акациями,  началась
вечеринка. Громко заиграли две скрипки и корнет-а-пистон.  В  теплом  ночном
воздухе раздавался хрипловатый женский смех.
     - Надо соорудить жженку! - закричал Сапог. - Два литра водки,  побольше
лимона и поменьше сахара!
     Но Купо, увидев встревоженное лицо Жервезы, встал и  заявил,  что  пить
больше незачем. Выпито двадцать пять литров, по полтора литра  на  человека,
даже если считать детей. Этого более чем достаточно. Ведь  собрались,  чтобы
пообедать вместе, по-дружески, без шумихи, потому что все уважают друг друга
и хотят отпраздновать в своем кругу семейное торжество. Все было очень мило,
было весело, и хотя бы из уважения к дамам не следует напиваться по-свински.
Ведь собрались в конце концов не для того,  чтобы  безобразничать,  а  чтобы
выпить за здоровье молодых.
     Эту  маленькую  речь  кровельщик  произнес  самым  убедительным  тоном,
прижимая руку к сердцу в конце каждой фразы. Он получил  живейшее  одобрение
со стороны Лорилле и г-на Мадинье. Но остальные - Бош, Годрон,  Шкварка-Биби
и особенно Сапог - насмехались над ним. Все  четверо  были  уже  пьяны,  они
твердили  заплетающимися  языками,  что  их  мучит  дьявольская  жажда,  что
необходимо промочить горло.
     - Кому хочется пить, тому хочется пить, а кому не хочется пить, тому не
хочется пить, - заявил Сапог. - Так вот, мы заказываем жженку...  Мы  никого
за шиворот не тянем. Аристократишки могут пить сахарную водицу.
     Купо продолжал увещевать его, но Сапог хлопнул себя по заду и закричал:
     - А ну тебя! Ступай к свиньям!.. Человек, два литра старой!
     Тогда  Купо  заявил,  что  в  таком   случае   необходимо   сейчас   же
расплатиться. Это устранит все  недоразумения,  потому  что  приличные  люди
вовсе не обязаны платить за пьяниц. Сапог начал рыться по всем  карманам  и,
конечно, вытащил в конце концов только три франка семь су. Вольно же было им
заставить его мокнуть на дороге  в  Сен-Дени!  Он  был  принужден  разменять
пятифранковик. Сами виноваты, вот и все! Он кончил тем, что отдал  Купо  три
франка, а семь су оставил себе на табак. Купо был  в  ярости;  он  избил  бы
своего приятеля, если бы испуганная Жервеза не оттащила его за сюртук.  Купо
решил занять два франка у  Лорилле.  Тот  сначала  отказал,  но  потом  дал,
потихоньку от жены, потому что она ни за что не позволила бы.
     Между тем г-н Мадинье  взял  тарелку.  Первыми  положили  пятифранковые
монеты женщины - г-жа Лера,  г-жа  Фоконье,  мадемуазель  Реманжу.  Мужчины,
отойдя в другой конец зала, стали подсчитывать деньги. Всех было  пятнадцать
человек, - стало быть, надо было набрать семьдесят пять  франков.  Когда  на
тарелке собралось семьдесят пять франков, каждый прибавил  по  пяти  су  для
лакеев. Этот сложный расчет занял пятнадцать минут. Наконец все было улажено
к общему удовольствию.
     Г-н Мадинье хотел сам расплатиться с хозяином и пригласил его  в  залу.
Но хозяин, ко всеобщему изумлению, улыбнулся и заявил, что собранного  мало,
что его счет  больше.  К  обеду  были  сделаны  добавления.  Так  как  слово
"добавления" вызвало целую бурю  негодующих  криков,  хозяин  стал  подробно
перечислять, что было добавлено: уговаривались насчет двадцати литров  вина,
а выпили двадцать пять; яичный крем он добавил потому, что десерт  показался
ему слабоватым, наконец к кофе был подан графинчик рома, потому  что  многие
любят ром. Поднялся шумный спор. У Купо потребовали объяснений, он энергично
оправдывался: о двадцати пяти литрах никакого разговора не было; яичный крем
был дан на десерт, а если хозяин добавил его по собственной прихоти, то  тем
хуже для него; что же касается рома, то это жульничество, это хитрая уловка,
хозяин подсунул его на стол, чтобы увеличить счет. Никто его  не  просил  об
этом.
     - Он был подан на одном подносе с кофе, - кричал Купо. - Ну и  отлично!
Его следует и считать вместе с кофе!.. Оставьте нас  в  покое.  Берите  ваши
деньги и убирайтесь! Черт нас побери, если мы еще  когда-нибудь  заглянем  в
ваш грязный сарай.
