олчали. Как
будто  ничего не  произошло. Или в лучшем случае издавали подленький смешок.
Мол, в  Ю,  смешно, какой пустяк!  В это  же время БА съездил  в П. Никакого
конкурса не выиграл. Просто принял участие. И  сделал  хреновину. Так  после
этого у нас только и разговоров  было о том, что БА сделал эту хреновину. Ко
всему   прочему,   говорит   Неврастеник,   тут   сказывается   непроходимый
провинциализм.   Невоспитанность.  Отсутствие   светскости.   Я  все   более
укрепляюсь  в   мысли,   что  критическая  литература   недавнего  прошлого,
разоблачавшая  лицемерие  светского  общества,  сделала с этой  точки зрения
довольно гнусное дело.  Она сочинялась по такому  банальному  принципу. Мол,
человек  в  обществе  ведет  себя  по  отношению  к  другим  людям  прилично
(улыбается; говорит,  что  рад видеть;  поздравляет  с  удачей;  сочувствует
неудаче и т.п.), а про себя думает иначе (презирает этого человека, завидует
ему, рад  его неудаче, огорчен его удачей и т.п.).  И в  этом  усматривалось
лицемерие. Считалось,  что дурные  сами по себе люди в обществе притворяются
хорошими. Но  это  не  только  и не  всегда есть  лицемерие. Это  есть также
результат воспитанности, которая есть одно  из средств социальной самозащиты
людей от самих себя. Способность  людей держать себя в каких-то  рамках, без
чего   невозможно  нормальное   общение.   Без  такой   воспитанности  жизнь
превращается  в  кошмар.  Без  нее  с  людьми просто  встречаться  нельзя. О
человеке нельзя говорить, будто есть некий скрытый истинный человек, который
кем-то прикидывается в той  или  иной ситуации.  В  характеристику  человека
входит и  то, что он  есть  дома, и то, что он есть на работе, и  то, что он
есть  в  обществе знакомых  и друзей,  и  то, что он  думает,  и то, что  он
говорит. Только тут  мало  сказать, что отсутствует светская  воспитанность,
говорит   Болтун.  Тут  следует  сказать,  что   присутствует   антисветская
воспитанность.  Игнорировать   и  принижать  значительное   и   превозносить
заурядное --  это  тип воспитанности, а не  пустое  место. Лицемерие за счет
отрицания лицемерия есть лицемерие в квадрате,

