мо прошла медсестра. Рита окликнула ее:
     - Хуанита?
     - Да, доктор Колер.
     - Вы видели Стефани?
     - Мне кажется, она вышла.
     - Из больницы?
     - Мне так кажется, доктор. Она держала сумочку.
     - Спасибо, Хуанита.
     Когда медсестра ушла. Колер вынула из кармана связку ключей.
     - Вот, - произнесла она, вставляя один из них в замок двери Стефани и отрывая ее. Я взялся за ручку, Рита вынула ключ и направилась прочь.

***

     Кофеварка-эспрессо была выключена, а на столе, рядом со стетоскопом Стефани, стояла недопитая чашка. Запах свежежареного кофе забивал запах спирта, проникающий из приемных комнат. На столе также лежала стопка историй болезни и блокнот, набитый бумагой аптечной компании. Подкладывая под него свою записку, я обратил внимание на заметки на верхнем листе.
     Дозировки, ссылки на журналы, внутренние номера телефонов больницы. Под всем этим - запись, быстро нацарапанная, едва различимая: "Б, "Браузерс", 4".
     "Браузерс" - лавка, где она приобрела переплетенный в кожу томик Байрона. Я видел эту книгу на верхней полке.
     "Б" обозначает Байрон? Покупает еще одну?
     Или встречается с кем-то в книжной лавке? Если встреча назначена на сегодня, то Стефани сейчас должна быть там.
     Странное свидание в середине лихорадочного дня.
     Непохоже на нее.
     Непохоже до последнего времени, если верить Колер.
     Что-то романтическое, что она хотела оградить от больничного перемывания косточек? Или просто искала некоторого уединения - тихие мгновения среди плесени и стихов?
     Господу Богу известно, что она заслужила немного уединения.
     Это очень плохо, но я собирался нарушить его.

***

     Книжная лавка располагалась всего в полумиле от больницы в сторону Лос-Фелис и Голливуда, но на дороге было так много машин, что мне потребовалось десять минут, чтобы добраться до нее.
     Лавка находилась на восточной стороне улицы, ее фасад за последние десять лет ничуть не изменился: пыльные витрины, а над ними - вывеска кремового цвета с черными готическими буквами: "ТОРГОВЕЦ АНТИКВАРНЫМИ КНИГАМИ". Я проехал мимо, отыскивая место для стоянки. Делая второй круг, я заметил, что старый "понтиак" включил габаритные огни. Я подождал, пока очень маленькая и очень старая женщина медленно отъехала от бровки. Как раз когда я наконец припарковался, из лавки вышел...
     Пресли Хененгард.
     Даже на таком расстоянии его усы были почти невидимы.
     Я поспешил сползти пониже на сиденье. Хененгард потеребил свой галстук, вынул из кармана солнечные очки, надел их и бросил быстрый взгляд вверх и вниз по улице. Я нырнул еще ниже, можно сказать, вполне уверенный, что он не заметил меня.
     Хененгард вновь коснулся своего галстука и пошел в южном направлении. Дойдя до угла, он свернул направо и скрылся из вида.
     Я выпрямился.
     Совпадение? У него в руках не было книги.
     Но трудно было поверить, что именно с ним встречалась здесь Стефани. С какой стати она обозначила его в записке как "Б"?
     Он ей не нравился, она сама говорила, что он похож на привидение.
     И мне внушила это представление о нем.
     Однако его хозяева повышали ее в должности.
     Вела крамольные разговоры, а тем временем поддерживала дружеские отношения с врагами?
     И все ради служебного положения?
     "Можешь представить себе меня во главе отделения, Алекс?"
     Все другие врачи, с которыми я разговаривал, были настроены на то, чтобы уйти из больницы, но она стремится к повышению по службе.
     Враждебность Риты Колер давала понять, что такое перемещение не будет безболезненным. Что это, награда за хорошее поведение Стефани - за не вызывающее толков лечение внучки председателя правления?
     Я вспомнил ее отсутствие на собрании в память Эшмора. И ее позднее появление там под предлогом занятости.
     Может быть, это и правда, но раньше она нашла бы время для того, чтобы присутствовать на подобном собрании. И сама стояла бы на сцене.
     Я продолжал обдумывать ситуацию, искренне желая, чтобы все оказалось не так. Но вот из лавки появилась Стефани, и я понял, что думать по-другому не смогу.
     Улыбка удовлетворения на лице.
     В руках никаких книг.
     Так же, как и Хененгард, она оглядела улицу.
     Большие планы у доктора Ивз.
     Крыса, прыгающая на тонущий корабль.
     Я приехал, чтобы показать ей патрон инсуджекта. Был готов, увидев ее реакцию, объявить о ее непричастности к делу и включить в завтрашнюю очную ставку с Синди Джонс.
     Теперь я не знал, на чьей она стороне. Первоначальные подозрения Майло начали подкрепляться фактами.
     Что-то не в порядке, что-то не так.
     Я опять спрятался.
     Она направилась прочь от магазинчика. В том же направлении, что и он.
     Дошла до угла, посмотрела направо. Туда, куда пошел он.
     Немного задержалась на углу. Все еще улыбается. Затем перешла улицу.
     Я подождал, пока она не скроется из виду, затем отъехал от бровки. Как только я освободил место, кто-то мгновенно занял его.
     В первый раз за весь день я почувствовал, что принес пользу.

