озмутим. Перед уходом, желая проявить  любезность,  он
помог закрыть ставии в прачечной. Потом похлопал  руками,  отряхивая  с  них
пыль, и пожелал супругам спокойной ночи.
     - Ну, приятных снов. Спите спокойно. Может быть, я еще успею  захватить
омнибус... Я зайду к вам на днях.
     С этого вечера Лантье стал частенько захаживать на улицу  Гут-д'Ор.  Он
являлся, когда кровельщик бывал дома, и еще с  порога  осведомлялся  о  нем,
подчеркивая, что приходит исключительно ради него. Всегда в  пальто,  всегда
чисто выбритый и гладко причесанный, Лантье усаживался около витрины и с ви-
дом благовоспитанного человека заводил учтивый  разговор.  Купо  мало-помалу
узнали подробности его жизни за последние  восемь  лет.  Одно  время  Лантье
заведовал шляпной фабрикой. Когда его спрашивали, почему он бросил это дело,
он  туманно  распространялся  о  плутнях  земляка-компаньона,  большой  руки
негодяя, якобы спустившего все заведение  с  женщинами.  Но  прежнее  звание
хозяина фабрики наложило на него несмываемый отпечаток некоего благородства.
Он постоянно рассказывал, что ему только что сделала  блестящее  предложение
одна весьма солидная шляпная фирма, где у него будут широкие  полномочия,  и
что этот вопрос вот-вот должен решиться. В ожидании  высокого  поста  Лантье
ровно ничего не делал, прогуливался по солнышку, словно какой-нибудь буржуа,
заложив руки в карманы. Иной раз он принимался сетовать, но если кому-нибудь
приходило в голову  сказать  ему,  что  на  какой-нибудь  фабрике  требуются
рабочие, Лантье только улыбался сострадательной улыбкой: нет, он не  охотник
работать на других, гнуть спину с утра до вечера да пухнуть с  голоду!  Купо
справедливо замечал, что не может же этот молодчик жить одним  воздухом.  О,
этот Лантье хитрец, он  знает,  где  раки  зимуют,  и,  наверно,  обделывает
какие-нибудь делишки. Живется ему,  по-видимому,  недурно:  добывает  же  он
откуда-то деньги на крахмальное белье; а галстуки у него как  у  папенькиных
сынков!  Однажды  утром  кровельщик  видел,  как  Лантье  чистил  башмаки  у
чистильщика на бульваре Монмартр.  Однако  Лантье,  очень  болтливый,  когда
говорили о других, отмалчивался или просто врал, когда речь заходила  о  нем
самом. Он даже не хотел сказать своего адреса. Видите ли,  пока  у  него  не
решено с этой роскошной фирмой, он временно живет у своего  приятеля  где-то
на краю света; к нему и заходить не стоит - ведь он почти не бывает дома.
     - Место-то найти нетрудно, - говорил  Лантье.  -  Да  только  не  стоит
связываться на  один  день.  Вот,  например,  поступил  я  в  понедельник  к
Шампиону, в Монруже. Вечером Шампион пристал ко мне с политикой:  оказалось,
у нас разные взгляды. Ну, я и ушел во вторник утром. Нынче не те времена,  я
не раб, я не желаю продавать себя за семь франков в сутки.
     Было уже начало ноября. Лантье являлся  с  букетиками  фиалок,  которые
галантно преподносил Жервезе и обеим работницам. Постепенно  он  все  учащал
свои посещения и, наконец, стал приходить чуть ли не ежедневно. По-видимому,
он поставил себе целью очаровать весь дом, весь  квартал.  Он  с  одинаковым
усердием ухаживал и за Клеманс, и за г-жой Пютуа, несмотря  на  различие  их
возраста. Через месяц обе работницы  обожали  его.  Лантье  всячески  льстил
Бошам,  постоянно  заходил  к  ним  в  дворницкую  засвидетельствовать  свое
почтение, - и привратники были в восторге от его любезности.  Когда  Лорилле
узнали, кто был этот господин, появившийся в день именин к концу обеда,  они
сначала неистовствовали и всячески поносили Жервезу, осмелившуюся впустить в
дом своего бывшего любовника. Но однажды  Лантье  зашел  к  ним  и  разыграл
такого барина, заказав им цепочку для своей знакомой,  что  супруги  Лорилле
усадили  его,  продержали  целый  час  и  были  совершенно   очарованы   его
обращением. Они даже удивлялись, как это такой достойный господин мог жить с
Хромушей. В конце концов шапочник настолько завоевал расположение всей улицы
Гут-д'Ор, что его посещения Купо уже ни в  ком  не  вызывали  негодования  и
казались всем вполне естественными. Только  Гуже  был  мрачен.  Если  Лантье
входил при нем в прачечную, кузнец тотчас же откланивался, не  желая  водить
знакомство с этим субъектом.
