вочки появляется в них раз за разом, и это, возможно, вызывает любопытство Эшмора, так что он решает вновь просмотреть документы о смерти ее брата. Ассистент - женщина по имени Дон Херберт. Я пытался разыскать ее, но она уволилась на другой день после того, как взяла историю болезни, - ничего себе, нашла время. А теперь Эшмор погиб. Мне не хочется показаться помешанным на заговорах, но все это выглядит странно, согласен? Херберт могла бы разъяснить, в чем дело, но от Санта-Барбары до Сан-Диего ни в одной адресной книге нет ни ее адреса, ни номера телефона.
     - Дон Херберт, - повторил Майло. - Первая буква как у Хувера?
     - Среднее имя Кент. Как у герцога.
     - Отлично. Попытаюсь найти след до окончания смены.
     - Был бы признателен.
     - Прояви свою признательность, накормив меня. Приличная еда в доме есть?
     - Я полагаю...
     - А еще лучше haute cuisine . Я что-нибудь подберу. Чтобы вкусно пожрать, очень дорогое, и все за твой счет.
     Он заявился в восемь часов, держа на вытянутых руках белую коробку. На крышке - изображение ухмыляющегося островитянина в юбке из травы, вращающего на пальцах громадную лепешку.
     - Пицца? - спросил я. - А как же насчет haute и очень дорогого?
     - Подожди, пока не увидишь счет.
     Он отнес коробку в кухню, поддел ногтем бечевку, снял крышку, вынул кусок и съел его, стоя у стола. Затем вытащил другой кусок, отдал его мне, взял еще один себе и присел на стул.
     Я взглянул на свой кусок. Расплавленный сыр, украшенный грибами, луком, перцем, анчоусами, колбасой и множеством других продуктов, которые я не мог определить.
     - Что это такое, ананас?
     - И манго. И канадский бекон, и брэтвурст, и чоризо  - Он потряс банку. Пустая. Облокотившись на стол обеими руками, Майло взглянул на меня.>. То, что ты держишь, приятель, настоящая "Паго-Паго пицца" со Спринг-стрит. Предельно демократичная кухня. По кусочку от всех видов пищи. Урок гастрономической демократии. - Он ел и разговаривал с набитым ртом: - Маленький индонезиец продает это с прилавка поблизости от центра, и люди выстраиваются в очередь.
     Сорт свиной колбасы.
     - Люди выстраиваются в очередь и для того, чтобы заплатить штрафы за нарушение правил парковки.
     - Ну, как хочешь, - заявил Майло и опять нырнул в коробку, держа руку под куском, чтобы поймать капли расплавившегося сыра.
     Я подошел к буфету, отыскал пару бумажных тарелок и поставил их на стол вместе с салфетками.
     - Ого, прекрасный фарфор! - Он вытер подбородок. - Что-нибудь выпьем?
     Я вынул из холодильника две банки кока-колы.
     - Это подойдет?
     - Если холодная.
     Покончив со вторым куском, он вскрыл банку и отпил глоток.
     Я сел к столу и откусил от куска.
     - Неплохо.
     - Майло знает толк в жратве. - Он с жадностью отпил еще коки. - Что касается твоей мисс Дон К. Херберт, то к ней никаких претензий: никаких вызовов в полицию не зарегистрировано. Еще одна святая невинность.
     Он сунул руку в карман, вынул лист бумаги и вручил его мне.
     Дон Кент Херберт, дата рождения: 13 декабря 1963 г.
     Рост 5 футов 6 дюймов, вес 170 фунтов, каштановые волосы, карие глаза, автомобиль "мазда-миата".
     Внизу напечатан адрес: Линдблейд-стрит, в Калвер-Сити.
     Я поблагодарил Майло и спросил, известно ли ему что-нибудь новое по делу об убийстве Эшмора.
     Он покачал головой:
     - Относят к обычному голливудскому нападению.
     - Подходящий тип для нападения. Был богат. - Я описал дом на Норт-Виттиер.
     - Не знал, что исследовательская работа так хорошо оплачивается, - заметил Майло.
     - Не сказал бы, что это так. У Эшмора, наверное, был какой-то независимый доход. Это объяснило бы, почему клиника приняла его на работу в то время, когда она избавлялась от врачей и не приветствовала субсидии на исследования. Весьма возможно, что он пришел со своим приданым.