***

     Приехав домой около пяти, я обнаружил записку Робин, в которой она сообщала, что будет работать допоздна, если у меня нет каких-либо других планов. У меня их было множество, но ни один из них не касался развлечений. Я позвонил ей, услышав автоответчик, записал на него, что люблю ее и тоже буду работать. Хотя в тот момент, когда я говорил это, я еще не знал, над чем именно.
     Я позвонил в Центр Паркера. Мне ответил гнусавый высокий мужской голос:
     - Архив.
     - Пожалуйста, детектива Стерджиса.
     - Его зде-есь нет.
     - Когда он вернется?
     - А кто говорит?
     - Алекс Делавэр, его друг.
     Он повторил мое имя так, как будто оно было заразным, затем сказал:
     - Я не имею ни ма-алейшего представления, мистер Делавэр.
     - Как вы думаете, он сегодня ушел насовсем?
     - Не могу и этого знать.
     - Это Чарли?
     Пауза. Покашливание.
     - Это Чарльз Флэннери. Разве мы знакомы?
     - Нет, но Майло рассказывал, что вы очень многому его научили.
     Более длительная пауза, еще одно покашливание.
     - Как благородное его стороны. Если вас интересует расписание работы вашего друга, то я предложил бы вам позвонить в канцелярию заместителя начальника.
     - Почему они могут знать?
     - Потому что он там, мистер Делавэр. Уже полчаса. И пожалуйста, не спрашивайте меня, почему он там, я не зна-аю. Никто мне ничего не говорит.

***

     У заместителя начальника. У Майло опять неприятности. Я надеялся, это не связано с тем, что он кое-что делал для меня. Пока я раздумывал над этим, позвонила Робин.
     - Привет, как поживает наша малышка?
     - Мне кажется, я разгадал, что с ней происходит, но беспокоюсь, не ухудшит ли мое открытие ее положение.
     - Как это?
     Я рассказал ей.
     - Ты уже говорил с Майло?
     - Я только что пытался разыскать его, а его вызвали к заместителю начальника. Он, используя компьютер департамента, занимался неофициальным розыском. Для меня. Надеюсь, это не создало для него неприятности.
     - О, - проговорила Робин. - Ну, ничего, он выкрутится - это он уже не раз доказал.
     - Какая мешанина, - продолжал я. - Это дело вызывает слишком много воспоминаний, Робин. Все те прошлые годы в больнице - восьмидесятичасовые рабочие недели, и все страдания, которые приходится проглатывать. Сколько мусора, с которым я не смог ничего поделать. Лечащие врачи тоже не всегда были в состоянии что-либо сделать, но в их распоряжении, по крайней мере, были пилюли и скальпели. А у меня только слова, кивки, многозначительные паузы и замысловатая поведенческая методика, применять которую мне выпадало очень нечасто. Большую половину дня я бродил по палатам, ощущая себя плотником с плохим инструментом.
     Робин молчала.
     - Да-да, я знаю, - продолжал я. - Жалость к себе у других вызывает скуку.
     - Ты не можешь накормить грудью весь мир, Алекс.
     - Ничего себе образ.
     - Я говорю серьезно. Ты не менее мужествен, чем другие мужчины, но иногда мне кажется, что ты - страдающая мать, желающая накормить весь мир. Позаботиться обо всем. Это, возможно, и хорошо - только посмотри, скольким людям ты помог. Включая Майло, но....
     - Майло?
     - Конечно. Подумай, с чем ему приходится сталкиваться. Гей-полицейский, служащий в департаменте, где не признают существования подобных вещей. Официально он не существует. Подумай о постоянном отчуждении. Конечно, у него есть Рик, но это другой мир. Твоя дружба для него как ниточка - связь с остальным миром.
     - Я дружу с ним не из благотворительности, Робин. Не надо делать из этого политики. Он просто нравится мне как человек.
     - Именно так. Он отлично понимает характер твоей дружбы. Он как-то сказал мне, что ему потребовалось шесть месяцев, чтобы привыкнуть к сознанию, что у него есть подобный друг. Кто-то, кто принимает его таким, какой он есть. Он говорил, что такого друга у него не было с младших классов средней школы. Он ценит и то, что ты не пытаешься "лечить" его. И именно поэтому он старается для тебя. И, если из-за этого он попал в неприятную ситуацию, он сможет выкрутиться. Мы знаем, он, слава Богу, выкручивался и из худших положений... Ой, мне нужно выключить плиту. Ну ладно, на сегодня хватит с тебя глубоких мыслей.
     - Когда ты успела стать такой мудрой?
     - Я всегда была такой, мой кудрявый. Просто тебе стоит пошире открыть глаза.

