ену. Когда
на сцене орут и кривляются человечки без слуха,  без голоса, без  вкуса, а в
зрительном зале сидят  настоящие  певцы и  настоящие ценители прекрасного  и
первые заставляют вторых  слушать их  и проявлять  удовольствие  и  выражать
восторг, то это -- кошмар для вторых. А еще хуже, когда в зале остаются лишь
единицы имеющих слух, голос  и вкус, а остальные опускаются ниже тех, кто на
сцене.  Так покиньте  зал, говорит Журналист.  Куда, спросил Неврастеник. На
тот свет?  За  границу?  Вы сгущаете краски, говорит Журналист. Вот вчера  я
был... Понятно,  говорит  Неврастеник. Вы  были  на  сцене.  А  нас туда  не
пускают.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ПЕВЦА
     Поймите меня верно,
     Мои дорогие друзья,
     Вне родины жить скверно,
     Без родины жить нельзя.
     Но если хотите добра вы,
     Ей захотите помочь,
     Моральное ваше право:
     Бегите скорее прочь.
     Надумался я тут досыта.
     Оглядел чуть не весь свет.
     Поймите, ребята, просто
     Другого выхода нет.
     Не о тоске по дому,
     Тут о другом речь:
     Никак нельзя по-другому
     Ее от них уберечь.
     Я его не порицаю, говорит Он. Но мне это не подходит. Я так не могу. Не
знаю почему. Но не  могу.  Мое  место здесь. Пусть  впустую, по здесь. Здесь
зарыты поколения моих несчастных предков.  Здесь  ни за что погиб мой  Отец.
Замучена даровой работой  Мать.  Ни за грош пропала моя собственная жизнь. Я
тут мерз, голодал, испытал измены друзей, несправедливости  начальства и все
такое прочее. Как я могу все это бросить? Не могу. Это мое. Я есть только до
тех пор, пока я здесь.  Давно-давно пришлось нам отступать. Отступление надо
было прикрыть. Иначе всем каюк. Не было приказов. Не было просьб.
     И отступление прикрыть
     Из строя стали выходить.
     Мы им сказали: ну, пока,
     Счастливо оставаться.
     Они сказали: что ж, пока,
     Пока живите, братцы.
     Мы им краюхи: вот -- жратва,
     В последний, может статься.
     Они: к чему теперь, братва,
     При жизни бы набраться.
     Я остался  с ними. Не знаю, почему. Я не мог  не остаться. Я не могу их
бросить. Никогда. Мне страшно, говорит Она.

ЧАС ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ
     Уходишь, спросил Лодер. Ухожу, сказал Крикун.  Обиделся, спросил Лодер.
Напрасно.  В  нашем  деле сгоряча  всякое  может  быть.  Надо  терпимее.  Не
обиделся, сказал Крикун. Дело не  в  этом.  Вы  боретесь  против  бесправия,
репрессий, диктатуры. А сами? А что ты имеешь в виду, спросил Лодер. Многое,
сказал Крикун.  Например, случай  с Самосожженцем. Но  ты же  сам  не против
таких акций, сказал Лодер.  Да, если  они добровольны и индивидуальны,  а не
акции  организации, сказал  Крикун. А  вы  запугали  мальчишку. Вы  насильно
толкнули  его на  это дело. Я  не  могу  вам  это  простить.  Это изуверская
жестокость.  В духе  Хозяина.  Мы  уже не  раз говорили  на эту тему, сказал
Лодер. Это ошибка, а не суть. Суть проявляется в характерных ошибках, сказал
Крикун. Кроме того, на кого рассчитан Срамиздат и кто его читает фактически?
Стукачи.  Слишком много  тут стукачей. Сынки высокопоставленного начальства.
Взбесившиеся от  жира  бабенки. Преуспевающие молодые работники министерства
иностранных дел. Правилегированные  журналисты  и референты  высших властей.
Благополучные актеры,  еще  не  получившие почетных званий. Много  ли  среди
читателей Срамиздата  людей,  искренне  и глубоко  переживающих  ситуацию  в
стране?  Срамиздат  стал  чтивом,  щекочущим  нервы публике  особого  сорта,
которая лишь  изображает из себя  фронду, а  по сути претендует  если не  на
власть, то на участие во  власти  на устраивающих ее условиях. Что-то  вроде
детективов с  социальным оттенком. А  внешняя ориентация --  какой  вид  она
приняла? Как формировались последние номера? Нужно строить номер так,  чтобы
это производило эффект на Западе, говорил  ты. На  кого? Какой  эффект? Есть
эффект и эффект. Есть  поверхностный эффект  минуты. И есть  глубокий эффект
времени. Эффект  и  сенсация  --  не  одно  и то же.  Вы  стали склоняться к
сенсации, к позе, к саморекламе,  к самолюбованию. Мне  это не подходит. Уже
не подходит. Я иду дальше.  Куда и  с  кем,  спросил Лодер. Уйдя  от нас, ты
окажешься в полном одиночестве. Кто ты для прочих? Стукац. В крайнем случае,
темная  личность. Это  роли не  играет, сказал Крикун. Я сам  себе судья,  а
мнение остальных меня не волнует. Моя совесть чиста.