     - То есть заплатил за свое поступление на службу?
     - Такое случается.
     - Я хотел бы спросить вот о чем. Это касается твоей теории, почему Эшмор начал проявлять любопытство. Кэсси поступала на лечение и выписывалась из клиники, начиная с момента рождения. Почему же он ждал до февраля и раньше не совал нос в чужие дела?
     - Хороший вопрос. Подожди-ка.
     Я принес выписки, которые сделал из истории болезни Кэсси. Майло придвинулся к столу, я стоял рядом и переворачивал страницы.
     - Вот, - нашел я. - 10 февраля. За четыре дня до того, как Херберт взяла историю болезни Чэда. Вторая госпитализация Кэсси из-за проблем с желудком. Диагноз: расстройство желудка неизвестного происхождения. Возможно, сепсис - основной симптом - кровавый понос. Это могло вызвать у Эшмора предположение о каком-нибудь специфическом отравлении. Может быть, его профессиональный интерес преодолел апатию.
     - Однако не настолько, чтобы он поговорил об этом со Стефани.
     - Верно.
     - Поэтому можно предположить, что он искал, но ничего не нашел.
     - Тогда почему не возвратить назад медицинскую карту? - возразил я.
     - Небрежность. Возможно, Херберт должна была сделать это, но не сделала. Знала, что скоро уходит, и ей было наплевать на бумаги.
     - Когда увижу ее, спрошу об этом.
     - Ага. Кто знает, может, она прокатит тебя в своей "миате".
     - Трепись, трепись, - ответил я. - О Реджинальде Боттомли есть что-нибудь новенькое?
     - Пока нет. Фордебранд - сыщик из Футхилла - сейчас в отпуске. Поэтому я заказал разговор с парнем, который его временно заменяет. Будем надеяться, что он посодействует.
     Майло поставил банку на стол. Лицо его стало напряженным, и я подумал, что знаю причину. Он думал, известно ли тому, другому детективу, кто он, Майло, такой. Побеспокоится ли он ответить на вызов.
     - Спасибо, - сказал я. - За все.
     - De nada . - Он потряс банку. Пустая. Облокотившись на стол обеими руками, Майло взглянул на меня.
     - Что случилось?
     - Ты выглядишь неуверенным. Как будто проиграл.
     - Думаю, да. Все это только теории, а Кэсси до сих пор в опасности.
     - Понимаю, что ты имеешь в виду. Самое лучшее - сосредоточиться, не отклоняться в сторону. Это рискованно в таких запутанных случаях - я-то знаю, часто бывал в подобных ситуациях. Чувствуешь себя бессильным, начинаешь бросаться из стороны в сторону и заканчиваешь тем, что мудрее не стал, а годы прошли.

***

     Он ушел вскоре после окончания разговора, а я позвонил в палату Кэсси. Был уже десятый час, и посещение больных прекратилось. Я представился телефонистке больничного коммутатора, и меня соединили. Ответила Вики.
     - Алло, это доктор Делавэр.
     - О... чем могу помочь?
     - Как дела?
     - Прекрасно.
     - Вы в комнате Кэсси?
     - Нет, не там.
     - На посту?
     - Да.
     - Как Кэсси?
     - Отлично.
     - Спит?
     - Ага.
     - А Синди?
     - Она тоже.
     - Тяжелый день, а?
     - Да уж.
     - Доктор Ивз была?
     - Около восьми - вам нужно точное время?
     - Нет. Спасибо. Есть что-нибудь новое по поводу гипогликемии?
     - По этому вопросу лучше переговорить с доктором Ивз.
     - Новых припадков не было?
     - Нет.
     - Хорошо, - закончил я. - Скажите Синди, что я звонил. Зайду завтра.
     Вики повесила трубку. Несмотря на ее враждебность, я испытывал странное, почти развращающее чувство власти. Я знал о ее безрадостном прошлом, а ей было неизвестно о моих сведениях. Но вскоре я понял: мои знания нисколько не приблизили меня к истине.
     "Слишком отвлекся", - сказал бы Майло.
     Я сидел и чувствовал, как уменьшается моя власть.
     13
     На следующее утро я проснулся в чистых лучах весеннего солнца. Пробежался пару миль трусцой, не обращая внимания на боль в коленях и сосредоточив все мысли на вечере, который проведу вместе с Робин.