***

     Опять один. Я чувствовал себя готовым выпрыгнуть из собственной кожи. Позвонил оператору на телефонном коммутаторе. Четыре сообщения: какой-то адвокат просил о консультации по поводу опеки над ребенком, кто-то со степенью магистра управления бизнесом обещал помочь увеличить мою клиентуру, окружная ассоциация психологов желала знать, намерен ли я участвовать в следующем ежемесячном совещании, и если да, то что я предпочитаю - цыпленка или рыбу. И последнее сообщение от Лу Сестера: он не нашел ничего нового о бывших нанимателях Джорджа Пламба, но будет продолжать поиск.
     Я вновь позвонил Майло, на тот случай, что он вернулся от заместителя начальника. Ответил Чарльз Флэннери, и я повесил трубку.
     Что готовит Стефани, встречаясь с Хененгардом?
     Проявление обыкновенного болезненного карьеризма или кто-то нажал на нее, используя давний арест за управление автомобилем в нетрезвом состоянии?
     А возможно, ее пристрастие к спиртному не отошло в прошлое? Что, если эта тяга к выпивке все еще не поддается контролю и они используют это в своих целях?
     Используют это в своих целях и в то же время готовят ей место главы отделения?
     В этом нет никакого смысла - или наоборот, в этом скрыт очень глубокий смысл.
     Если я был прав, предполагая, что Чак Джонс намерен уничтожить больницу, то назначение беспристрастного заведующего отделением будет чрезвычайно выгодно.
     Крыса, карабкающаяся на тонущий корабль...
     Я подумал кое о ком, кто спрыгнул с такого корабля.
     Что заставило Мелендес-Линча в конце концов уйти?
     Я не знал, захочет ли он разговаривать со мной. Наша последняя встреча, состоявшаяся несколько лет тому назад, была испорчена его глубокой подавленностью - мне стало случайно известно о неудачном лечении одного пациента и нарушении Раулем врачебной этики.
     Но что я потеряю?
     В справочном бюро Майами был зарегистрирован только один номер его телефона, служебный. Больница "Милосердной Девы Марии". Во Флориде сейчас уже полдевятого. Секретарша уже ушла, но, если Рауль не изменил своим привычкам, он все еще должен быть на работе.
     Я набрал номер. Записанный на пленку культурный женский голос сообщил мне, что я соединился с офисом главного врача, но офис уже закрыт. Затем я услышал перечень кодов, которые могут соединить меня с оператором доктора Мелендес-Линча.
     Я набрал номер кода немедленного розыска и ожидал ответа, размышляя о том времени, когда машины начнут вызывать друг друга и исключат путающий их человеческий фактор.
     Еще не забытый голос произнес:
     - Доктор Мелендес-Линч.
     - Рауль, это Алекс Делавэр.
     - А-алекс? Не шутишь? Как твои дела?
     - Ничего, Рауль. А у тебя?
     - Слишком жирный и слишком занятой, но в остальном превосходно... Вот это сюрприз. Ты что, здесь, в Майами?
     - Нет, все еще в Лос-Анджелесе.
     - А-а... Тогда расскажи мне, как ты провел все эти годы?
     - Так же, как и предыдущие.
     - Снова занимаешься частной практикой?
     - Краткосрочными консультациями.
     - Краткосрочными... значит, все еще в отставке?
     - Не совсем. А как ты?
     - Тоже в основном все, как и всегда, Алекс. Мы работаем над несколькими очень увлекательными проектами - изучаем в лаборатории онкогенеза повышенную проницаемость клетки, несколько специальных субсидий на разработку экспериментальных лекарств. А теперь скажи мне, чему я обязан честью твоего звонка?
     - У меня к тебе вопрос. Но не профессиональный. Вопрос личного характера, поэтому, если ты не захочешь отвечать, так сразу и скажи.