     - Шесть франков, - повторял  хозяин  ресторана.  -  Отдайте  мне  шесть
франков... И я еще не считаю трех караваев хлеба, которые съел один из вас!
     Все столпились вокруг него, бешено  жестикулируя,  оглушительно  крича,
захлебываясь от негодования. Особенно  выходили  из  себя  женщины:  они  не
хотели прибавлять ни сантима... Вот так свадьба!  Нечего  сказать,  отлично!
Мадемуазель Реманжу кричала, что никогда  больше  ее  не  заманят  на  такие
угощения. Г-жа Фоконье твердила, что обед был очень  скверный;  у  себя  она
может состряпать на сорок су такой обед, что пальчики оближешь. Г-жа  Годрон
жаловалась, что ее посадили на самое плохое место, рядом с Сапогом,  который
не обращал на нее ни малейшего внимания. Эти пирушки всегда кончаются плохо!
Когда хотят устроить свадьбу как следует, то  приглашают  только  порядочных
людей! Испуганная Жервеза укрылась у окна, прижавшись  к  матушке  Купо.  Ей
было стыдно. Она чувствовала, что все эти обвинения падают на нее.
     В конце концов Мадинье  пошел  вместе  с  хозяином  обсудить  положение
вещей. Слышно  было,  как  они  спорили  внизу.  Через  полчаса  картонажник
вернулся. Он уладил дело, сойдясь с хозяином на трех  франках.  Но,  тем  не
менее, все были сердиты и раздосадованы. Разговор все  время  возвращался  к
злосчастным "добавлениям". Вскоре разразился новый скандал. На этот  раз  он
был вызван энергичной выходкой г-жи Бош. Она все время следила  за  мужем  и
заметила, как он в уголке ущипнул г-жу Лера за талию.  Тогда  она  со  всего
размаху запустила в него графином, который, ударившись о  стену,  разлетелся
вдребезги.
     - Сразу видно, что ваш  муж  портной,  сударыня,  -  сказала  сухопарая
вдова, с двусмысленным видом закусывая губу. - Юбочник первостатейный! Я уже
успела надавать ему под столом хороших пинков.
     Вечер был испорчен. Настроение ухудшилось. Г-н Мадинье предложил спеть;
но Шкварка-Биби,  славившийся  своим  голосом,  куда-то  исчез.  Мадемуазель
Реманжу, высунувшись из  окна,  увидела  его  спину  внизу.  Он  плясал  под
акациями  с  какой-то  толстой  простоволосой   девицей.   Две   скрипки   и
корнет-а-пистон  играли  кадриль  "Продавец   горчицы";   ее   танцовали   с
прихлопыванием в ладоши. Тогда все постепенно разбрелись:  Сапог  и  супруги
Годрон ушли; Бош тоже ускользнул. В окна  были  видны  парочки,  вертевшиеся
между деревьями.
     Зелень,  освещенная  развешенными  на   ветвях   фонариками,   казалась
искусственной, нарочито яркой, точно это была декорация. Разомлевшая от жары
ночь дремала чуть дыша. В зале завязался серьезный разговор между Лорилле  и
Мадинье, а в  это  время  дамы,  не  зная,  на  чем  сорвать  сердце,  стали
осматривать свои платья, стараясь найти на них пятна.
     Бахромки г-жи Лера, очевидно, попали в кофе. Платье г-жи  Фоконье  было
все залито соусом. Зеленая шаль мамаши Купо упала со стула и была найдена  в
углу, измятая и затоптанная. Но больше всех бесновалась г-жа Лорилле. У  нее
было пятно на  спине;  пусть  ей  говорят,  что  там  ничего  нет,  она  его
чувствует! Она извивалась и выворачивалась перед зеркалом и в  конце  концов
нашла его.
     - Что я вам говорила?! - закричала она.  -  Это  куриный  соус!  Гарсон
заплатит мне за платье! Я судом с него вытребую!.. Ну и денек!  Все  одно  к
одному! Лучше бы мне и впрямь остаться дома. Я сейчас же ухожу.  Довольно  с
меня их дурацкой свадьбы!
     Она выбежала в таком бешенстве, что лестница затряслась под ее  шагами.
Лорилле побежал уговаривать ее. Но она  соглашалась  подождать  только  пять
минут, здесь на улице, если компания хочет идти вместе. Ей следовало бы уйти
сразу после грозы, как она и хотела. Купо поплатится за этот день!
