- Они вас ждут, - говорил Купо, идя с Жерзезой по улице Пуассонье. - О!
Они уже начинают привыкать к мысли, что я  женюсь.  Сегодня  они  как  будто
очень любезны... И потом, если вы никогда  не  видели,  как  делают  золотые
цепочки, вам будет развлечение поглядеть. У них  как  раз  спешный  заказ  к
понедельнику.
     - У них есть золото? - спросила Жервеза.
     - Еще бы! И на стенах, и на полу, и повсюду.
     Тем временем они вошли в круглые ворота я пересекли двор. Лорилле  жили
на седьмом этаже, в подъезде В. Купо, смеясь,  крикнул  Жервезе,  чтобы  она
покрепче держалась за перила и  не  выпускала  их.  Она  подняла  голову  и,
щурясь, взглянула вверх, в  бездонную,  узкую  клетку  лестницы,  освещенную
тремя газовыми рожками, - по одному на каждые два этажа. Последний рожок  на
самом верху мерцал, как звездочка, в черном небе, а два других бросали вдоль
бесконечной спирали ступеней длинные, разорванные полосы света.
     - Ага, - сказал кровельщик, взобравшись на площадку  второго  этажа.  -
Здорово пахнет луковым супом. Здесь, наверно, ели луковый суп.
     В самом деле  лестница  В,  серая,  грязная,  с  сальными  перилами,  с
облупившимися стенами, насквозь пропахла крепким кухонным запахом. От каждой
площадки  отходили  узкие,  гулкие  коридоры;  в  них  вели  желтые   двери,
захватанные дочерна грязными руками. Из свинцовых помойных ящиков под окнами
несло вонючей сыростью; эта вонь смешивалась с едким запахом жареного  лука.
Снизу доверху,  от  первого  до  седьмого  этажа,  раздавался  стук  посуды,
дребезжание кастрюль,  скрежет  сковородок,  с  которых  соскребали  ложками
приставшие кусочки пищи. На  втором  этаже,  сквозь  приоткрытую  дверь,  на
которой было написано крупными буквами  "Живописец",  Жервеза  увидела  двух
мужчин с трубками, окутанных клубами табачного дыма. Они сидели  за  столом,
перед куском провощенного холста, и кричали, бешено жестикулируя.  Третий  и
четвертый этажи были спокойнее; сквозь дверные щели доносился только  мерный
скрип колыбели, заглушенный плач ребенка и, словно глухой шум  воды,  низкий
женский голос, торопливо что-то бормотавший - слов  нельзя  было  разобрать.
Кое-где к дверям были прибиты дощечки: на  одной  Жервеза  прочла  "Обойщица
г-жа Годрон" и еще - "Картонажная мастерская г-на Мадинье". На  пятом  этаже
происходила драка: от страшного топота дрожал пол, слышался грохот  падающих
стульев, брань, крики, удары; это не мешало соседям играть в  карты,  открыв
дверь для притока свежего воздуха.  Добравшись  до  шестого  этажа,  Жервеза
совсем запыхалась: она не привыкла к таким подъемам. У нее кружилась  голова
от этой все время мелькавшей перед глазами стены, от бесконечно  сменяющихся
приоткрытых дверей. На площадке расположилось какое-то семейство:  отец  мыл
тарелки на  маленькой  глиняной  печурке  около  помойного  ведра,  а  мать,
прислонившись к перилам, подмывала ребенка,  собираясь  уложить  его  спать.