     Несмотря на  всеобщее  благоволение  к  Лантье,  Жервеза  первое  время
испытывала постоянную тревогу. У нее замирало сердце, ее всю вдруг  обдавало
жаром, как в тот день, когда Виржини впервые заговорила о нем. Больше  всего
она боялась, как бы Лантье не застал ее одну  в  прачечной  и  не  попытался
поцеловать. А вдруг она будет не в силах сопротивляться?.. Она слишком много
думала о нем, слишком была полна  им.  Но  видя,  что  Лантье  держится  так
прилично и никогда даже глаз на нее не поднимает, а оставаясь наедине с ней,
и пальцем к ней не притрагивается, Жервеза мало-помалу успокоилась.  К  тому
же Виржини, точно читавшая в ее душе, стыдила ее за дурные мысли.  Чего  она
боится? Такой порядочный человек, - теперь таких и не встретишь.  Она  может
быть спокойна. Однажды Виржини, когда они как-то сидели все вместе,  нарочно
завела разговор о чувствах и потом оставила их вдвоем. Лантье  необыкновенно
внушительным тоном заявил, тщательно подбирая слова, что сердце его мертво и
что отныне он намерен целиком посвятить себя сыну.
     О Клоде, все еще жившем на  юге,  он  никогда  не  вспоминал.  Вечером,
уходя, он каждый раз целовал Этьена в лоб;  но  если  мальчик  задерживался,
отец не знал, о чем говорить с ним, тут  же  забывал  о  его  присутствии  и
рассыпался в любезностях перед Клеманс. Жервеза успокоилась, и  ей  казалось
теперь, что прошлое для нее  умерло.  Присутствие  Лантье  вытравило  в  ней
воспоминания о Плассане и о гостинице "Гостеприимство". Она так часто видела
своего прежнего любовника, что уже не  думала  о  нем.  Ее  даже  охватывало
отвращение при мысли об их прежних отношениях. О, с этим, конечно,  навсегда
покончено! Если бы Лантье когда-нибудь вздумал пристать к  ней,  она  просто
закатила бы ему пощечину и рассказала бы обо всем мужу. Теперь  Жервеза  без
всяких угрызений совести, с глубокой нежностью думала о дружбе Гуже.
     Однажды утром, придя в прачечную,  Клеманс  рассказала,  что  накануне,
часов в одиннадцать, встретила Лантье под  руку  с  какой-то  женщиной.  Она
рассказывала об этом в самых оскорбительных  выражениях  и  не  без  скрытой
злобы: ей хотелось увидеть, какую рожу скорчит хозяйка. Да, г-н  Лантье  шел
по улице Нотр-Дам  де-Лорет  с  какой-то  блондинкой;  должно  быть,  просто
какая-нибудь  бульварная  шлюха,  потаскушка  голодная;  сверху-то  на   ней
шелковое платье, а белья, верно, и вовсе нет. Клеманс смеха  ради  пошла  за
ними; эта потаскуха забежала в колбасную и купила креветок и ветчины.  Потом
на улице Ларошфуко она одна вошла в дом, а г-н Лантье торчал на  тротуаре  и
ждал, задрав голову кверху, пока его милая не поманила его в окошко. Но  как
ни  старалась  Клеманс  описывать  грязные  подробности,  Жервеза   спокойно
продолжала гладить белое платье. Время от времени она улыбалась.
     - Уж эти провансальцы, - сказала она. - Вот падки на  женщин!  Они  без
этого не могут. Им хоть какую ни на есть, а подавай... хоть из помойной ямы.
     Вечером, когда пришел шапочник, Жервеза забавлялась выходками  Клеманс,
которая подшучивала над его блондинкой. Впрочем, Лантье, казалось, был  даже
польщен, что его поймали. Господи, да это его старая подруга;  он  время  от
времени навещает ее. Шикарная девчонка, а какая у нее роскошная обстановка -
вся сплошь из палисандрового дерева. И Лантье начал перечислять  ее  прежних
любовников:  какой-то  виконт,  потом  крупный  фарфоровый  фабрикант,   сын
нотариуса... Ему нравятся женщины, у которых дорогие духи.  Лантье  как  раз
совал Клеманс в нос платок, надушенный блондинкой, когда вошел Этьен. Тут он
сразу принял серьезный вид, поцеловал мальчика  и  сказал,  что  все  это  в
сущности  пустяки  и  что  сердце  его  давно  умерло.  Жервеза,   сидевшая,
склонившись над  работой,  одобрительно  кивнула  головой.  В  конце  концов
Клеманс, кроме себя, никому не досадила, потому что Лантье  все  же  здорово
ущипнул ее разок-другой, не показывая вида,  и,  кроме  того,  она  чуть  не
лопалась от зависти, что не может душиться мускусом, как бульварные шлюхи.