ЯЗЫК[x]
     Идея рассматривать творчество  ЭН как изобретение  особого языка в наше
время, рехнувшееся на моделях, формализации, системах, структурах и т.п., не
удивительна. И совершенно бессодержательна,  пока мы точно не установим, что
значит  рассматривать то  или иное явление  как  язык. Когда я  об этой идее
сказал Неврастенику, то тот заявил, что он  давно так думал. Только он,  как
выяснилось, языком  называл  даже  чириканье  воробьев, кошачьи  концерты  и
собачьи  свадьбы. Если  какое-то  образование рассматривается как  язык,  то
приходится употреблять понятия "знак", "значение", "смысл", "алфавит" и т.п.
Фотография   предмета   не  есть   знак   этого   предмета.  Аналогично   --
натуралистический  рисунок.  Знак  не  изображает,  а обозначает. Отсутствие
сходства  знака с  оригиналом или по  крайней мере преднамеренное несходство
есть условие, необходимое  для того, чтобы некоторый предмет стал знаком. По
виду  слова, например,  нельзя судить о  том,  как выглядит  обозначаемый им
предмет.  Значение знака считается  известным,  если известно, что именно он
обозначает. Превращение предмета в знак  предполагает волевое решение людей.
Смысл знака считается известным,  если известно значение всех фигурирующих в
нем  простых знаков  и известны правила композиции простых знаков в сложные.
Эти правила композиции сами не являются знаками, они имеют основу в активной
творческой природе человека. Значение сложных знаков  устанавливается  путем
установления их смысла,  т.е.  предполагает какие-то языковые компоненты, не
являющиеся  знаками.  Говоря  об алфавите  языка,  надо  различать  языковые
средства,  которые сами знаками не являются, но из которых строятся  знаки и
простейшие языковые единицы,  к которым применимы понятия значения и смысла,
-- смысловые единицы языка.  Различие их отчетливо видно в различии азбуки и
коренных  слов  обычных языков. Из сказанного  должно быть ясно, что понятие
смысла применимо  не  ко  всякому  произведению искусства. Например,  нелепо
говорить  о смысле натуралистического портрета коровы  или  государственного
деятеля,  если  даже  он  написан таким  художником,  как  Художник.  Нелепо
говорить о смысле бесчисленного  множества скульптур (на  лошадях  и пеших),
украшающих площади Ибанска. Понятие  смысла уместно  здесь лишь тогда, когда
произведение   искусства   приобретает   некоторые    свойства   знаковости.
Непохожесть того, что художник лепит или рисует, на какие-то  реальные  вещи
(в   том  числе  трансформация  последних)   является  необходимым  условием
уместности  разговоров о  смысле  произведения  искусства.  Одно из  средств
создания   произведений  искусств  с  признаками   знаков  --  деформация  и
трансформация реальных вещей,  например,  элементов человеческого тела.  При
этом образуются сложные  явления, которые лишь отчасти суть знаки. В  них, с
одной  стороны,  улавливается некоторое сходство  с  реальными вещами,  т.е.
сохраняется   элемент   изобразительности.   А   с   другой   стороны,   они
трансформируются так,  что сходство в  натуралистическом смысле разрушается.
Комбинирование   такого   рода   знаков  позволяет   образовывать   знаковые
конструкции,  в целом не  имеющие  уже никакого  реального  аналога. В  этих
комбинациях  окончательно исчезает элемент  изобразительности, допускаемый в
их отдельных  элементах. Любопытно, что включение в такие комбинации  вполне
натуралистических элементов может быть сделано так, что  они оказываются еще
более далекими от реальности, чем  самые невероятные трансформации  реальных
вещей. ЭН  не изобрел никакой особой  азбуки в изобразительном искусстве. Он
изобрел другое. Он разработал целую систему особого рода смысловых единиц  и
правил их композиции в сложные  образования  -- в  особые  смысловые фразы и
тексты.  Можно  составить конечные  списки  смысловых  единиц  и  правил  их
композиции. Работа эта  трудная. Но со  временем искусствоведы это сделают с
исчерпывающей  точностью.  Смысловые  единицы  ЭН  имеют  видимую сторону  и
невидимый  в  них  самих  смысл.  Как  видимые явления  это  суть  фрагменты
рисунков,  гравюр  и  скульптур.  Они  могут   быть  даже   самостоятельными
произведениями.  Как  имеющие  смысл  явления  они суть  знаки  для  обычных
человеческих   страстей,   желаний,   переживаний,   --   для    возмущения,
разочарования, гнева, надежды,  восторга, прозрения, отупения и т.п.  Причем
эти значения не являются раз навсегда заданными. Они подвержены варьированию
и изменениям.  Они зависят  от  той или иной  их комбинации, от субъективных
состояний и особенностей зрителей и многих других параметров.

ЯЗЫК
     Брать языка -- целая наука, говорит Убийца. Язык, например, должен быть
самым  информированным человеком в армии противника. Потому желательно взять
начальника генерального  штаба. И притом он должен быть таким, чтобы на  его
пропажу никто  не  обратил  внимания. Потому желательно  взять какого-нибудь
сачка из хозвзвода. Как это совместить в  одном  лице? Очень  просто: хватай
первого подвернувшегося под руку. По  этому принципу мы и действовали под К,
говорит Сержант. Перешли линию фронта.  Ночь темная, глаз выколи. Наткнулись
на какого-то человека. Схватили. Кляп в рот. Сунули в мешок. И айда обратно.
Одного  своего  потеряли  где-то.  Пришли в часть.  Сняли мешок. И  что  же?
Оказывается, свой парень. Из соседней дивизии. Тоже в разведку ходили. А они
нашего  тяпнули! Представляете, как  их допрашивали!! Зачем им язык, говорит
Мерин.  И так же все ясно. Тут же все  на виду.  Попросили бы --  я бы им за
пять минут нарисовал, что и где.  Кто ты такой, говорит Убийца. Тебе  верить
нельзя. Нельзя,  говорит Мерин, так зачем же в разведку посылают. Это другое
дело, говорит Убийца. Твое дело  --  взять языка. Верить будут  языку,  а не
тебе. Почему, говорит  Мерин. Потому, что он враг, говорит  Убийца.  Им  без
языка нельзя, говорит  Сержант. Положено брать языка. С них спросят. Сержант
мудр, говорит Интеллигент. Они играют по своим правилам. Играют за наш счет,
говорит  Мерин.  Играют всегда  за чужой счет, говорит Интеллигент. Вот что,
братцы, говорит  Сержант. Выхода у нас нет.  Так  что этого идиотского языка
надо взять во что бы то ни стало. Авось кто-нибудь из нас и уцелеет.