     Ему было  куда  уйти.  Но  то, куда он  ушел, отличалось  от покинутого
только  масштабами  дела  и масштабами  сенсации.  Уходить было  некуда.  Но
оставаться было нельзя.

ВЫБОР ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
     Все дело  в том, говорит  Журналист, что у  вас истребили  в свое время
интеллигенцию.  И потом, говорит  Неврастеник, воспроизвели ее в грандиозных
масштабах. Я сейчас скажу Вам нечто  как будто бы очень кощунственное. Но не
торопитесь с заключениями. Вы же знаете,  я не апологет. Я не противник и не
борец. Я всего лишь переживатель. Но  не апологет. Так вот. Взгляните на эти
новые жилые кварталы. Вот гостиница.  Вот административные здания. Магазины.
Кинотеатры. Смотрите,  какой бульвар?  Неплохо? Конечно, сказал Журналист. У
нас в свое время порушили кучу церквей и особняков. Еще большее число зданий
всякого рода разрушилось от времени и от отсутствия внимания. Сколько старых
архитекторов посадили! Скажите, как сказалось все это  на современной  нашей
архитектуре и строительстве  всякого рода зданий?  Пропали многие  памятники
культуры прошлого?  Да. Упустили приоритет  и  отстали? Да.  Многие  невинно
пострадали? Да. Но в принципе было  бы то, что Вы видите,  иным или нет?  Не
надо доказательств  или обоснований.  Положитесь  на свою интуицию. Скажите,
что скажется само собой.  Нет,  сказал Журналист.  Но это  -- другой вопрос.
Нет, сказал Неврастеник. Вопрос тот же. Точка зрения иная. Вы догадываетесь,
к  чему я  клоню. Совершенно  аналогичная картина в области науки,  техники,
живописи, скульптуры, военного дела  и т.п., -- в общем -- во всех  областях
культуры. Каким бы ни было наше прошлое, т.е. путь к сегодняшнему состоянию,
мы  все равно  пришли бы к этому.  Рано  или  поздно.  Но к этому.  Ибо  это
вырастало из  самих  основ жизни.  Немножко,  может  быть, раньше.  Веселее.
Интереснее. Но к этому. И только  к этому. Мы истребляли свое  прошлое, а не
будущее. Мы могли истреблять  благодаря тому, что шли сюда и с прошлым могли
не  считаться.  Мы  всего-навсего  лишь  расчистили  дорогу  тому,  что есть
сегодня. Это -- объективно и беспристрастно. Независимо от того, что  думали
участники процесса. Я не оправдываю ничто и никого.  Я только  хочу сказать,
что сегодняшнее наше состояние и путь к  нему -- не болезнь, не уродство, не
искусственная искалеченность, а нормальное, здоровое, полноценное  состояние
общества такого  типа. Неверно, будто оно сложилось  так по той причине, что
раньше уничтожили кого-то. Уничтожили потому и благодаря тому, что рождалось
это.  А  что касается  нашего брата, интеллектуала,  то ситуация  тут  проще
пареной репы. Мы -- дворняжки, вообразившие себя догами. Но  Ибанск выдвигал
и выдвигает  в  мировую  культуру выдающихся  деятелей,  говорит  Журналист.
Верно,  говорит Неврастеник. Но это тоже  дворняжки. Огромные, но дворняжки.
Со временем мы выведем таких дворняжек, что ваши доги покажутся по сравнению
с ними клопами.  Считается, что  дворняжки  -- самые  умные  собаки, говорит
Журналист.  Возможно,  говорит  Неврастеник. Но  они от  этого не становятся
догами.  И  что  же  Вы  предлагаете,  говорит  Журналист.  Ничего,  говорит
Неврастеник.  Я  просто  провожу время. Если бы я был догом, я был бы видным
писателем, журналистом, политиком или еще чем-нибудь в этом роде. Во  всяком
случае, имел  бы положение, средства и интересную разнообразную  жизнь. Но я
дворняжка.  Я говорю.  И  только. Или молчу.  Я гавкаю. Но  не кусаюсь. Меня
хозяева бьют, а  я им лижу руки.  Они меня гонят.  А я  ползаю перед ними на
пузе и заискивающе  смотрю  в глаза. Если  мне кинут обглоданную кость, я от
благодарности к хозяевам сделаю  для них что угодно.  А  что касается ума...