     С наступлением весны Лантье, ставший в  доме  совсем  своим  человеком,
объявил, что хочет переселиться в  квартал  Гут-д'Ор,  чтобы  жить  рядом  с
друзьями. Он хотел снять меблированную комнату в приличном доме. Г-жа Бош  и
Жервеза сбились с ног, отыскивая для него подходящее помещение. Они обыскали
все соседние  улицы.  Но  Лантье  оказался  невозможно  требовательным:  ему
обязательно нужен был большой двор, и  чтобы  комната  находилась  в  первом
этаже, и  масса  других  удобств.  Ежедневно,  сидя  вечерами  у  Купо,  он,
казалось, измерял взглядом высоту стен, изучал расположение  комнат,  словно
завидовал и мечтал о точно такой же квартирке. Да, он  не  желал  бы  ничего
лучшего, он и сам охотно поселился бы в. этом тихом, уютном уголке. И каждый
раз Лантье заканчивал свой осмотр одной и той же фразой:
     - Черт возьми, вы, однако, отлично устроились!
     Однажды вечером, когда Лантье произнес за  сладким  блюдом  эту  фразу,
Купо, уже давно перешедший с ним на "ты", внезапно воскликнул:
     - Да если тебе  нравится,  старина,  так  оставайся  здесь!  Как-нибудь
поместимся...
     И кровельщик пояснил, что можно очистить  ту  комнату,  где  складывают
грязное белье; тогда получится помещение хоть куда. А Этьен  будет  спать  в
прачечной, на полу.
     - Нет, нет, - сказал Лантье. -  Я  не  могу  согласиться.  Это  слишком
стеснит вас. Я знаю, что вы предлагаете от чистого сердца, но  у  вас  будет
чересчур тесно... И потом, знаете, неловко.  Мне  придется  проходить  через
вашу спальню, а это не всегда удобно.
     - Ах, бестия! - воскликнул кровельщик, чуть не подавившись от хохота, и
забарабанил кулаками по столу, силясь передохнуть. -  Вечно  у  него  эдакая
чушь на уме!.. Ну и чудак! Но ничего, и это можно уладить.  Ведь  в  комнате
два окна, так? Ну, так одно из них мы пробьем до полу, и получится дверь. Ты
сможешь входить к себе прямо со двора, понимаешь? А дверь  в  спальню,  если
понадобится, можно даже заделать. Ты будешь у себя, мы у себя, - можем  даже
и вовсе не встречаться.
     Наступило молчание.
     - Да, если так, то конечно... - пробормотал шапочник. - А впрочем, нет,
я стесню вас.
     Он старался не глядеть на  Жервезу,  но,  очевидно,  ожидал  только  ее
приглашения, чтобы согласиться окончательно. Она была крайне недовольна этой
выходкой мужа. Не то, чтобы ее смущала или тревожила мысль, что Лантье будет
жить с ними, - нет, она просто не знала, куда девать  грязное  белье.  Между
тем Купо подсчитывал выгоды этой сделки. Платить пятьсот франков за квартиру
трудновато, а теперь они будут получать с  него  за  комнату  с  мебелью  по
двадцать франков в месяц. Для Лантье  это  недорого,  а  им  очень  облегчит
уплату. Кровельщик прибавил, что  устроит  под  супружеской  кроватью  такой
большой ящик, что в него  можно  будет  затолкать  грязное  белье  со  всего
квартала.  Жервеза  замялась  и  нерешительно,  словно   спрашивая   совета,
поглядела на мамашу Купо, которую Лантье уже давно привлек на  свою  сторону
леденцами от кашля.
     - Конечно, вы нас не стесните, -  сказала  она  наконец.  -  Как-нибудь
устроимся.
     - Нет, нет, благодарю вас, - повторял шапочник. - Вы слишком любезны. Я
не хочу этим злоупотреблять.
     Но тут Купо вышел из  себя.  Долго  ли  он  будет  ломаться?  Ведь  ему
предлагают от души! Когда-нибудь и он отплатит друзьям за услугу! Понятно? И
кровельщик во весь голос рявкнул:
     - Этьен! Этьен!
     Мальчик дремал за столом. Он вздрогнул и испуганно поднял голову.