Купо подбодрял Жервезу. Теперь уже немного осталось. И когда  они,  наконец,
добрались  до  седьмого  этажа,  он  ласково  улыбнулся,  чтобы  придать  ей
мужества;  Жервеза,  подняв  голову,  старалась  угадать,  откуда  раздается
тонкий, пронзительный голос, который она сквозь  весь  этот  шум  слышала  с
самой первой ступеньки. Это пела под самой  крышей,  на  чердаке,  маленькая
старушка, швея, одевавшая дешевых кукол. Потом Жервеза увидела, как в  дверь
напротив вошла высокая  девушка  с  ведром.  На  одно  мгновение  показалась
комната, смятая постель,  и  на  постели  полуодетый  мужчина;  он  валялся,
уставив глаза в потолок, и как будто чего-то ждал. Когда дверь захлопнулась,
Жервеза увидела приклеенную к ней карточку,  на  которой  было  написано  от
руки:  "Мадемуазель  Клеманс,  гладильщица".  Стоя  на   верхней   площадке,
запыхавшаяся, с подкашивающимися ногами, Жервеза перегнулась  через  перила,
чтобы поглядеть вниз. Теперь уже нижний газовый рожок мерцал, как звездочка,
в глубине узкого семиэтажного колодца. И все запахи дома, вся эта  громадная
рокочущая жизнь жарко дохнула на нее снизу, ударив  прямо  в  ее  испуганное
лицо, - ей показалось, что она стоит на краю пропасти.
     - Мы еще не пришли, - сказал Купо. - Это целое путешествие.
     Он свернул налево, в длинный коридор.  Потом  повернул  еще  два  раза:
первый  раз  опять  налево,  второй  -  направо.  Узкий  темный  коридор   с
облупившейся штукатуркой,  кое-где  освещенный  тусклыми  газовыми  рожками,
уходил вдаль и иногда раздваивался. Совсем одинаковые двери  следовали  одна
за другой, как в тюрьме или монастыре; почти все они были широко распахнуты,
и  все  комнаты  с  их  нищенской   рабочей   обстановкой   были   пронизаны
рыжевато-золотистым светом теплого июльского вечера. Наконец они  подошли  к
совершенно темному проходу.
     - Ну, вот мы и пришли, - сказал кровельщик. - Осторожно!  Держитесь  за
стену. Здесь три ступеньки.
     Жервеза  очень  осторожно  сделала  в  темноте  с  десяток  шагов;  она
споткнулась и отсчитала три ступеньки. В конце  прохода  Купо,  не  стучась,
толкнул дверь. На пол упала яркая полоса света. Они вошли.
     Это была узкая, вытянутая  в  длину  комната,  казавшаяся  продолжением
коридора. Полинявшая  шерстяная  занавеска,  вздернутая  сейчас  на  шнурке,
делила ее на две части. В передней половине  стояла  кровать,  задвинутая  в
угол, под  скошенный  чердачный  потолок,  чугунная  печка,  еще  теплая  от
стряпни, два стула, стол и шкаф, у которого был отпилен выступ внизу,  чтобы
можно было втиснуть этот шкаф между кроватью и дверью.  Во  второй  половине
помешалась мастерская. В глубине стоял узкий горн с поддувалом; направо были
вделаны в  стену  тиски;  над  ними,  на  полке,  валялись  старые  железные
инструменты; налево,  возле  окна,  стоял  маленький  верстачок,  заваленный
щипчиками, резцами и микроскопическими пилками. Все это так и  лоснилось  от
грязи.
     - Это мы! - крикнул Купо, подходя к занавеске.
     Но ему ответили не сразу. Жервеза, взволнованная и потрясенная  мыслью,
что входит в комнату, полную золота, держалась позади кровельщика  и,  робко
лепеча, кивала головой, приветствуя хозяев. Яркий свет от лампы, стоявшей на
верстаке, и от раскаленных углей, пылавших в горне, еще больше  усиливал  ее
смущение. Наконец она разглядела г-жу  Лорилле,  рыжую  и  довольно  толстую
женщину небольшого роста. Напрягая короткие руки, она большими  клещами  изо
всех сил протаскивала черную металлическую  нить  сквозь  волок  -  стальную
дощечку с  отверстиями,  прикрепленную  к  тискам.  Сам  Лорилле,  такой  же
маленький,  но  худощавый  и  проворный,  как  обезьяна,  работал  у  станка
щипчиками, орудуя над чем-то до такой степени крошечным,  что  предмет  этот
совершенно исчезал в его узловатых пальцах. Муж первый поднял голову. У него
были редкие волосы и длинное болезненное лицо,  изжелтабледное,  как  старый
воск.