     Принял душ, покормил рыбок, во время завтрака прочитал газету. Об убийстве Эшмора больше ни слова.
     Позвонил в то справочное бюро, которое подходило к адресу Дон Херберт. Ни адреса, ни номера телефона. Женщины с такой фамилией у них не оказалось. Ни один из двух Хербертов, проживающих в Калвер-Сити, не знал никакой Дон.
     Я повесил трубку. А что, собственно, изменится, если я и найду адрес? Ну, отыщется Дон. Как я объясню свой интерес по поводу истории болезни Чэда?
     Я решил сосредоточиться исключительно на своей специальности. Одевшись и пристегнув на лацкан больничный пропуск, я выехал из дома, повернул на бульваре Сансет на восток и направился в Голливуд.
     До Беверли-Хиллз я добрался очень быстро и проехал Виттиер-драйв, не снижая скорости. Что-то на противоположной стороне бульвара привлекло мое внимание.
     Белый "катласс", приближающийся с востока. Я свернул на Виттиер и направился к 900-му кварталу.
     При первой же возможности повернул в обратном направлении. К тому времени, как я подъехал к большому Дому в георгианском стиле, "олдсмобил-катласс" уже стоял на том же самом месте, где я видел его вчера. Из автомашины выходила чернокожая женщина.
     Молодая, около тридцати или чуть постарше, невысокая и тоненькая. Серый хлопчатобумажный свитер, черная, до колен, юбка и черные туфли на низком каблуке. В одной руке она несла сумку с продуктами, а в другой держала коричневый кожаный кошелек.
     Возможно, экономка. Ездила делать покупки для опечаленной вдовы Эшмора.
     Она повернулась к дому и заметила меня. Я улыбнулся. Вопросительно посмотрев на меня, маленькими легкими шажками приблизилась ко мне. Когда женщина подошла ближе, я увидел, что она очень хорошенькая. Кожа была настолько черной, что отливала в синеву. Круглое лицо, не заостренный подбородок; черты ясные и широкие, как у нубийских масок. Большие внимательные глаза сосредоточились на мне.
     - Здравствуйте. Вы из больницы? - Утонченное английское произношение, свойственное учащимся средней школы.
     - Да, - удивившись, ответил я, но вскоре понял, что она увидела пропуск на лацкане.
     Ее глаза заморгали, потом широко раскрылись. Радужная оболочка двух оттенков - красного дерева в центре и орехового по краям.
     Покрасневшие белки. Она плакала. Рот слегка дрожит.
     - Алекс Делавэр, - представился я, протягивая руку из окна машины.
     Женщина поставила сумку на траву и пожала мне руку. Ее узкая ладонь была сухой и очень холодной.
     - Анна Эшмор. Не ждала никого так скоро.
     Почувствовав неловкость из-за своих предположений, я произнес:
     - Я не знал доктора Эшмора, но хотел выразить свои соболезнования.
     Она опустила руку. Где-то в стороне чихала газонокосилка.
     - Никакой официальной службы не будет. Муж не был религиозен. - Она повернулась к большому дому. - Не зайдете ли?

***

     Стены вестибюля высотой в два этажа были оштукатурены в кремовый цвет, а пол был выложен черными мраморными плитами. Витая мраморная лестница с красивыми медными перилами вела на второй этаж. Справа от холла большая столовая-с желтыми стенами сверкала темной гладкой мебелью в стиле модерн, которую, по-видимому, полировала добросовестная прислуга. На стене за лестницей - смесь современной живописи и африканского варианта батика. Небольшое фойе вело к стеклянным дверям, которые как бы обрамляли классический калифорнийский вид - зеленый газон, голубой бассейн, наполненный пронизанным солнцем серебром воды, белые кабинки за увитой растениями колоннадой, зеленая изгородь и клумбы с цветами под колеблющейся тенью деревьев. Что-то ярко-красное карабкалось по черепице крыши кабины - бугенвиллея, которую я видел с улицы.
     Из столовой вышла горничная и забрала сумку у хозяйки. Анна Эшмор поблагодарила ее, затем указала налево, в гостиную, комнату в два раза больше столовой, расположенную на две ступени ниже холла.
     - Пожалуйста, - предложила она, спускаясь в гостиную и включая несколько напольных ламп.