     Купо был совершенно ошеломлен этим взрывом бешенства, и Жервеза,  чтобы
успокоить его, согласилась сейчас же идти  домой.  Тогда  все  стали  спешно
прощаться. Г-н Мадинье взялся проводить мамашу Купо. Г-жа Бош брала  к  себе
ребят на первую ночь; Жервеза могла быть спокойна за них. Малютки уже  спали
прямо на стульях, объевшись  неудобоваримым  яичным  кремом.  Молодые  вышли
вместе с Лорилле, оставив компанию в ресторанчике. Во дворе  уже  завязалась
ссора с чужими посетителями. Бош и Сапог подхватили какую-то даму и, угрожая
разогнать всю ватагу, ни за что не хотели возвратить  ее  по  принадлежности
двум военным. Две  скрипки  и  корнет-а-пистон  яростно  отхватывали  польку
"Жемчужина".
     Было около одиннадцати часов. По бульвару Шапель и  по  всему  кварталу
Гут-д'Ор шло повальное  пьянство:  на  эту  субботу  выпадала  двухнедельная
получка. Г-жа Лорилле поджидала  остальную  компанию  под  газовым  фонарем,
шагах в двадцати от "Серебряной Мельницы". Она  взяла  Лорилле  под  руку  и
пошла вперед, не оборачиваясь, такими шагами, что Жервеза и Купо, задыхаясь,
едва поспевали за ней. Временами им приходилось сходить  с  тротуара,  чтобы
обойти пьяного, который валялся на земле, как свинья.  Лорилле  обернулся  и
сказал, чтобы сгладить неприятное впечатление:
     - Мы проводим вас до самого дома.
     Но тут заговорила г-жа Лорилле. Она находила нелепым проводить  брачную
ночь в этой вонючей дыре, в "Гостеприимстве". Разве они  не  могли  отложить
свадьбу и скопить несколько франков, чтобы обзавестись  мебелью  и  провести
первую ночь в своем  углу?  Нечего  сказать,  хорошо  им  будет,  когда  они
закупорятся в свою десятифранковую клетушку  под  крышей.  Там  на  двоих  и
воздуха-то не хватит!
     - Я отказался от комнаты, мы не будем жить  наверху,  -  робко  заметил
Купо. - Мы оставляем за собой комнату Жервезы, она больше.
     Г-жа Лорилле вдруг обернулась и вне себя от злости закричала:
     - Еще лучше!.. Ты будешь жить в комнате Хромуши!
     Жервеза страшно побледнела. Это прозвище, впервые брошенное ей прямо  в
лицо, ударило ее,  как  пощечина.  Кроме  того,  она  отлично  поняла  смысл
восклицания золовки: комната Хромуши - это комната, в  которой  она  прожила
месяц с Лантье, в которой еще не изгладились следы ее прошлой жизни. Купо не
понял. Он обиделся только на прозвище.
     - Напрасно ты даешь клички другим, - сердито сказал он. - Разве  ты  не
знаешь, что весь квартал зовет тебя за твои волосы  Коровьим  Хвостом.  Ведь
это тебе не доставляет удовольствия, а?.. Почему бы нам  и  не  оставить  за
собой комнату во втором этаже? Сегодня детей не будет, нам там  будет  очень
хорошо.
     Г-жа Лорилле ничего не ответила и с величественным видом  замкнулась  в
себе, страшно уязвленная этой кличкой "Коровий Хвост". Купо,  чтобы  утешить
Жервезу, тихонько пожимал ей руку; ему даже удалось  под  конец  развеселить
ее. Он весело шептал ей на ухо, что они входят в брачную жизнь с капиталом в
семь су: три больших монетки по два су и маленькая в одно су. Этими монетами
он  все  время  позвякивал  в  кармане.  Дойдя  до   "Гостеприимства",   все
распрощались очень сухо. Купо стал подталкивать женщин друг к  другу,  чтобы
они поцеловались, и назвал ихдурами, но в эту минуту какой-то пьяный,  желая
обойти их справа, вдруг сильно качнулся влево  и  повалился  как  раз  между
ними.
     - Э, да это дядя Базуж! - сказал Лорилле. - У него сегодня получка.
     Испуганная Жервеза прижалась к двери гостиницы. Дядя Базуж, старик  лет
пятидесяти, был факельщиком. Его черные штаны были испачканы грязью,  черный
плащ застегнут на плече, а черная кожаная шляпа сплющилась от многочисленных
падений.
     - Не бойтесь, он не злой, - продолжал Лорилле. - Это наш сосед:  третья
комната по коридору, не доходя до нас...
     Вот была бы штука, если б он в  таком  виде  попался  на  глаза  своему
начальству.
     Дядя Базуж обиделся, что Жервеза так испугалась его.