     - А! Это вы. Хорошо, хорошо!  -  пробормотал  он.  -  Мы,  как  видите,
торопимся... Не входите  в  мастерскую,  вы  нам  помешаете.  Оставайтесь  в
комнате.
     И он снова  взялся  за  свою  мелкую  работу.  Зеленоватый  отблеск  от
круглого графина с водой падал на его лицо, а свет от лампы,  преломляясь  в
графине, прыгал зайчиками по его работе.
     - Возьмите стулья,  садитесь,  -  крякнула,  в  свою  очередь,  госпожа
Лорилле. - Это та самая женщина? Хорошо, хорошо.
     Она свернула проволоку, положила ее на горн и стала прокаливать,  чтобы
затем протащить  сквозь  последние  отверстия  волока.  Угли  она  раздувала
широким деревянным поддувалом.
     Купо придвинул стул и усадил Жервезу возле занавески. Комната была  так
узка, что он не мог поместиться рядом. Он сел сзади и, наклонившись к  самой
шее Жервезы, стал объяснять ей, в чем заключается  работа  Лорилле.  Молодая
женщина, смущенная странным приемом, чувствовала  себя  неловко  под  косыми
взглядами хозяев, у нее шумело в ушах, она плохо  слышала,  что  говорил  ей
Купо. Она находила, что г-жа Лорилле выглядит много старше  своих  лет;  она
казалась ей неопрятной; ее  жидкие  волосы,  заплетенные  в  тонкую  косицу,
спускались  на  расстегнутую  кофточку.  Муж,  только  годом  старше   жены,
показался ей совсем стариком; у него были злые тонкие губы. Он был в рубашке
- без пиджака - и в стоптанных туфлях на босу ногу. Но больше всего изумляло
Жервезу  убожество  самой  мастерской,  грязной,  с  запачканными   стенами,
заваленной ржавым железным ломом. Это было похоже на лавочку торговца старым
железом. Было невыносимо жарко. На зеленоватом лице г-на Лорилле  проступили
капли пота. Г-жа Лорилле сняла кофточку и работала с голыми руками, в  одной
рубашке, прилипшей к ее отвислым грудям.
     - А золото? - вполголоса спросила Жервеза.
     Она беспокойно всматривалась во все  углы,  стараясь  разглядеть  среди
этой грязи тот сияющий блеск, который она ожидала увидеть тут.
     Купо рассмеялся.
     - Золото?! - сказал он. - Смотрите, вот оно, а вот и еще, и вот опять -
под вашими ногами.
     Он последовательно указал ей сначала на нить,  которую  вытягивала  его
сестра, затем на пучок, висевший  на  стене  и  похожий  на  моток  железной
проволоки; потом  он  стал  на  четвереньки  и  принялся  шарить  рукой  под
деревянной решеткой, которая сплошь  покрывала  пол  мастерской;  оттуда  он
вытащил  какойто  обломочек,  вроде  кончика  заржавленной  иголки.  Жервеза
вскрикнула. Не может быть, чтобы этот черный некрасивый металл был  золотом!
Купо прикусил кончик и показал ей блестящий след зубов. Потом он пустился  в
объяснения: хозяева  изготовляют  золотой  сплав  в  виде  проволоки,  и  ее
приходится протягивать сквозь волок, чтобы получить надлежащую толщину;  при
этом, чтобы золото не рвалось, его надо прокаливать пять или шесть  раз.  О,
тут нужна большая опытность и ловкие руки! Сестра не пускает мужа к  волоку,
потому что он кашляет. Сама она работает изумительно ловко.  Он  видел,  как
она вытягивает проволоку в волосок толщиною.
