
Так верьте, говорит  Посетитель. Вера не  дает уверенности,  говорит Болтун.
Смиритесь, говорит  Посетитель.  Не  дают,  говорит Болтун.  Нам  навязывают
состояние тревоги  и осатанелости.  Боритесь,  говорит  Посетитель. Не могу,
говорит  Болтун.  Бороться  не  за  это.  Ну  что  же,  говорит  Посетитель,
потерпите. Осталось немного.

НИКАКИХ ПРЕТЕНЗИЙ
     Заказы аннулированы, говорит Мазила. Судьба моя решена. Решена, говорит
Болтун. А за что, спрашивает Мазила.  За намерение быть независимым, говорит
Болтун.  Скажи  откровенно, если  бы тебе сейчас  простили  все твои грехи и
вернули прежнее  состояние,  дало  бы  это  тебе удовлетворение? Нет, сказал
Мазила. Избрали бы  в Академию, спросил Болтун. Нет, сказал  Мазила. Дали бы
Премию, спросил Болтун. Нет, сказал Мазила. Выпустили бы за границу, спросил
Болтун.  Нет, сказал  Мазила. Устроили  бы  выставку, спросил  Болтун.  Нет,
сказал  Мазила.  А  если тебя  выгонят из Союза, будешь ты огорчен,  спросил
Болтун. Нет,  сказал Мазила. Отнимут мастерскую, спросил Болтун. Нет, сказал
Мазила. Выгонят из Ибанска, спросил  Болтун. Нет,  сказал  Мазила. Уничтожат
твои работы, спросил Болтун. Нет, сказал Мазила.  Значит, житейские невзгоды
ни при чем, спросил Болтун. При чем, сказал Мазила. Если бы их не было, я бы
не говорил  "нет". Чего  же  ты  хочешь,  спросил Болтун.  Работать,  сказал
Мазила. А ты, чего хочешь ты? Ничего, сказал  Болтун, я не претендую даже на
наказание.

        РЕШЕНИЕ
     ЛОГИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ОДНОГО ПЕРИОДА ИБАНСКОЙ ИСТОРИИ
     Цель очерка -- выявить основной результат этого периода.
     При выдумывании  очерка автору никто не помогал.  Никто этот  очерк  не
читал.  Никто  не высказывал ценных критических  замечаний. Дружеских -- тем
более. И автор всем благодарен за это.
     Конечно,  кое-кто  догадывался  о   том,  что  автор  что-то  сочиняет.
Догадывались, прежде всего, Вездесущие и Всеведущие Органы. Им положено  обо
всем догадываться заранее.  Целый год они систематически исследовали помойку
в нашем дворе. Но  они допустили непростительную  для такой мощной и опытной
организации  ошибку: они рылись не  в той помойке! Наш  корпус прикреплен  к
помойке  слева,  а  они  рылись в помойке справа. Ошибка произошла  по  всей
вероятности  потому,  что  автор,  объясняя  одному своему старому  приятелю
расположение помойки, стоял  к дому задом, а  приятель передом. Догадывались
также близкие друзья. Они очень боялись, что автор  вдруг напишет что-нибудь
серьезное, и постоянно допытывались,  не делает ли он это на самом  деле. Ну
где  мне, говорил им автор, я же не Правдец и не Певец.  Я же  рядовой член.
Успокоенные  друзья похлопывали  автора  по плечу  и советовали  писать.  По
глазам они  видели,  что тут все  же  что-то  не так,  и  на  всякий  случай
осторожно  распускали слушок о  том,  что автор строчит обличительную книгу.
Автор должен  их  разочаровать. Он  действительно  настрочил  книгу.  Но  не
обличительную, а апологетическую. Подпольная книга в защиту ибанского образа
жизни, -- было ли что-либо подобное  в истории? В западной истории наверняка
нет. А вот в ибанской истории, судя по всему, это становится обычным делом.
     Ибанск. Год безразлично какой.