     - Личного характера?
     - По поводу твоего ухода из больницы.
     - Что именно ты желаешь знать?
     - Почему ты это сделал.
     - А можно спросить, почему ты вдруг проявляешь такое любопытство по поводу этих причин?
     - Потому что я вернулся в Западную педиатрическую - консультирую по одной болезни. И это место выглядит по-настоящему печальным, Рауль. Плохой моральный климат, люди уходят - такие люди, от которых я никогда не ожидал, что они это сделают. Я знаком с тобой ближе, чем с другими, поэтому и звоню тебе.
     - Да, это вопрос личного характера, - проговорил Рауль. - Но я не отказываюсь ответить на него. - Он засмеялся. - Ответ очень прост, Алекс. Я ушел потому, что был не нужен.
     - Новой администрации?
     - Да. Этим варварам. Выбор, который они предоставили мне, был прост. Уходи или погибни как профессионал. Это был вопрос выживания. Пусть тебе говорят все, что угодно, но деньги не играли здесь абсолютно никакой роли. Никто никогда не работал в Западной педиатрической ради денег, это тебе известно. Хотя, когда вестготы забрали управление в свои руки, материальное положение больницы заметно ухудшилось. Замораживание зарплаты, свертывание программы приема на работу, сокращение нашего секретарского персонала, весьма надменное отношение к врачам, как будто мы были их слугами. Они даже выставили нас на улицу. Как ненужные вещи. Я мог переносить все это ради работы. Ради научных исследований. Но когда и их прикрыли, у меня просто не было оснований оставаться.
     - Они прикрыли твои научные исследования?
     - Не впрямую. Тем не менее в начале последнего академического года правление объявило о своей новой политике: из-за финансовых затруднений больница больше не будет выплачивать свою долю в субсидиях на научные работы. Тебе известно, как действует правительство по отношению ко многим субсидиям: те деньги, которые оно кому-либо отпускает, находятся в прямой зависимости от того, вносит ли учреждение, в котором ты работаешь, свою долю в предполагаемые расходы. Некоторые частные организации теперь настаивают на такой же политике. Все мои субсидии поступали от Национального объединения статистики. Правило, отменяющее дополнительные выплаты, практически свело к нулю все мои проекты. Я пытался доказывать, орал, визжал, показывал им расчеты и факты - все то, чего мы пытались добиться в результате своих научных поисков; Боже мой, ведь это был детский рак. Все бесполезно. Тогда я полетел в Вашингтон и разговаривал с правительственными вандалами, пытаясь заставить их приостановить действие этих правил. С тем же результатом. Такая добрая и тихая компания, а? Ни для кого из них человек ничего не значит. Так что же мне оставалось делать, Алекс? Продолжать работать в Западной педиатрической в качестве сверхобразованного технического работника и отказаться от результатов пятнадцатилетнего труда?
     - Пятнадцать лет, - проговорил я. - Это должно быть тяжело.
     - Да, это было нелегко, но оказалось, что есть просто фантастическое решение. Здесь, в "Милосердной Деве Марии", я заседаю в правлении как полноправный член с правом голоса. Здесь тоже хватает идиотов, но я могу не обращать на них внимания. Я пользуюсь и привилегиями: мой второй ребенок, Амелия, принята в медицинскую школу в Майами и живет со мной. Моя квартира в кондоминиуме выходит окнами на океан, и в тех редких случаях, когда мне удается отправиться в Маленькую Гавану , я чувствую себя маленьким мальчиком. Это похоже на хирургическую операцию, Алекс. Процесс был болезненным, но результаты стоили того.