     Лорилле скрючился на  табуретке  в  припадке  кашля.  Потом,  продолжая
кашлять,  задыхаясь,  он  сказал,  не  глядя  на  Жервезу,  а   так,   будто
устанавливал этот факт исключительно для самого себя:
     - Я делаю колонку.
     Купо заставил Жервезу встать. Она может подойти и  поглядеть.  Цепочный
мастер выразил свое согласие  каким-то  ворчанием.  Он  наворачивал  золотую
проволочку, приготовленную  его  женой,  на  колодку  -  тоненький  стальной
стерженек. Затем легким  движением  пилы  перерезал  проволочку  вдоль  всей
колодки: каждый оборот проволочки образовал колечко. Тогда он  начал  паять.
Колечки лежали  на  большом  куске  древесного  угля,  Лорилле  смачивал  их
раствором буры, налитым на донышко  стоявшего  рядом  разбитого  стакана,  и
быстро накаливал на  горизонтальном  пламени  паяльной  горелки.  Приготовив
сотню коечек,  он  снова  принимался  за  свою  мелкую  работу,  опершись  о
подставку - деревянную дощечку, отполированную постоянным трением его  руки.
Он брал колечко, сгибал его щипчиками, зажимал  с  одного  конца,  вводил  в
предыдущее, уже укрепленное колечко, и снова раздвигал  клинышком.  Все  это
делалось так равномерно и беспрерывно, колечко следовало за колечком с такой
быстротой, что цепь вырастала на  глазах  у  Жервезы,  а  она  не  могла  ни
уследить за работой, ни понять, как все это выходит.
     - Это колонка, - сказал Купо. -  Бывает  еще  канитель,  струна,  витая
веревочка, но это колонка. Лорилле делает только колонку.
     Лорилле  захихикал  от  удовольствия.  Продолжая  нанизывать   колечки,
исчезавшие между его грязными ногтями, он сказал:
     - Послушай-ка, Смородинка!.. Я высчитал  сегодня  утром.  Я  работаю  с
двадцати лет. Верно? Ну, хорошо, так знаешь ли ты,  какой  длины  колонку  я
сделал по сегодняшний день? - Он поднял свое бледное лицо и прищурил красные
веки. - Восемь тысяч метров! Понимаешь? Два лье! Колонная цепочка в два лье!
Можно обмотать шеи всем женщинам нашего квартала...  И,  понимаешь,  колонка
ведь все удлиняется. Я думаю, что в конце концов  доведу  ее  от  Парижа  до
Версаля.
     Жервеза  снова  села.  Она  была  разочарована:  все  здесь  было   так
безобразно. Она улыбалась, чтобы доставить  удовольствие  супругам  Лорилле.
Больше всего ее смущало, что о самом важном для нее деле, о свадьбе, они  не
говорили ни слова. Не будь этого дела, она, конечно, не пришла бы к  ним.  А
Лорилле  продолжали  обращаться  с  ней  так,  будто  Купо  привел   к   ним
надоедливую, любопытную посетительницу. Наконец завязался кое-как  разговор,
но он все время вертелся только вокруг жильцов дома. Г-жа  Лорилле  спросила
брата, не слышал ли он, поднимаясь по лестнице, как дрались на пятом  этаже.
У этих Бенаров что ни день - драка. Муж возвращается домой мертвецки пьяным;
жена, впрочем, тоже хороша - постоянно орет и отвратительно ругается.  Потом
заговорили о живописце со второго этажа, об этом верзиле Боделяне: кривляка,
по уши в долгах,  всегда  дымит  трубкой  и  галдит  со  своими  приятелями.
Картонажное заведение г-на Мадинье влачит  жалкое  существование:  вчера  он
рассчитал еще двух работниц. Если он разорится, семья  пойдет  по  миру;  он
проедает все, что ни  зарабатывает,  а  ребятишки  у  него  бегают  голые...