     - Ну, что, в чем дело? - бормотал он. - Что я, людоед, что ли?..  Я  не
хуже других, милочка моя... Ну, правда, я выпил маленько! Надо  же  рабочему
человеку смазать себе колеса. Ни вы, ни ваши приятели не сумели  бы  вынести
покойника в пятнадцать пудов весом. А мы  его  стащили  вдвоем  на  улицу  с
пятого этажа и даже ни чуточки  не  поломали...  Я,  знаете,  люблю  веселых
людей...
     Но Жервеза забилась в дверную нишу.  Ей  хотелось  плакать,  и  все  ее
спокойствие и радостное настроение были отравлены.  Она  уже  не  собиралась
целоваться с золовкой. Она умоляла Куио прогнать пьяного. Тогда дядя  Базуж,
пошатываясь, сделал жест, полный философического презрения.
     - Все равно, все там будем, милочка... И вы тоже... Придет, может быть,
день, когда вы будете рады убраться  туда  поскорей...  Да,  немало  я  знаю
женщин, которые сказали бы мне спасибо, коли я сволок бы их туда.
     Когда Лорилле потащили его домой, он обернулся и, икнув, пробормотал на
прощание:
     - Когда человек помер... послушайте-ка... когда человек помер,  это  уж
надолго.

IV

     Четыре года прошли  в  тяжелой  работе.  Жервеза  и  Купо  считались  в
квартале  примерной  четой.  Они  жили  скромно,  никогда  не  скандалили  и
регулярно, каждое воскресенье, ходили гулять в  Сент-Уэн.  Жена  работала  у
г-жи Фоконье по двенадцати часов в день и все-таки находила время и  комнату
держать в порядке и чистоте, и семью  покормить  утром  и  вечером.  Муж  не
пьянствовал, отдавал всю получку семье, и по вечерам, перед сном,  выкуривал
трубочку у открытого окна. Купо были  прекрасными  соседями,  их  ставили  в
пример. А так как общий их заработок достигал  десяти  франков  в  день,  то
считалось, что им удается кое-что откладывать.
     Однако первое время  им  приходилось  выбиваться  из  сил,  чтобы  хоть
как-нибудь свести концы с концами.  Свадьба  влетела  им  в  двести  франков
долга. Потом им до тошноты опротивела грязная  гостиница,  густо  населенная
какими-то темными личностями. Они мечтали о собственном уголке с собственной
мебелью, где все можно устроить  по-своему.  Двадцать  раз  они  принимались
высчитывать, во что это должно обойтись.  Если  они  хотят  устроиться  хоть
сколько-нибудь прилично, обзавестись  самым  необходимым,  чтобы  было  куда
рассовать вещи и на чем сварить обед, то это  станет  в  кругленькую  сумму,
так, примерно, около трехсот пятидесяти франков.  Нечего  было  и  надеяться
скопить такую огромную сумму меньше чем в два года, но на помощь  им  пришел
счастливый случай: один пожилой господин из Плассана попросил их отпустить к
нему старшего мальчика, Клода, чтобы определить его в школу. То  был  чудак,
любитель живописи, и вот ему пришла в голову счастливая причуда:  он  как-то
увидел человечков, которых любил рисовать Клод, и пришел  в  восторг.  А  на
Клода уходила масса денег. Оставшись с одним Этьеном, Жервеза и Купо скопили
триста пятьдесят франков в семь с половиной месяцев. В тот день, когда  была
куплена мебель у торговца подержанными вещами на улице Бельом,  они,  прежде
чем вернуться домой, совершили прогулку по бульварам. Оба сияли от восторга.
Теперь у них была кровать, ночной столик, комод с  мраморной  доской,  шкаф,
круглый стол с клеенкой, шесть  стульев,  -  все  это  из  старого  красного
дерева, - да еще, кроме того, постельные принадлежности, белье и почти новая
кухонная  посуда.  Им  казалось,  что  теперь  они  по-настоящему,  серьезно
вступают в жизнь, и то,  что  они  сделались  собственниками,  придавало  им
какой-то вес среди почтенных обитателей квартала.