     В углу расположился большой черный рояль. По восточной стене - ряд высоких окон, закрытых ставнями, сквозь которые пробивались тонкие лучи света. На светлом паркете лежат персидские ковры в черных и буро-красных тонах. Белый потолок с углублениями-кессонами, стены абрикосового цвета. На стенах вновь произведения искусства - то же смешение полотен, писаных маслом, и африканских тканей. Мне показалось, что над гранитной полкой камина я разглядел работу Хокни.
     Комната была холодной, ее наполняла мебель, как будто только что привезенная из студии дизайнера. Белые замшевые итальянские диваны, черное кресло работы Броера, большие, со щербинами, постнеандертальские каменные столы и несколько столиков поменьше с витыми медными прутьями-ножками и столешницами из тонированного голубого стекла. Один из каменных столов располагался перед самым большим диваном. В центре его возвышалась чаша из розового дерева, наполненная яблоками и апельсинами.
     Миссис Эшмор вновь пригласила:
     - Пожалуйста. - И я сел прямо напротив фруктов.
     - Могу вам предложить что-нибудь выпить?
     - Нет, благодарю.
     Она села против меня, прямая и молчаливая.
     За то время, пока мы шли из холла, ее глаза наполнились слезами.
     - Сочувствую вам в вашей потере, - произнес я.
     Она вытерла пальцами глаза и села еще прямее.
     - Спасибо, что пришли.
     Молчание заполнило комнату и, казалось, сделало ее еще холоднее. Миссис Эшмор вновь вытерла глаза и сложила руки на коленях, сплетя пальцы.
     - У вас красивый дом, - заметил я.
     Она подняла руки в беспомощном жесте.
     - Не знаю, что теперь с ним делать.
     - Вы давно живете здесь?
     - Всего год. Он давно принадлежал Лэрри, но до этого мы никогда здесь вместе не жили. Когда мы переехали в Калифорнию, Лэрри сказал, что он должен стать нашим домом. - Она пожала плечами, вновь подняла руки, но уронила их на колени. - Слишком большой, просто до смешного... Мы поговаривали о его продаже... - Она покачала головой. - Пожалуйста, угощайтесь.
     Я взял яблоко и надкусил его. Наблюдение за тем, как я ем, казалось, успокаивало ее.
     - Откуда вы приехали?
     - Из Нью-Йорка.
     - Доктор Эшмор жил раньше в Лос-Анджелесе?
     - Нет, но он приезжал сюда ради торговых сделок - у него было много домов. По всей стране. Это было... именно его дело.
     - Покупка недвижимости?
     - Покупка и продажа. Вложение капитала. Он даже недолго владел домом во Франции. Очень старым. Замком. Какой-то герцог купил его и рассказывал всем, что на протяжении сотен лет этот дом принадлежал его семье. Лэрри смеялся - он ненавидел всякую претенциозность. Но ему нравилось продавать и покупать. Ему нравилась свобода, которую приносила сделка.
     Мне было понятно подобное чувство, ведь я сам смог достичь некоторой финансовой независимости, воспользовавшись поднятием спроса на землю в середине семидесятых. Но я действовал на значительно более низком уровне.
     - Наверху, - продолжала женщина, - все пусто.
     - Вы живете здесь одна?
     - Да. Детей у нас нет. Пожалуйста, возьмите апельсин. Он с дерева, которое растет на заднем дворе. Очень легко чистится.
     Я взял апельсин, снял кожуру и съел дольку. Звук моих работающих челюстей казался просто оглушительным.
     - У нас с Лэрри мало знакомых, - употребляя настоящее время, она как бы отказывалась признавать новое для нее состояние вдовства.
     Вспомнив ее замечание о том, что она не ожидала такого быстрого визита из больницы, я спросил:
     - Вас собираются посетить сослуживцы мужа?
     Она кивнула:
     - Да. С пожертвованием - то есть с документом, подтверждающим передачу денег ЮНИСЕФ. Они вставили его в рамку. Какой-то мужчина позвонил мне вчера, чтобы проверить, все ли правильно - собираюсь ли я передать деньги в ЮНИСЕФ.
     - Человек по имени Пламб?
     - Нет... Кажется, нет. Длинная фамилия - что-то вроде Герман.
     - Хененгард?
     - Да, именно так. Он был очень любезен, хорошо говорил о Лэрри. - Ее взгляд нервно скользнул по потолку. - Вы уверены, что не хотите чего-нибудь выпить? - Стакана воды вполне достаточно.