Говорят, дворняжки лучше всего дрессируются для цирковых представлений.

ПОСЛЕДУЮЩАЯ ИСТОРИЯ
     О подготовке к объявлению полного изма  и о  самой процедуре объявления
написаны тысячи  томов и  еще будут  написаны сотни тысяч.  И  все равно это
будет лишь относительная истина, асимптотически приближающаяся к абсолютной,
но  никогда не совпадающая  с ней. И пусть  себе  приближается.  Не будем ей
мешать.  Объявляя  наступление полного изма, Заведун  XVIII сказал:  викавой
мисита    силавесисытыва,   одынака,   сыбылася,    атыныни   и   насавысемы
усытанавыливаетыса полыная изыма,  и тыпелися, одынака,  на  насым  зынамини
будеты  напысаны сылава, сито  казыдыя ибаныса будиты полусяты,  одынака, па
патылебынысыти,  и  типелися казыдыя  ибаныса долызен быть, одынака,  осинно
созынателиныя,  инасе мы...  Что будет, ибанцу, если он не будет  достаточно
сознательным, известно всем, так как это уже было.
     Один  факт,  имевший место  при  объявлении  полного изма, все историки
почему-то  замалчивают,  хотя  он  сыграл   в  последующей  истории  Ибанска
первостепенную роль. На открытие полного изма решили  пригласить иностранных
гостей. Пусть смотрят и учатся! Нам не жалко! У нас есть  чему поучиться! Но
тут вспомнили,  что заграницы теперь  нет. И решили пригласить  инопланетян.
Инопланетянам   все  очень   понравилось.  Глава  делегации  зачитал   речь,
составленную для него Мыслителем и завизированную  Теоретиком. На  банкете в
честь  открытия  полного  изма  инопланетяне  пить  пили,  но по привычке не
закусывали. Бутерброды, которые им  выдали по паре на рыло, они спрятали  по
карманам, чтобы отнести ребятишкам. Глава делегации инопланетян обнял одного
из сотрудников, посаженных за столы через одного, рыгнул ему в  физиономию и
спросил: ты меня  уважаешь, а? Сотрудник, упившийся не менее инопланетянина,
в ответ заревел на весь Ибанск:
     Шумел камыш,
     Дире-е-е-е-вья...
     Собравшиеся, не скрывая слез, подхватили хором:
     Гну-у-у-ли-и-и-и-сь!
     Проследить ибанскую историю глубже в будущее Учитель не решился.

ПЕРСПЕКТИВЫ
     Кто  сказал, что в  Ибанске  нет  никаких  возможностей для  протестов,
обличении  и  оппозиции, говорит Неврастеник. Чушь! В Ибанске для всего есть
возможности. И даже неизмеримо  более значительные, чем у вас на Западе. Вы,
конечно,   шутите,   говорит  Журналист.  Мы  никогда  не   шутим,   говорит
Неврастеник. Вот этого у нас нет. Чего нет, того нет. Врать не будем. Только
у нас,  говорит Неврастеник,  все делается в  свое  время. В  соответствии с
установленным  порядком.  У  нас иначе  нельзя. Нашему начальству на  местах
только  намекни, что-де, мол, пора..., можно..., так  они на другой  же день
свергнут  все и  всех  и учинят тут  такое...  У  нас  дело  происходит так.
Собираются  Заведующий  и Заместители. Пора, говорит  Заведующий, нам за это
дело  взяться.  По  этой  части у  нас  наметились  некоторые  недостатки  и
отставание. Снизились  темпы. По протестам мы вышли только на шестое место в
мире. По  возмущениям даже  на десятое.  Правда, у  нас  серьезные успехи  в
области  преступности.  Тут  мы  обставили  эту  вшивую  Европу  и  вплотную
приблизились к Америке.  Примут решения. Наметят  конкретные меры.  И что вы
думаете?  Все  пойдет  как  по  маслу. Будет  организована инициатива снизу.
Инициаторов, конечно, наметят заранее. Наиболее достойных. Кого-нибудь вроде
Распашонки,  Художника,  Режиссера,  Брата.  Кто  знает,  может  быть,  даже
упомянут имя Мазилы. Он, конечно, скандальный человек. Но зато вне политики.