     - Скажи ему, что ты этого хочешь, слышишь?.. Да  вот  этому  господину.
Ну, говори громко: "Я хочу!"
     - Я хочу, - пробормотал Этьен, еще не очнувшийся от сна.
     Все  засмеялись.  Но  Лантье  тотчас  же  снова  принял   серьезный   и
проникновенный вид. Он через стол пожал руку Купо и сказал:
     - Согласен... От чистого сердца, с обеих сторон, - не  правда  ли?..  Я
соглашусь ради ребенка.
     На следующий день  домовладелец  г-н  Мареско  зашел  в  дворницкую,  и
Жервеза сообщила ему о предполагающихся в квартире  переделках.  Сначала  он
забеспокоился, отказал, рассердился, словно у него просили разрешения снести
целый флигель его дома. Потом, тщательно исследовав стены и поглядев наверх,
чтобы убедиться, что верхние этажи  не  обрушатся,  он  согласился,  но  при
условии, что все будет сделано за счет жильцов. Кроме того, он взял  с  Купо
подписку в том, что они обязуются, при выезде с квартиры, восстановить все в
прежнем виде. В тот же вечер кровельщик привел своих товарищей -  каменщика,
столяра и маляра. Это  были  славные  ребята:  они  брались  провернуть  эту
пустяковину вечерком, просто в виде  услуги  приятелю.  Но  все-таки  ремонт
комнаты и устройство новой двери  обошлись  примерно  в  сотню  франков,  не
считая вина, которым щедро поливалась работа.  Кровельщик  обещал  заплатить
товарищам из первых же денег, которые получит от жильца. Затем  понадобилась
обстановка для  комнаты.  Жервеза  поставила  в  ней  шкаф  матушки  Купо  и
прибавила стол и два стула из своей спальни. Пришлось купить только тумбочку
и кровать со всеми постельными принадлежностями. Это обошлось в сто тридцать
франков, которые Купо обязались уплатить в рассрочку, по  десяти  франков  в
месяц. Таким образом, примерно в течение года двадцать франков Лантье должны
будут идти на погашение долгов, ну  а  потом  уж  комната  начнет  приносить
доход.
     Переселение шапочника на новую  квартиру  состоялось  в  первых  числах
июня. Накануне назначенного дня Купо предложил ему помочь перетащить сундук,
чтобы не тратить тридцати су на извозчика. Но Лантье смутился и заявил,  что
его сундук слишком тяжел.  Очевидно,  он  так  и  не  хотел  открывать  свое
местопребывание. Он приехал около трех часов пополудни. Купо не  было  дома.
Жервеза вышла на порог прачечной, увидела в фиакре сундук и побледнела,  как
смерть. Это был их старый сундук, тот самый, что приехал с ними из Плассана.
Он теперь был весь ободран, поломан и перевязан веревками. Вот он и вернулся
к ней и точь-в-точь так, как она часто  представляла  себе  когда-то.  Может
быть, это даже тот самый фиакр, который некогда увез от нее  Лантье  с  этой
шлюхой-полировщицей, и тогда они вместе потешались над нею.  Между  тем  Бош
помогал Лантье втащить сундук.  Жервеза,  потрясенная,  молча  следовала  за
ними. Когда они поставили сундук посреди комнаты, Жервеза промолвила  только
для того, чтобы сказать что-нибудь:
     - Ну вот, дело и сделано.
     Потом, несколько успокоившись и видя, что Лантье развязывает веревки  и
даже не замечает ее, она добавила:
     - Стаканчик вина, пожалуйста, господин Бош!
     И она отправилась за бутылкой и стаканами. Как раз в эту минуту Пуассон
в полной форме проходил мимо прачечной; Жервеза улыбнулась и подмигнула  ему
- это был условный знак. Полицейский отлично сообразил, в чем дело. Когда он
на посту и ему подмигивают, это значит,  что  его  приглашают  зайти  выпить
стаканчик  вина.  Он  иногда  нарочно  подолгу  прохаживался  перед   окнами
прачечной, дожидаясь, не мигнут ли ему. И тогда он незаметно  сворачивал  во
двор и проскальзывал в прачечную с черного хода.
     - A! - сказал Лантье, когда полицейский вошел  в  комнату.  -  Это  вы,
Баденгэ! {Баденгэ - презрительная кличка Наполеона III.}
     Он  называл  Пуассона  Баденгэ,  чтобы  показать   свое   презрение   к
императору. Обижался ли полицейский, или нет, нельзя  было  разобрать:  лицо
его сохраняло свое обычное каменное выражение. Впрочем, несмотря на различие
политических убеждений, Лантье и Пуассон были большими приятелями.