     - Они просто идиоты, что потеряли тебя.
     - Согласен. Пятнадцать лет - а они мне даже золотых часов не подарили. - Рауль рассмеялся. - Это не люди, а перед ними дрожат все врачи. Все, что для них имеет значение, это деньги.
     - Ты имеешь в виду Джонса и Пламба?
     - И еще ту пару псов, что ходят за ними по пятам, Новак и как там еще второй. Может быть, они и бухгалтеры, но очень напоминают мне головорезов Фиделя. Послушайся моего совета, Алекс. Постарайся не слишком увязнуть в тамошних делах. Почему бы тебе не приехать в Майами и не применить свое мастерство там, где его оценят по достоинству? Мы вместе напишем на какую-нибудь субсидию научную работу. Сейчас на первое место вышел вопрос о СПИДе - от него так много горя. Две трети наших пациентов с гемофилией получили зараженную кровь. Ты можешь здесь быть полезным, Алекс.
     - Спасибо за приглашение, Рауль.
     - Оно искреннее. Я помню пользу, которую мы принесли, работая вместе.
     - Я тоже.
     - Подумай об этом, Алекс.
     - О'кей.
     - Но, конечно, ты этого не сделаешь.
     Мы оба рассмеялись.
     - Можно мне задать тебе еще один вопрос? - спросил я.
     - Тоже личный?
     - Нет. Что тебе известно об институте химических исследований Ферриса Диксона?
     - Никогда не слышал о таком. А что?
     - Он выдал субсидию одному врачу в Западной педиатрической. И больница выплачивает свою долю в этой субсидии.
     - Серьезно? И кто этот парень?
     - Токсиколог по имени Лоренс Эшмор. Он написал работу по эпидемиологии - что-то о детском раке.
     - Эшмор... Никогда не слышал о нем. Какой эпидемиологией он занимается?
     - Пестициды и процент заражения. В основном теоретическая работа, игра с числами.
     Рауль фыркнул:
     - Сколько же денег отпустил ему этот институт?
     - Почти миллион долларов.
     Молчание.
     - Что?
     - Это правда, - подтвердил я.
     - И больница выплачивает свою долю в субсидии?
     - Круто, да?
     - Абсурд. Как называется этот институт?
     - Институт Ферриса Диксона. Он субсидировал еще только одну работу, но дал значительно меньше. Какой-то экономист по фамилии Зимберг.
     - С выплатой своей доли субсидии... Гм-м, я проверю это. Спасибо за подсказку, Алекс. И подумай о моем предложении. Солнце сияет и здесь.

30

     Майло мне не позвонил, и я начал сомневаться, что он приедет на нашу встречу в восемь часов. Когда он не появился и в двадцать минут девятого, я решил, что нашей встрече помешало то, что задерживало его в Центре Паркера. Но в восемь тридцать семь в мою дверь позвонили, я открыл ее и увидел своего друга. Позади него стоял еще кто-то.
     Пресли Хененгард. Его лицо маячило над плечом Майло, как зловещая луна. Его рот был маленьким, как у младенца.
     Майло заметил выражение моих глаз, подмигнул мне, сигнализируя, что все в порядке, положил руку мне на плечо и вошел. Хененгард замешкался на минуту, но все же последовал за ним. Руки прижаты к бокам. Пистолета с собой нет. Пиджак не вздувается, никаких признаков принуждения.
     Эта парочка выглядела как полицейский наряд.
     - Через минуту я присоединюсь к вам, - произнес Майло и шмыгнул в кухню.
     Хененгард остался стоять в холле. Большие кисти его рук были покрыты пятнами. Глаза обегали комнату. Дверь все еще была не заперта. Я закрыл ее, он не пошевелился.
     Я прошел в гостиную. И хотя не мог расслышать