Пусть  повозмущается. Пусть все видят: возмущается человек, а  не  берем,  и
брать не будем, и в газетке упомянем, и заграницу пообещаем, а  то и пошлем,
и  вождя какого-нибудь  вылепить  дадим. Пусть попоют, порисуют,  полепят...
Сейчас можно. Есть решение.  Установка. Будут  и  встречные планы. Досрочные
выполнения  и  перевыполнения. Какой-нибудь  высокопоставленный кретин сдуру
примет все это  всерьез и  разработает  свой  личный план  мероприятий.  Его
передвинут сначала в Академию, потом  -- на  пенсию, потом -- на Старобабье.
Ну и  чем  же все это кончится, спрашивает Журналист. Как и всякая кампания,
говорит Учитель, ничем. Появится какая-нибудь новая установка. Про  кампанию
оппозиции  забудут, и  она задохнется  сама собой. Без репрессий, спрашивает
Журналист. Это зависит от стечения обстоятельств,  говорит Неврастеник. Если
будет  дана   установка...   За   исключением,   конечно,  незапланированных
оппозиционеров.  С   ними  поступают  так  же,   как  с   незапланированными
выдающимися   художниками   и   учеными.  Их  ликвидируют  всеми  доступными
средствами безо всяких установок. А  вы там у себя с опозданием  на пять лет
минимум начнете вопить о том, что историю вспять не обернешь.

ОТКРЫТИЕ
     Я построил математическую теорию ибанского  общества, говорит  Учитель.
Давай   выпьем   по  этому   поводу.   А  потом  займемся  ее   эмпирическим
подтверждением. Для проверки надо выбрать качественно разнородный  материал.
Предлагаю  проблему урожая  этого  года, космическую  программу  и  политику
ибанского руководства в одном из отдаленных районов Земли, в котором  еще не
ступала  нога  ибанца.  Предложение  заманчивое, говорит Крикун.  Но  как мы
раздобудем эмпирические  данные?  Пустяки,  говорит Учитель. Представления о
секретности сведений теперь резко изменились. Сведения обо всем этом имеются
частично в ибанской прессе и с избытком в  зарубежной. Теперь секретом стали
цены на вареную колбасу и число пенсионеров на душу населения. Если бы я был
главой государства, сказал  Крикун, я сделал  бы тебя  главным советником по
всем существенным вопросам жизни  государства. А сейчас должен  посоветовать
тебе, спрячь свою теорию подальше и никому не показывай. Шутки шутками, а ты
на самом  деле раскрыл самый  глубокий  механизм  ибанской жизни: отсутствие
строго детерминированного механизма. С  твоей  теорией любой  Шарлатан может
делать безошибочные прогнозы с любыми исходными предпосылками. Поразительно!
     Теория   Учителя   была  действительно  уникальным  явлением  в  науке.
Перепробовав  сотни вариантов на уровне  серьезной науки. Учитель решил, что
серьезность  есть признак посредственности.  И решил  попробовать установить
чисто априорные зависимости эмпирически независимых величин. В конце концов,
думал он, какое  мне дело до того, что творится внутри этого бардака. Чего я
хочу? Найти метод предвидения. Как я его придумаю -- роли  не играет.  Важно
лишь  одно:  чтобы  он  давал  правильные,  т.е.   более  или  менее   часто
подтверждающиеся предсказания.  И  он сформулировал систему  постулатов, при
виде которой Крикун  сначала хохотал до слез, а  потом и предложил  решающую
проверку.  Вот  несколько  примеров  постулатов  теории:  если  число  коров
увеличить в n раз,  то число  номенклатурных  работников сельского хозяйства
увеличится в  2n раз; если число космонавтов увеличить в m  раз,  а посевные
площади увеличить в k  раз, то  вероятность  неполадок в космосе вырастает в
раз,  где  l  есть  коэффициент  роста капиталовложений в  дело освобождения
отсталых  народов от ига;  и т.п.  Нахохотавшись  до  слез,  Крикун  тут  же
вычислил,  что период  Растерянности  кончился еще до  того, как  начался, а
начался  тогда, когда его уже  прикрыли,  что либерализма нашему руководству
хватит  еще  от силы на  пару  лет,  а опекаемые нами  дорогостоящие  жители
отдаленных районов планеты через год пошлют нас на... И они выбросили теорию
в  мусорный ящик.  Через  сто  лет, сказал  Крикун, какой-нибудь  гениальный
мальчик откроет эту муть  заново, и человечество сделает еще один шаг вперед
в своем духовном развитии.