У ВАС ЕСТЬ ВЫБОР
     Ваши сообщники признали вину  и раскаялись, сказал  Сотрудник.  Вы один
упорствуете. И напрасно. До суда мы Вас все равно не допустим. Не  надейтесь
на это.  Направим  на медицинскую  экспертизу.  При современных  достижениях
науки  уже  через несколько дней ни  один психиатр в  мире  не признает  Вас
психически  здоровым  и не  возьмется  вылечить.  Вам  сохранят  способность
осознавать  свое положение.  А это  очень  мучительно.  Вы будете  постоянно
страдать.  Десять  лет. Двадцать. До  конца жизни. И  никто из-за  Вас  шума
поднимать  не будет.  В  деле  Срамиздата Ваших  следов  не  осталось.  Ваши
сообщники избегают  упоминать Ваше имя. Как ученый  Вы не  такая уж заметная
величина,  чтобы  на  Ваше   исчезновение  обратили  внимание  и  связали  с
политикой. Если же Вы признаете вину  и раскаетесь, получите небольшой срок.
История с Правдецом  в  деле фигурировать не будет. Это уже согласовано. Вам
дадут  возможность нормально жить и заниматься  научной работой. Даю Вам еще
сутки на размышления. Последние. Выбирайте.
     Прогресс,  подумал  Крикун. Они теперь  дают  возможность выбирать себе
меру наказания. В обмен на сотрудничество, конечно. И какие перемены! Раньше
невиновные  торопились  признаться  и  покаяться.  А  теперь  даже  виновные
торгуются. Нет,  голубчики!  Не  зря  все  это  было.  Не  зря. Десять  лет?
Двадцать? А какое это имеет значение? Мгновение. И нет ничего.

ОБЪЕКТИВНЫЙ ВЗГЛЯД СНАРУЖИ
     Журналист, проживший целый  месяц в Ибанске в гостинице Интуриста около
Сортира и наблюдавший ибанское  общество изнутри,  написал большую  книгу  о
том, как это общество выглядит объективно, т.е. снаружи. Книга имела большой
успех в Ибанске. В рецензии на книгу в  Газете отметили, что даже буржуазные
деятели  Запада  вынуждены   признать...   И  далее  шла  большая  выдержка,
критикующая ибанскую  действительность. За это Журналисту разрешили  вывезти
из  Ибанска две  банки  красной  икры и  икону.  Так  что  книга  Журналиста
заслуживает доверия. И  мы на нее в дальнейшем будем  неоднократно ссылаться
при описании интересующего нас периода ибанской истории.
     В рассматриваемый период, говорится в  книге Журналиста, в Ибанске имел
место  мощный подъем духовной  жизни. Показателем этого  является публикация
остро критических  стихов ведущего поэта Распашонки, любимца молодежи, армии
и  Органов,  а  также взлет Театра на Ибанке, по-новому прочитавшего  старую
пьесу  и поставившего злободневную  новую  пьесу талантливейшего  публициста
Брата,  написанную им в соавторстве с Шекспиром и Достоевским  и посвященную
положению Гамлета  в  физическом Институте Академии Наук (сокращенно ФТИАНИИ
ХУЯЦЧШЩЭЫЮ).  Спектакль  начинался   с   бессмертного   монолога   кандидата
физико-математических  наук   Гамлета,  которого  реакционеры  во  главе   с
Председателем  Месткома  не выпускали по  туристской путевке за границу, так
как не без оснований опасались, что он  сбежит. Итак, спектакль начинался  с
монолога Гамлета.
     Быть или не быть -- пустяковый вопрос,
     Если к нему подойти с позиций ибанизма,
     и шел под бурные аплодисменты интеллигентно настроенных зрителей до тех
пор, пока Гамлету, в конце концов, не разрешили посетить Монголию. Надо было
видеть   зрителей  в  этот  момент!  Они   чувствовали  себя   победителями.
Попробовали бы Они не выпустить его, говорили зрители шепотом. Мы бы Им...
     Среди  прочих значительных  явлений духовной  жизни  Ибанска  Журналист
упомянул о предстоящем открытии надгробия Хряку работы скульптора-модерниста
Мазилы,  у которого,  по слухам, в свое время была тесная дружба с Хряком, о
публикации  серии статей Супруги о новых левых  на  Западе  и  серии  статей
Мыслителя о старых  правых на Западе, о выпусках Срамиздата -- машинописного
журнала,  критиковавшего  крайности  режима, о политических песнях Певца,  о
неопубликованных романах Правдеца, которые суть явления не столько в области
культуры, сколько в области политики.
     Ну что  же,  сказал  Мазила. Картина  в общем  объективная  и  довольно
полная. Больше-то у нас, пожалуй, ничего серьезного и не было.
     Сволочь  этот  твой  Журналист,  сказал  Учитель  Неврастенику, который
пропил  с  Журналистом  две  зарплаты.  А  что  ты  он  них  хочешь,  сказал
Неврастеник. Они  же,  как  девочки из приличной  семьи,  думают,  что  если
хулигану открыть глаза на предосудительность его поведения, то он  устыдится
и станет пай-мальчиком.