     - А знаете, ведь император  служил  в  Лондоне  полисменом,  -  в  свою
очередь сказал Бош. - Честное слово! Подбирал на улице пьяных баб.
     Тем временем Жервеза налила три стакана. Сама она не  хотела  пить:  ей
было не по себе. Но она  не  уходила  и  смотрела,  как  Лантье  распутывает
последние веревки на сундуке; ей страшно хотелось поглядеть, что  там  лежит
внутри. Помнится, в последний раз в нем на самом дне лежала  в  уголке  куча
носков, две грязные сорочки да старая шляпа. Неужели эти вещи и  теперь  еще
тут? Неужели она сейчас увидит эти отрепья  прошлого?  Прежде  чем  раскрыть
сундук, Лантье поднял стакан и чокнулся:
     - За ваше здоровье.
     - За ваше, - ответили Бош и Пуассон.
     Прачка снова наполнила стаканы. Мужчины вытерли губы руками. Тут только
шапочник открыл сундук.  Он  был  битком  набит  газетами,  книгами,  старым
платьем,  бельем.  Лантье  стал  вытаскивать  из  него  одно  за  другим   -
кастрюльку, пару  ботинок,  бюст  Ледрю-Роллена  с  отбитым  носом,  вышитую
рубаху, рабочие штаны. Жервеза нагнулась, и в нос ей ударил смешанный  запах
табака и нечистоплотного мужчины,  который  заботится  только  о  внешности,
только о том, что видно посторонним. Нет,  старой  шляпы  в  левом  углу  не
оказалось. Там лежала незнакомая  ей  подушечка  для  булавок,  -  очевидно,
подарок какой-нибудь женщины. Жервеза успокоилась; она продолжала с какой-то
смутной грустью следить  за  тем,  как  Лантье  достает  вещи,  и  старалась
припомнить, были ли они еще при ней, или появились позже.
     - Скажите-ка, Баденгэ, а этого вы не видали? - спросил Лантье.
     И он сунул Пуассону под нос книжку с картинками, изданную в Брюсселе, -
"Любовные похождения Наполеона III". В этой книжке, помимо прочих  пикантных
историй, рассказывалось,  как  император  соблазнил  тринадцатилетнюю  дочку
повара. На картинке был изображен Наполеон III без  штанов,  но  с  огромным
орденом Почетного легиона; он хватал девочку, которая старалась вырваться из
его сладострастных объятий.
     - Вот это так! - воскликнул Бош, возбужденный непристойной картинкой. -
Так-то вот оно и бывает.
     Пуассон был потрясен, уничтожен; он не нашел ни одного слова  в  защиту
императора. Раз напечатано в книге, - значит, правда. С книгой он спорить не
мог. А Лантье, посмеиваясь, все продолжал тыкать ему картинку под самый нос.
Тогда полицейский развел руками и воскликнул:
     - Ну так что же? В конце концов это совершенно  естественно;  с  каждым
может случиться.
     Этот неожиданный ответ заставил Лантье замолчать. Он стал  раскладывать
свои книги и газеты в платяном шкафу. Повидимому, он был крайне огорчен, что
над столом нет полочки для книг, и  Жервеза  обещала  устроить  ему  это.  У
Лантье оказалась "История десятилетия" Луи Блана без первого тома,  которого
у него, впрочем, никогда и не было; "Жирондисты" Ламартина выпусками по  два
су; "Парижские  тайны"  и  "Вечный  Жид"  Эжена  Сю  и,  кроме  того,  масса
потрепанных политических и философских  брошюрок,  подобранных  у  торговцев
макулатурой. Но особенно дорожил Лантье своими газетами;  он  поглядывал  на
них любовно и почтительно. Тут была целая коллекция, он собирал ее в течение
многих лет. Всякий раз, как ему случалось, сидя в кафе,  прочесть  в  газете
какую-нибудь хлесткую статью, соответствующую его взглядам, он покупал  этот
номер и сохранял его.  Таким  путем  у  него  накопилась  целая  куча  самых
разнообразных газет; он складывал их в  груду  без  всякой  системы.  Достав
огромную связку газет со дна сундука, Лантье любовно похлопал по ней рукой и
сказал Пуассону и Бошу:
     -  Видите  это?  Замечательная  штука!  Никто,  кроме  меня,  не  может
похвалиться такой коллекцией... Вы и представить себе  не  можете,  что  тут
написано. Если бы хоть половину всех этих идей провести  в  жизнь,  общество
разом бы перестроилось. Да ваш император полетел бы вверх тормашками  вместе
со всеми своими прих