ОСНОВЫ ОПТИМИЗМА
     Вы слишком мрачно  смотрите  на жизнь, говорит Журналист. Правительства
всегда  и везде  проводят политику кнута и пряника. Кнут вы получили. Теперь
ждите пряник.  Вы правы, говорит Неврастеник. Но  Вы не учитываете одну нашу
особенность. Вы предполагаете, что кнут и пряник достаются в одинаковой мере
одним и тем же лицам. Но мы -- вымышленные персонажи в вымышленной стране. У
нас  бьют одних, а  пряник дают другим.  Причем, когда  дают  пряник, первых
опять  бьют.  Вы  о нас,  ибанцах,  думаете  так, будто мы все  находимся  в
одинаковом  положении  и не  вступаем  между  собою  в  свои  внутриибанские
отношения. А между тем почти  все, с кем Вам приходится иметь дело и кто Вам
жалуется на свою горькую судьбу,  принадлежат именно к тем кругам, кто имеет
пряники и держит кнут в своих руках.

ПОДЛИННОЕ ИСКУССТВО
     А где критерии настоящего  и ненастоящего искусства, спрашивает Ученый.
Лично для меня тут проблемы нет, говорит Неврастеник. Вот, например, я зашел
в мастерскую к  Художнику.  Смотрю  и  чувствую,  что  в  принципе  такое  я
научиться  делать могу. Значит это -- барахло. Теперь я в мастерской Мазилы.
Смотрю  и чувствую, что если я буду учиться даже сто лет, я никогда не смогу
сделать  такое.  Аналогично в поэзии. Вот,  пожалуйста,  стихи  Литератора в
сегодняшней газете. Я  такое могу сочинять километрами. Значит это дерьмо. Я
всего Литератора  мог бы придумать за полгода. А  вот стихи О -- никогда. Вы
слишком высокого мнения о  своих  способностях,  говорит  Ученый.  Наоборот,
говорит Неврастеник. Я  бездарен.  Ну,  хорошо,  говорит Ученый. Попробуйте,
сочините что-нибудь. Извольте,  говорит Неврастеник. Если запнусь на минуту,
засчитайте мне поражение.

УДАЧА
     Мы, говорит Мерин, подползли вплотную.  Вдруг как  рванет! Я с  Убийцей
спрятался  в воронку. Вылезли  двое ихних. Зачем? А  кто их знает. Мы одного
пристукнули, и домой. Немного осталось, как Убийце прямо  в  жопу  залепили,
сволочи. Пришлось  двоих  переть. Теперь  может  судимость  снимут,  говорит
Пораженец. В школу  обратно отправят. Везет же людям!  Не могу поверить, что
Интеллигента  нет, говорит  Уклонист. Это  несправедливо.  Почему?  Не  могу
объяснить.  Сержант, Убийца --  это справедливо. Война. А Интеллигент -- это
несправедливо. Послушайте, что я сейчас сочинил, говорит Паникер.
     Нас под вечер командир к себе позвал.
     Строго-настрого обоим наказал.
     Душу вон, а чтобы целы вы пока,
     Не являться без живого языка.
     Что поделаешь. На то она война.
     И не их, конечно, в деле том вина,
     Раз положено, чтоб лучше наступать,
     С языком им с духу на дух толковать.
     Вот по полю мы во тьмущей тьме ползем.
     Языка того по-матерну клянем.
     Где ты, сукин сын, язык, е.... мать,
     К утру ведено которого подать?
     Но отмерен в жизни каждому удел.
     И на мину мой напарник налетел.
     А я жив, кажись. Я вроде цел пока.
     Мне назад никак нельзя без языка.
     Подползаю, Вижу -- срать пошел один.
     Ты-то, думаю, и нужен, господин.
     Я за голу жопу хвать его рукой.
     Не желаете ли рандеву со мной!
     В общем утром на КП я приволок
     Языка и от напарника кусок.
     Язык малый оказался в доску свой.
     Только сведений с него ни в зуб ногой.
     Неплохо,  говорит  Мерин.  Если выкинуть "е....  мать", в газете  могут
напечатать.  Лучше  наоборот, говорит Уклонист.  Напечатать "е....  мать", а
остальное выкинуть.