СТРАНИЧКА ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
     Как  известно, Хозяин обладал не  только мощнейшим  интеллектом  за всю
прошлую  и будущую историю человечества, но и мощнейшим членом. По преданию,
членом он уничтожал своих самых заклятых врагов.  Делал он это  так. Вызывал
врага к  себе  поздней ночью, заставлял покаяться ради  интересов  Братии  и
назвать  сообщников, вынимал свой мощный член и слегка стукал им  по  пустой
черепушке врага.  А-а-а-х,  крякал  он  при  этом.  Череп  врага  разлетался
вдребезги.  А тыпэрыча,  говорил  добродушно  Хозяин, подбыры за  сабой свае
дырмо и ухады. И впред буд умнэя, балван. Враг подметал за собой осколки уже
ненужного  черепа,  забитого еще недавно трухой ибанизма, и  покорно  уходил
сочинять донос на своего ближайшего друга и соратника, с  которым они вместе
просидели в юности пятьдесят лет в одной камере-одиночке.
     В   честь  члена  Хозяина  складывались  песни,  были  названы  города,
устраивались  торжественные  шествия. На  углу улицы Хозяина  (ныне -- улицы
Заведующего)  и Хозяйской  улицы  (ныне Заведующевской улицы) в  честь члена
Хозяина  построили  Забегаловку.  На  главной стене ее лауреат всех премий и
носитель  всех  званий  Художник  изобразил  мощный  член Хозяина  в рабочем
состоянии,  насадив  на  него всех  видных  политических  деятелей Европы  и
Америки. Под  картиной  на мраморной  плите  золотыми  буквами  высекли стих
лауреата почти всех премий Литератора:
     Ты к нам грязный нос не суй,
     А не то получишь... член!
     Поскольку Хозяин был занят государственными делами по наведению порядка
в лингвистике, позировал Художнику любимый жеребец  легендарного Полководца,
избранный  после этого  в  Президиум  и  назначенный  главным начальником по
культуре.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ИБАНСКА
     Ибанск со всеми  его проблемами, решениями  и  прочей требухой  выдумал
Шизофреник,  сидя  в   компании  Сотрудника,  Болтуна,  Крикуна,  Мыслителя,
Супруги,  Мазилы и всех остальных в Забегаловке.  Сделал он это  сразу после
того, как выдул без закуски поллитра  водки и запил его пятью кружками пива.
Не закусывал он не из мелкого пижонства, а потому, что в это время в Ибанске
закусывать  имели  возможность  только  спекулянты,  начальники и  их холуи.
Шизофреник был в ударе. Собравшиеся с  почтением заглядывали  ему  в  рот  и
старались  не  пропустить  ни  слова. В особенности стукачи, которых  ибанцы
стали все менее принимать в расчет и сделали предметом необычайно остроумных
шуток,  демонстрируя тем самым свою прирожденную смелость. Лишившиеся былого
могущества  стукачи временно  приуныли.  Но доносы  начали  строчить  с  еще
большим рвением и во всяком случае с большей квалификацией, поскольку  число
лиц   с  высшим  образованием  увеличилось  в  десять  раз  по  сравнению  с
тринадцатым  годом.  К  тому  же  демобилизовали  два миллиона  полковников,
которые были непригодны ни на что другое. Правда, они очень пригодились  для
разработки теории ибанизма.  Но много ли тут было свободных мест? Тысяч сто,
от силы -- двести. А куда податься остальным?
     Итак, Шизофреник дул  водку и пиво и разглагольствовал.  Остальные дули
водку  и  пиво и заглядывали Шизофренику в рот.  Обслуживавшая их официантка
Жаба задевала за физиономии  тощим  задом и  мощным бюстом. Стукачи  затаили
дыхание. Запахло идеей создания организации и свержения существующего строя.
Я категорически против, закричал  Учитель. Жабу во главе государства ставить
нельзя.  Тогда всю полноту  власти  захватит  ее будущий  фаворит  Кис. А он
установит  тиранический режим похлеще Хозяина.  Тщеславный  Кис раздулся  от
важности и пообещал демократические свободы. Но после того, как посадит всех
стукачей  и палачей. Это  не  пройдет,  сказал  Сотрудник.  Тогда  никто  не
останется на свободе.
     Вот  какие это были времена! Трудно  поверить, что они вообще  когда-то
были. Но уцелевшие очевидцы говорят, что в этом есть доля правды.
     А на  тот свет провожали  Шизофреника только двое  --  Болтун и Мазила.
Даже  Неврастеник не  пришел.  Сказал, что  как раз  в  это  время выступает
оппонентом у какого-то кретина. На  самом  деле  струсил.  Я бы поставил  на
могилу  надгробие, сказал Мазила.  Не жалко. Но  ведь  сопрут, бляди.  И  не
жалко, что сопрут. Изуродуют и выкинут. Пускай сопрут, сказал Болтун. Пускай
изуродуют. Все  равно  надо что-то поставить.  Мне  сейчас  некогда, старик,
сказал Мазила. Да откровенно говоря, и  не  до  этого.  У меня своих дел  по
горло. Это верно,  сказал  Болтун. Это не твое дело. Твое  дело -- надгробие
Хряка.  Ничего не скажешь, задача  благородная.  И,  главное, эффектная.  Не
сердись, сказал Мазила. Пока. Я спешу. Болтун пошел в контору договориться о
металлической дощечке за  полсотни, на  которой  будут написаны  имя  и годы
короткой  и  безвестной  жизни  замечательного гражданина Ибанска.  Вот  как
изменились времена!