     Черт  с  ним, с нашим  гениальным потомком, говорит  Учитель. Но основы
теории  ибанского  общества  я,  кажется,  действительно  нашел.   А  это  я
выбрасывать  не собираюсь.  Это уже не шуточки. Как ты  думаешь, сколько еще
времени осталось в нашем  распоряжении? Не больше  года?  Я тоже так считаю.
Значит  полгода  от силы. Значит за три месяца надо все  написать. Знаешь, я
решил  все  свои жизненные  проблемы  окончательно.  Хватит! Больше  терпеть
нельзя.  Буду  пробиваться с боем. Во  весь  рост.  Мы  все  равно окружены.
Другого выхода нет. Только атака. Во весь рост. И прямо на них. Ну, я пошел.
     Он не дошел до дома.

ПРИГОВАРИВАЕТСЯ К ЛЕЧЕНИЮ
     Крикуну помочь не удалось, говорит Брат. Я ездил туда. Оказывается, это
дело у  нас здорово налажено.  Имеется постоянно действующая комиссия. В нее
входят  психиатры,  психологи, профессиональные  эксперты, народные  судьи и
инспектор Высшего  Суда. Комиссия составляет список вопросов применительно к
уровню образования, социальному положению и профессии  обвиняемого.  Вопросы
составляются так, чтобы на них был  в состоянии  ответить средний нормальный
индивид данной  категории. Вопросы  самые разнообразные. Например, как звали
деда по  материнской линии, сколько будет дважды два,  какое  решение принял
мартовский  пленум, куда поехал Заведующий,  кто  стоит во  главе Братии  во
Внутренней Панголии и  т.п.  Всего  сто  вопросов.  Порядок  такой. Приводят
обвиняемого. Задают вопрос. Нажимают кнопку. Если успел ответить до звонка и
притом правильно, дается плюс единица. Ответил неправильно -- ноль. Не успел
ответить  -- минус единица. Пустяки, говорите?  Попробуем! Когда умерла твоя
бабка по  отцу? Раз, два, три...  Минус  единица. Отчество твоей жены?  Раз,
два, три... Минус единица! Ваше имя? Раз, два, три... Минус единица! Ну как?
То-то. А  когда сидит комиссия в двадцать человек...  Вопросы в  общем можно
составить так, что не придерешься,  а обвиняемый заранее обречен не ответить
почти  ни  на  один  из   них   в  установленное  время.  Причем,  чем  выше
интеллектуальное развитие обвиняемого,  тем легче его завалить на пустяковых
вопросах. В  зависимости от  количества очков определяют,  нормален или нет.
Если не нормален, то какой категории. Отказ отвечать на вопрос засчитывается
как минус единица.  Крикун набрал,  между  прочим,  минус сто.  Своеобразный
рекорд, ха-ха-ха!  Для нормы нужно пятьдесят очков минимум. От двадцати пяти
до пятидесяти очков -- больной третьей категории. От  нуля  до двадцати пяти
-- второй.  Ниже нуля  --  первой.  Ниже  минус пятидесяти  -- высшей. Затем
комиссия принимает  решение  считать обвиняемого нормальным или ненормальным
такой-то категории в зависимости от суммы очков. Если больной -- объявляется
приговор: приговариваетесь  к принудительному  лечению  такой-то  категории.
Надевают  специальные  наручники  и наножники и ведут  осужденного в клинику
показать, как выглядят  осужденные по  этой категории.  Я посмотрел.  Третью
категорию.  Кошмар. Только двух  выдержал.  Больше не  мог.  Несколько  дней
рвало. До сих пор мутит.  После  осмотра излечиваемых осужденному  последний
раз предлагают подписать бумаги  -- показания,  признания,  раскаяния.  Если
подпишет, участь  облегчается.  Снижается категория лечения или передается в
обычный  суд.  Потом --  уколы.  Опять-таки в  зависимости от категории. Это
жестоко, говорит  Супруга. Последствия лечения  могли бы  и  не  показывать.
Ничего подобного, говорит Социолог. Тогда наказание теряет смысл. Наказуемый
должен знать, что его ожидает. А в  чем заключается состояние  излечиваемых,
спросил Мыслитель.  О, сказал  Брат,  это  они  здорово  продумали. Смертный
приговор  --  детская  игрушка в сравнении  с этим. Представь себе состояние
человека,  который  узнает, что  его  сейчас должны  убить.  И  растяни  это
состояние на много лет. Они там, между прочим, долго живут.  Плюс физические
страдания.  А  чем  различаются  категории  с  этой  точки  зрения,  спросил
Сослуживец. Степенью, сказал  Брат. К излечиваемым  первой  категории допус