     Два месяца они подыскивали себе квартиру. Сначала хотели  поселиться  в
большом доме на Гут-д'Ор. Но там все было занято,  не  оставалось  ни  одной
свободной комнатки; пришлось отказаться от этой давнишней мечты. Сказать  по
правде, Жервеза была не слишком огорчена этим: ее страшило близкое соседство
с Лорилле. И супруги стали подыскивать помещение в другом месте. Купо весьма
разумно полагал, что надо взять квартиру поближе к прачечной  г-жи  Фоконье,
чтобы Жервеза могла забегать домой в любое время дня.  Наконец  им  попалась
настоящая находка: две  комнаты  с  кухней  (одна  большая  комната  и  одна
маленькая) на Рю-Нев, почти  напротив  прачечной,  в  маленьком  двухэтажном
домике с очень крутой лестницей.. Наверху было только  две  квартирки:  одна
направо, другая налево. Внизу жил хозяин  каретного  заведения;  на  большом
дворе, вдоль улицы, стояли сараи  с  его  экипажами.  Молодая  женщина  была
совершенно очарована этой квартиркой, ей казалось, что она  снова  попала  в
провинцию. Соседок не было, сплетен опасаться не  приходилось.  Этот  тихий,
мирный уголок напоминал  ей  уличку  в  Плассане,  за  крепостным  валом.  В
довершение всего, даже не отрываясь от утюга, она могла видеть из  прачечной
окна своей квартиры, - стоило только вытянуть шею.
     Жервеза была уже на  девятом  месяце  беременности.  Но  она  держалась
молодцом и, смеясь, уверяла, что ребенок помогает ей работать. Она говорила,
что чувствует, как он подталкивает ее своими ручонками,  и  это  придает  ей
силы. Она и слушать не хотела, когда Купо уговаривал ее полежать  и  немного
отдохнуть. Да, как же! Станет она валяться! Она ляжет, только когда начнутся
схватки. Не до того теперь, когда скоро прибавится новый рот, и  надо  будет
работать вдвое. Жервеза сама вымыла  всю  квартиру,  а  потом  помогла  мужу
расставить мебель. К этой мебели у нее было почти  благоговейное  отношение;
она чистила ее с  материнской  заботливостью,  при  виде  малейшей  царапины
сердце у нее обливалось кровью. Когда ей  случалось,  подметая  пол,  задеть
мебель щеткой, она вздрагивала и пугалась,  как  будто  ушибла  самое  себя.
Особенно нравился ей комод; он  казался  ей  таким  красивым,  внушительным,
солидным. У нее была тайная, заветная мечта, о которой она не решалась  даже
заикнуться: ей хотелось поставить прямо на  середину  комода,  на  мраморную
доску, большие часы, - вот было бы великолепие! Если бы Жервеза  не  ожидала
ребенка, может  быть,  она  и  рискнула  бы  купить  часы.  Но  теперь  надо
подождать, и она со вздохом откладывала исполнение своей  мечты  на  будущие
времена.
     Супруги были в полном восторге от своей новой квартиры. Кровать  Этьена
стояла в маленькой комнатке, и там еще оставалось место для  второй  детской
кроватки. Кухня была крошечная  и  совсем  темная;  но  если  держать  дверь
открытой, то в ней было достаточно светло, а места Жервезе хватало,  -  ведь
не на тридцать же человек ей приходилось готовить! Что до  большой  комнаты,
то она была гордостью супругов. Утром они  задергивали  над  кроватью  белый
ситцевый полог, и комната превращалась в столовую: стол посредине, и шкаф  с
комодом друг против друга. Они заделали камин, потому что он поглощал в день
на пятнадцать су каменного угля, и поставили на мраморный  выступ  маленькую
чугунную печку; в самые жестокие холода топливо обходилось всего в семь су.
     Купо  постарался  придать  стенам  более  приглядный   вид   и   обещал
разукрасить их со временем еще лучше. Вместо отсутствующего  трюмо  повесили
большую гравюру, изображавшую маршала Франции с жезлом  в  руке,  гарцующего
верхом на коне, между пушкой и кучей ядер; на стене,  над  комодом,  по  обе
стороны старенькой фарфоровой позолоченной кропильницы,  в  которой  держали
спички, выстроились в два ряда семейные фотографии; на  карнизе  шкафа  друг
против друга стояли два гипсовых бюста - Паскаль и Беранже: один  серьезный,
другой улыбающийся; рядом с ними висели часы с  кукушкой,  и  казалось,  оба
бюста внимательно прислушиваются к их тиканью. Да,  это  была  действительно
отличная комната!
     - Угадайте, сколько мы платим за квартиру? - спрашивала Жервеза каждого
посетителя.
     И когда тот называл слишком большую сумму, она, в восторге от того, что
устроилась так хорошо и дешево, кричала:
     - Полтораста франков и ни гроша больше!.. А? Почти даром!
     Но и сама улица радовала их не меньше, чем квартира. Жервеза то и  дело
прибегала домой с работы от г-жи Фоконье. Купо по вечерам спускался  вниз  и
курил трубку на