     Она кивнула и встала.
     - Если нам повезло, то Спарклетт привез воду. Вода в Беверли-Хиллз очень неприятная. Слишком насыщена минералами. Мы с Лэрри не пьем ее.
     Пока она отсутствовала, я поднялся и принялся рассматривать картины. Действительно, работа Хокни. Натюрморт, написанный акварелью в квадратной рамке из плексигласа. Рядом с ним абстрактное полотно, оказавшееся работой де Кунинга. Словесный салат Джаспера Джонса, этюд с купальным халатом Джима Дайна, игры нимфы и сатира Пикассо, написанные китайской тушью. Множество других неизвестных мне картин, перемежавшихся батиком в оттенках цвета земли. Тисненные по воску сцены из жизни туземцев и геометрические рисунки, которые могли бы быть талисманами.
     Она возвратилась с пустым стаканом, бутылкой "перье" и сложенной полотняной салфеткой на овальном лакированном подносе.
     - К сожалению, родниковой воды нет. Надеюсь, это подойдет.
     - Конечно, благодарю.
     Она налила воду в стакан и вновь села.
     - Прекрасные картины, - заметил я.
     - Лэрри купил в Нью-Йорке, когда работал в Слоун-Кеттеринге.
     - В институте рака?
     - Да. Мы жили там четыре года. Лэрри очень интересовался раком - ростом заболеваемости. Характером развития. Тем, как заражается мир. Он беспокоился обо всем мире.
     Женщина вновь прикрыла глаза.
     - Там вы с ним и встретились?
     - Нет. Мы встретились в моей стране - в Судане. Я родом из деревни на юге. Мой отец был главой общины. Я училась в Кении и Англии, потому что крупные университеты в Хартуме и Омдурмане исламские, а моя семья исповедовала христианство. Юг страны населяют христиане и анимисты - вы знаете, что это такое?
     - Древние верования?
     - Да. Примитивные, но очень живучие. Северян это и возмущает - живучесть верований. Предполагалось, что все должны принять ислам. Сто лет назад они продавали южан как рабов; теперь же пытаются закабалить нас при помощи религии.
     Руки миссис Эшмор напряглись, но больше ничто не выдало ее чувств.
     - А доктор Эшмор занимался в Судане научными исследованиями?
     Она кивнула:
     - От ООН. Изучал характер развития заболеваний - поэтому-то мистер Хененгард счел, что пожертвование ЮНИСЕФ станет достойной данью памяти моего мужа.
     - Характер развития, - проговорил я. - Эпидемиология?
     Она снова кивнула:
     - Его специализацией были токсикология и изучение влияния окружающей среды, но он занимался этим недолго. Его истинной любовью была математика, а в эпидемиологии он имел возможность соединить и математику, и медицину. В Судане он изучал скорость заражения бактериальной инфекцией - как она распространяется от деревни к деревне. Мой отец восхищался его работой и поручил мне помогать ему брать анализы крови у детей - я только что получила в Найроби диплом медсестры и вернулась домой. - Она улыбнулась. - Я стала дамой со шприцем - Лэрри не мог причинять детям боль. Мы подружились. А потом пришли мусульмане. Убили моего отца и всю семью... Лэрри взял меня с собой на самолет ООН, летевший в Нью-Йорк.
     Она рассказывала об этой трагедии спокойным голосом, как будто перечисляла непрекращающиеся удары судьбы. Я размышлял о том, поможет ли этот разговор справиться с мыслью об убийстве мужа или лишь усугубит страдания.
     - Когда пришли северяне, - продолжала она, - дети нашей деревни... были все перебиты. ООН ничего не сделала, чтобы помочь, и Лэрри разочаровался в этой организации. Когда мы приехали в Нью-Йорк, он писал письма и пытался что-то доказать чиновникам. А когда они перестали принимать Лэрри, его гневу не было предела, он замкнулся в себе. И именно тогда увлекся покупкой недвижимости.
     - Чтобы справиться со своим гневом?
     Сдержанный кивок.
     - Искусство стало для него своего рода убежищем, доктор Делавэр. Он говорил, что это высшее достижение человечества. Обычно он покупал какую-нибудь картину, вешал ее на стену, часами смотрел на нее и говорил о необходимости окружить себя вещами, которые не могут принести страдания.
     Миссис Эшмор оглядела комнату и покачала головой.
     - А теперь я