Любопытно, как это г-жа Годрон ухитряется обивать  свои  тюфяки.  Она  опять
беременна; в конце концов это  просто  неприлично  в  ее  годы.  Хозяин  уже
приходил выселять Коке, жильцов с шестого этажа: задолжали за три  квартала.
Кроме того они постоянно выносят свою печурку на лестницу. В прошлую субботу
чуть не  сгорел  маленький  Лангерло.  Хорошо  еще,  что  вовремя  подоспела
мадемуазель Реманжу, старушка с седьмого этажа: она как раз спускалась вниз,
чтобы отнести в магазин своих кукол. Что до гладильщицы мадемуазель Клеманс,
то надо сказать правду у нее золотое сердце: она обожает животных. Но  ведет
она себя не слишком-то строго. Подумать только! Такая  красивая  девушка,  а
путается со всеми мужчинами! Скоро она будет по улицам трепаться. Уж  будьте
уверены.
     - Ну вот и еще одна, - сказал  Лорилле,  передавая  жене  цепочку,  над
которой работал с самого завтрака. - Можешь ее выправить.
     И он повторил с настойчивостью человека, которому нелегко даются шутки:
     - Еще полтора метра... Приближаюсь к Версалю.
     Г-жа Лорилле накалила цепочку и стала выправлять ее, протягивая  сквозь
отверстие волока. Потом она положила ее  в  маленькую  медную  кастрюльку  с
длинной ручкой и подержала над  раскаленными  углями  горна.  Купо  заставил
Жервезу полюбоваться и этой, теперь уже последней,  операцией.  Выварившись,
золото приняло темно-красный оттенок. Цепочка была  готова,  ее  можно  было
сдавать.
     - Продают их светлыми, блестящими, - пояснил кровельщик. -  Полировщики
оттирают их суконками.
     Но  Жервеза  чувствовала,  что  мужество  ее  подходит  к  концу.   Она
задыхалась: жара все усиливалась. Дверь все  время  была  заперта,  так  как
Лорилле простуживались от малейшего сквозняка. Хозяева ничего не говорили  о
свадьбе, и Жервеза решила уйти. Она тихонько потянула Купо за  куртку.  Купо
понял. Он тоже был смущен и раздосадован этим нарочитым молчанием.
     - Ну, мы уходим, - сказал он. - Мы не хотим вам мешать.
     Он потоптался на месте,  выжидая,  надеясь,  что  они  хоть  что-нибудь
скажут, хоть намекнут на событие. Наконец он решился начать сам:
     - Послушайте, Лорилле, мы рассчитываем на вас.  Вы  будете  свидетелями
моей жены.
     Лорилле поднял голову и захихикал, делая вид, что крайне  изумлен.  Его
жена оставила волок и вышла на середину мастерской.
     - Так это всерьез? - пробормотал  Лорилле.  -  Черт  его  знает,  этого
чудака Смородинку! Никогда не разберешь, когда он шутит!
     - А! Так это та самая особа, - сказала в  свою  очередь  г-жа  Лорилле,
разглядывая Жервезу. - Господи! Нам, конечно, не к чему давать вам советы...
Но все-таки, как это вам пришло в голову жениться?  Но,  конечно,  если  это
нравится вам обоим... Только ведь когда это  выходит  неудачно,  потом  себя
поедом едят. А оно частенько выходит неудачно. Очень, очень часто.
     Последние слова г-жа Лорилле произнесла медленно, покачивая  головой  и
рассматривая Жервезу. Она осмотрела ее всю, разглядывала ее руки и ноги, как
будто хотела раздеть молодую женщину, чтобы не пропустить ни одного пятнышка
на теле. Она была вынуждена сознаться  себе,  что  Жервеза  лучше,  чем  она
ожидала.