БЕЗОБРАЗНЫЙ ГИМН
     После того, как Шизофреник выдумал Ибанск, последнему потребовался свой
собственный  гимн.  Объявили закрытый конкурс по  пригласительным билетам  и
пропускам.   А   пока  назначили  временно  исполняющим  обязанности   гимна
стихотворение лауреата всех  премий  Литератора,  вошедшее  в  золотой  фонд
ибанской поэзии:
     Светлое
     послезавтра
     сообща
     куя,
     Зря
     грядущее
     скрозь время
     призму,
     Мы не признаем
     и не желаем
     ни..., т.е. ничего,
     Акромя
     изма!
     Начхать нам
     на Америку
     и Европу!
     Мы и сами
     не лыком
     шиты!
     Перегоним
     и покажем им
     голую..., т.е. задницу,
     Мол, завидуйте,
     паразиты!
     А осмелится кто
     нас пугать,
     Тому мы
     мигом
     поставим
     клизму!
     Мы обязательно
     будем,
     растуды
     вашу мать,
     Жить
     при изме!
     Гимн  очень  понравился  Заведующему, которого за это наградили Большим
Членом за военные заслуги и стали считать автором гимна. Участников конкурса
мобилизовали,  так как Заведующий решил  следующее внеочередное  переиздание
своего переполненного собрания  сочинений выпустить по  просьбе трудящихся в
стихах и  привлечь для этой  цели  самых талантливых  поэтов эпохи. Молодому
поэту Распашонке, любимцу молодежи и Органов,  за это дали сначала по шее, а
потом дачу.
     Музыки гимн не имеет. Исполняется молча, стоя руки по  швам до тех пор,
пока не поступит распоряжение посадить всех.

ЧАС ПЕРВЫЙ
     Весь день  Мать  пахала  бесплодную землю.  Под  вечер распрягла клячу,
залезла  на печку и родила очередного сына. Прибрав за  собой, она дала сыну
черный хлеб  в тряпочке и пошла кормить скотину.  А сын кричал. И  никто  не
понимал, почему, так как все было в порядке. Ишь, крикун какой, сказал Отец.
Ну чего кричишь, дурень! Этим же все равно ничего не добьешься. И сын умолк,
как будто понял все сразу и с самого начала. Так на свет появился Крикун.
     Когда Крикун окончил начальную школу, родители стали решать его судьбу.
Пусть сапожником  будет, сказал Отец.  У него руки  золотые. Пусть учится на
портного,  сказала  Мать. Он  такой сообразительный.  Его надо учить дальше,
уговаривал школьный учитель. Пятьдесят  лет учу детей, а  такого не видывал.
Такие рождаются раз  в сто лет. Он может  стать гордостью нации. Отец и Мать
не  знали, что такое нация, хотя определение нации Хозяином  уже долбили  во
всем  Ибанске, и  спорить  не  стали.  Пусть  учится  дальше,  сказал  Отец.
Как-нибудь выкрутимся. Выкрутимся, заплакала Мать. Да и что ему тут с голоду
околевать.  Собрали  кое-какое  рванье. Продали дедовские воскресные сапоги,
давно  не   стрелявшее   отцовское  ружье  и  чудом   уцелевшее  материнское
обручальное кольцо. Надели на шею Крикуна медный крестик и отправили в город
к Дяде.  Дядя  поставил на кухне коммунальной квартиры в сыром подвале ящик,
нагрузил  его  картошкой  на  зиму,  бросил сверху  рваное грязное одеяло  и
выругался матом. Живи, коли так, сказал он. И ушел пропивать задаток.
     Долго ругались соседи. Но народ добр, когда у него нет ничего. К вечеру
кто-то покормил мальчика. Кто-то сказал, живи, раз такое дело. Ладно, сказал
Крикун. И сжался в  комочек под рваным несогревающим одеялом. И в голове его
само собой сложилось такое:
     Холод залез под кожу.
     Есть без конца хочу.
     Дай же мне крылья, боже.
     К маме я улечу.
     Дай, мама, хлеба, скажу я.
     Укрой чем-нибудь с головой.
     Дай, руку твою подержу я.
     Как хорошо с тобой.
     Оставь меня тут навеки.
     И в мир чужой не гони.
     Пусть лучше, как вы -- человеки,
     В н