СТРАННОСТИ ОБЫЧНОГО
     После интервью для меня  сложилась странная ситуация, говорит Мазила. С
одной  стороны, дела пошли  лучше, с другой, застопорились. По одному и тому
же  делу одни стали торопить, хотя им должно быть  наплевать, а другие стали
затягивать, причем -- наиболее заинтересованные. Оживились старые стукачи, о
которых  я и  думать  забыл,  а  постоянно  действующие  стукачи-друзья,  не
вылезавшие  из мастерской,  все испарились.  Ничего особенного  и странного,
говорит  Неврастеник.  По законам системы  все,  причастные к твоим  делам и
твоей  персоне, должны  отреагировать. Пока никто не знает, как.  Обозначают
готовность отреагировать так, как прикажут. Стараются пронюхать, какие будут
установки.  На  всякий  случай держат  в  запасе  ту  и  другую возможность.
Установки нет, ибо  там тоже еще не знают, как быть.  Начинается брожение, в
результате  которого что-то  получится.  Что именно  --  трудно  предсказать
конкретно.  Это может быть нечто  совершенно неожиданное для  них  самих. Во
всяком случае, тут неотвратимо действуют правила, которые, в конце концов, и
сделают  свое дело. Во-первых, всякий, кто в этой ситуации  может  причинить
тебе  безнаказанно  или  с  малым   наказанием  какое-либо  зло,  будет  его
причинять.  Во-вторых, всякий, кто в этой  ситуации  может  сделать Для тебя
безнаказанно  или с малым  наказанием какое-либо добро, не будет его делать.
В-третьих,  твой поступок в принципе  наказуем, и потому чем больше  он тебе
принесет блага сейчас, тем  больше  он  принесет  тебе  зла потом. Наказание
последует.  Все  дело  лишь  в  его  форме,  мере  и  сроках.  Не  исключена
возможность,  что  тебя  накажут  лаской.  Выпустят  за  границу.  Пропустят
официальную  работу.  Дадут какое-нибудь почетное звание. А  я  и не против,
говорит  Мазила.  Я не политик и не идеолог.  Я  художник. Конечно,  говорит
Неврастеник. Но дело в том, какой ты художник.

БАБЫ
     Бабы -- что! Кругом взгляни!
     Только хлопоты одни.
     Коль приспичило вот так,
     Молча делай в свой кулак.
     Чистоту свою блюди!
     Сколько выгод -- сам суди.
     В грязь шинельку не стели.
     Не прилипнут патрули.
     Не подцепишь эту штучку.
     Избежишь за это вздрючку.
     Не настукают враги.
     И целее сапоги.
     Так дотянешь до седин.
     Будешь честный семьянин.
     (Из "Баллады")
     После еды заговорили о бабах. Еда была скудной,  и разговор приобрел не
столько практический, сколько  чисто теоретический  характер. Вот скажи  мне
сейчас, что там в кустах лежит Венера Милосская,  и делай с ней, что хочешь,
говорит Паникер, я даже не шевельнусь. А за пайку хлеба я бы пожалуй остатки
Сержанта и Интеллигента приволок.  Такой жратвы, говорит Мерин,  едва хватит
на то,  чтобы расстегнуть штаны.  А уж  об  застегнуть и речи быть не может.
Кому как, сказал Жлоб. Я бы сейчас пару штук запросто сделал. Все знали, что
это не пустое бахвальство. Когда батальон был на переформировании в  Д  (вот
житуха  была!).  Жлоб  за  ночь  обходил все  деревни в  радиусе  пятидесяти
километров и  трахал по двадцать штук попадавшихся  по  дороге баб. А утром,
как ни в чем ни  бывало, становился в строй. Обидно только, говорил  он, что
ни  одну в рожу  не видал и звать как, не знаю. Убьют --  чей  образ  будет,
стоять перед глазами, чье имя будут  шептать уста? У нас  в училище, говорит
Пораженец,  был  курсантишка. По  фамилии  Членик.  Малюсенький-малюсенький.
Кто-то в  шутку сказал что  у Членика даже член больше,  чем он сам. Слух об
этом  распространился  по  гарнизону,  и  Членик  имел бешеный успех в среде
офицерских жен. Хотя они его скоро дезавуировали, он успел приобрести мощный
опыт и стал грозой гарнизонного начальства. Он подкупал (а зарабатывал он на
этом  деле здорово!) всех дежурных, дневальных, часовых и  старшин  и каждую
ночь  отправлялся  в  самоволку.  Он  даже Сотруднику  ухитрялся подкидывать
кое-что из того, что ему перепадало от  его же собственной мегеры.  Утром  у
себя над койкой на стенке палочки чертил. Большие -- число баб, маленькие --
число раз. Если верить этой бухгалтерии  -- выдающийся талант был. И чем  же
закончилась  его  карьера,  спросил  Уклонист.   Обычно,  сказал  Пораженец.
Зависть. Подловили и за самоволку отправили в штрафной.

ВТОРИЧНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
     Я  в твоей  мастерской  наблюдал всяких  людей  и  всякие  человеческие
страсти, говорит Посетитель. Очень любопытные бывали случаи.  Вот, например,
проблема   Шизофреник-Неврастеник.   Первый   относится  к   типу   творцов,
характеризуемых такой формулой:  несмотря ни на что сделать дело, на которое
они способны  и которое их захватило. Неврастеник способный и умный человек.
С какой-то точки зрения он, может быть, умнее Шизофреника. Но он относится к
типу людей, характеризуемых такой формулой: они решаются,  но никак не могут
решиться начать делать дело,  на  которое они  не  способны, но относительно
которого  они  думают,  что  они более способны, чем  люди типа Шизофреника.
Неврастеник  есть  имитация и отражение  Шизофреника. Если нет первых, нет и
вторых.  Первые  порождают вторых,  но своим  существованием  обрекают их на
бесплодие.  Никто  так  не  заинтересован  в  уничтожении  Шизофреника,  как
Неврастеник.  Но  с уничтожением первого исчезает  его отражение во  втором.
Второй  этого не  понимает. Он претендует на самостоятельное бытие. Проблема
сальеризма,  говорит  Мазила.  Нет,  говорит  Посетитель.  Тут  что-то иное.
Возможно, проблема  самоуничтожения творчества. Творческую личность образует
не  один индивид, а некоторое множество,  по  крайней  мере, из двух (скорей
всего -- более  двух) индивидов. Творческий индивид есть группа индивидов со
своеобразным  распределением  функций.  Моцарт  и  Сальери  есть  раздвоение
единого в одном  плане,  Шизофреник и Неврастеник -- другом. Мазила и Болтун
--  в  третьем.  С  этой  точки  зрения ты немыслим  без Болтуна. Болтун,  в
некотором роде, есть соавтор твоих работ. И даже  я, если ты  не возражаешь.
Выдающаяся  творческая  личность   есть   лишь   официальный   представитель
творческой группы-индивида. Выходит, говорит Мазила, что директор института,
в котором сделано крупное открытие, по справедливости есть автор открытия. А
почему бы нет, говорит  Посетитель. Но между мною и таким директором есть же
какая-то  разница,  говорит  Мазила.  Есть,  говорит  Посетитель.  Эти  лишь
различные типы представительства творческой группы.  Кошмар, говорит Мазила.
Почему, кошмар,  говорит  Посетитель.  Почему в таком случае ты  не считаешь
кошмаром  законы тяготения? Но  меня это не  устраивает,  говорит Мазила.  И
плевать мне на твои законы. Это другое дело, говорить Посетитель. Когда люди
захотели наплевать на законы тяготения, они изобрели самолет.

МЕТОДЫ ПОРЯДОЧНЫХ ЛЮДЕЙ
     Позвонил архитектор Ш, уговоривший в свое время Мазилу сделать барельеф
на фасаде  здания, которое он собирался строить. Привет, старик, сказал  он.
Вынужден тебя огорчить. Барельеф зарубили. Что? Нет!  Это никак не связано с
твоими  фокусами.  Они даже  не знали, что барельеф  должен  был делать  ты.
Отменили независимо от авторства. Как вообще делишки? Я слышал, у тебя опять
там выставка... Что это такое, спросил  Мазила у  Болтуна.  Скорей всего  --
начало, сказал  Болтун.  Возможно,  он сам  спровоцировал  запрет барельефа.
Возможно,  сразу согласился. Возможно,  не  очень  энергично  отстаивал.  Во
всяком случае,  теперь  сотрудничество с тобой повредило бы его положению  и
карьере. Если ты выкрутишься, он не  так уж много теряет.  Тем более у  него
совесть  чиста.  Он хотел тебя привлечь.  Ему не дали. Репутация порядочного
человека сохранена. В глазах начальства он  тоже безупречен. Но  мы же с ним
дружили двадцать лет, сказал Мазила.

ПЕДАГОГИКА
     Два  часа  занимались строевой  подготовкой.  Отрабатывали  обращение к
начальству  и   приветствие  старших  по  чину.  Потом  ворчали  по   поводу
бессмысленности  и бесчеловечнос