     - Мой брат совершенно свободен, - заговорила  она  еще  язвительнее.  -
Конечно,  семья  могла  надеяться...  Ведь  родные  всегда   строят   разные
предположения. Но раз уж оно так странно обернулось... Я во всяком случае не
желаю спорить. Он мог бы привести к нам последнюю из последних, и всетаки  я
сказала бы: "Женись, пожалуйста, и оставь меня в покое..." А ведь у нас  ему
было неплохо. Взгляните, какой он толстый, сразу видно, что не голодал.  Его
всегда ждал горячий обед, - минута в  минуту...  Скажи-ка,  Лорилле,  ты  не
находишь, что наша гостья похожа на Терезу? Знаешь? На ту женщину  напротив,
что умерла от чахотки.
     - Да, пожалуй, - отвечал цепочный мастер.
     - И у вас двое детей, сударыня? Между прочим, я уже  говорила  об  этом
брату. Я говорила ему: не понимаю, как ты женишься  на  женщине,  у  которой
двое детей... Вы не сердитесь, что я принимаю  в  нем  участие,  это  вполне
естественно... И к тому же у вас не совсем здоровый вид... Правда, Лорилле?
     - Да, да, она не крепка на вид.
     Они не говорили о ее ноге. Но Жервеза поняла по их  беглым  усмешкам  и
косым взглядам, что они намекали именно на ее ногу. Она стояла  перед  ними,
кутаясь в свою тонкую шаль с желтым узором, и отвечала  им  односложно,  как
судьям. Видя, что ей тяжело, Купо, наконец, закричал:
     - Все это ни к чему... Что бы вы ни говорили, все это  ерунда.  Свадьба
будет в субботу, двадцать девятого июля!  Я  рассчитал  по  календарю.  Так,
значит, условились? Подходит вам этот день?
     - Ах, нам все подходит, - отвечала его сестра. - Незачем  тебе  было  и
советоваться с нами... Я не мешаю Лорилле быть свидетелем.  Я  хочу  только,
чтобы меня оставили в покое.
     Жервеза  стояла,  опустив  голову,  и  не  знала,  куда   деваться.   В
замешательстве  она  просунула  кончик  ботинка   в   квадратное   отверстие
деревянной  решетки,  постланной  на  полу  мастерской.   Вытащив   ногу   и
испугавшись,  что  она  сломала  что-нибудь,  Жервеза  наклонилась  и  стала
ощупывать решетку рукой. Лорилле мгновенно схватил лампу, подошел  к  ней  и
стал подозрительно осматривать ее руки.
     - Надо быть осторожнее, -  сказал  он.  -  Золотые  опилки  пристают  к
подошвам, и их можно незаметно унести.
     Вот  неприятная  история.  Хозяева  не  допускают  пропажи  ни   одного
миллиграмма. Он  показал  заячью  лапку,  которой  собирал  пылинки  золота,
оставшиеся на станке, и  кожу,  пришитую  у  него  на  коленях,  на  которой
оставались падающие крупинки. Два раза в неделю мастерская подметается самым
тщательным образом, весь сор сохраняется,  потом  его  сжигают  и  исследуют
золу. В этой золе оказывается золота франков на двадцать пять -  тридцать  в
месяц.
     Г-жа Лорилле не спускала глаз с ботинок Жервезы.
     - Не сердитесь, пожалуйста, - пробормотала она с  любезной  улыбкой.  -
Может быть, вы осмотрите свои подметки.
     И Жервеза, вся красная, снова села, подняла ноги  и  показала,  что  на
подошвах ничего нет. Купо открыл дверь и, сухо крикнув  "Прощайте!",  позвал
Жервезу из коридора. Тогда и она вышла, пролепетав какую-то любезность:  она
надеется, что еще встретится с ними, и тогда все они поймут друг  друга.  Но
Лорилле уже принялись за работу в черной глубине мастерской,  где  маленький
горн светился, точно последний догорающий уголь в  жарко  натопленной  печи.
Жена вытягивала новую золотую  нить;  рубашка  спустилась  у