- Западная педиатрическая была другой. Она была... полна жизни. Все в ней сливалось воедино, как в чудесном живом организме.
     - Уверена, что так оно и было, Алекс, - мягко возразила Робин. - Но, если вдуматься, какой бы жизнерадостной или заботливой ни была обстановка в больнице, это всегда место, где происходит смерть, не так ли? Как только при мне произносят слово больница, мне всегда вспоминается мой папа. Лежащий там, окруженный трубками, исколотый и беспомощный. И мама, зовущая медсестру каждый раз, как он застонет. На самом деле до него никому уже не было дела... По-моему, раз В вашей больнице лечат только детей, от этого она становится еще хуже. Ибо что может быть хуже, чем страдания малышей? Я никогда не понимала, как ты мог так долго работать там.
     - Просто ты создаешь вокруг себя щит, - объяснил я. - Выполняешь свою работу и допускаешь ровно столько эмоций, сколько нужно, чтобы принести пользу пациентам. Это вроде той старой рекламы зубной пасты: "Невидимый щит".
     - Может быть, это-то и беспокоит тебя. Вернувшись обратно после стольких лет, ты обнаружил, что твой щит исчез.
     - Вероятно, ты права, - мрачно проговорил я.
     - Хорош получился бы из меня психотерапевт, - пошутила Робин.
     - Нет-нет. Хорошо, что мы заговорили об этом.
     Она прижалась ко мне:
     - Спасибо, даже если это неправда. И я рада, что ты рассказал мне о том, что тебя тревожит. Раньше ты не имел привычки говорить о своей работе. В тех немногих случаях, когда я пыталась начать разговор, ты менял тему, и я понимала, что тебе этого не хочется, поэтому и не приставала. Я знала, что отчасти это была врачебная тайна, но мне не нужно было знать все страшные подробности, Алекс. Я просто хотела понять, с чем тебе приходится иметь дело, чтобы, если нужно, поддержать тебя. Думаю, ты всего-навсего старался оберегать меня.
     - Может быть. Но, если говорить честно, я никогда не знал, что тебе хотелось слушать о моей работе.
     - Почему ты так думал?
     - Казалось, что ты всегда - как бы это сказать - парила в высших сферах.
     Робин рассмеялась:
     - Да, ты прав. Меня никогда особенно не интересовали всякие шуры-муры. В общем-то, когда мы познакомились, мне не слишком нравилось именно то, что ты был психологом. Правда, это не помешало мне бесстыдно бегать за тобой. Но меня действительно поразило, что я увлеклась психотерапевтом. Я ровным счетом ничего не знала о психологии, никогда даже не занималась этой наукой в колледже. Вероятно, из-за папы. Он всегда проходился по поводу полоумных психиатров, называл их нечестными врачами. Вечно говорил о том, что те, кто не работает своими руками, не могут заслуживать доверия. Но когда я узнала тебя поближе и увидела, как серьезно ты относишься к своей работе, я смягчилась. Я пыталась понять тебя, даже читала некоторые из твоих книг по психологии. Ты знал об этом?
     Я отрицательно покачал головой. Она улыбнулась:
     - По ночам в библиотеке. Я обычно пробиралась туда, когда ты спал, но понять эти книги я не могла. "Режим стимуляции", "Теория познания". Более чем странный материал для такого лесоруба, как я.
     - Ничего не знал об этом, - удивленно проговорил я.
     Она пожала плечами:
     - Мне было... неловко. Не могу сказать почему. Не то чтобы я хотела стать экспертом или чем-то в этом роде. Я просто хотела быть ближе к тебе. Я была уверена, что не смогла ясно дать тебе понять... что недостаточно выражала свою симпатию. Я хочу сказать, что надеюсь, мы сможем продолжать в том же духе и будем больше впускать друг друга в наш внутренний мир.
     - Конечно, сможем, - согласился я. - Я всегда считал, что ты относишься ко мне с симпатией, просто...
     - Я слишком была поглощена своими делами? Замкнулась в себе?
     Робин подняла глаза и улыбнулась так, что у меня вновь перехватило дыхание. Крупные белые верхние резцы. Те, что я так любил лизать.
     - Слишком сосредоточенна. Ты одна из тех, кто с головой уходит в искусство. Тебе нужна интенсивная концентрация.
     - Слишком сосредоточенна, да?
     - Точно.
     Она расхохоталась:
     - Точно то, что у нас явное стремление друг к другу, доктор Делавэр. Возможно, даже на химическом уровне - феромоны или как там еще?
     - Что правда, то правда.
     Она положила голову мне на грудь. Я гладил ее по волосам и думал о том, как она пробиралась в библиотеку и читала мои книги.
     - Может, попробуем все сначала? - спросил я. - Ты вернешься ко мне?
     Робин вся напряглась.
     - Да. Господи, да.
     Она выпрямилась, обхватила ладонями мое лицо и поцеловала. Села верхом мне на колени и крепко обвила руками мои плечи.
     Мои руки пробежались по ее спине, я обхватил ее бедра и поднялся навстречу ей. Мы вновь растворились друг в друге, раскачиваясь и перекатываясь, молчаливые и сосредоточенные.
     Она отстранилась, тяжело дыша. Я долго и с большим трудом переводил дыхание.
     Перевернувшись на бок, я обнял Робин. Она прижалась ко мне влажным животом и приклеилась к моему телу. Мы долго лежали в таком положении. Я не отпустил ее даже тогда, когда она начала - как и всегда раньше - проявлять беспокойство и отодвигаться от меня.

16

     Она осталась у меня на ночь и, как обычно, встала рано.
     Но то, что она задержалась на час, чтобы выпить чашку кофе и прочесть газету, не было обычным для нее. Она сидела рядом со мной за столом, держа одну руку на моем колене, и заканчивала читать статьи об искусстве, в то время как я просматривал спортивную колонку. Потом мы спустились к пруду и покормили рыбок хлебными крошками. Преодолев влияние океанских течений, жара наступила слишком рано для весны, и в воздухе пахло предстоящими летними каникулами.
     Была суббота, но мне хотелось работать.
     Робин все еще была рядом со мной. Мы то и дело прикасались друг к другу, но тем не менее она начала проявлять признаки нетерпения: ничего не значащие движения, как бы случайные взгляды украдкой, крошечные паузы в разговоре, которые мог бы заметить только влюбленный или параноик.
     - У тебя какие-нибудь планы на сегодня? - поинтересовался я.
     - Нужно закончить несколько дел. А у тебя?
     - То же самое. Собираюсь заехать в больницу.
     Она кивнула, обняла меня обеими руками за талию, и мы в обнимку вернулись в дом. Робин взяла сумку, и мы спустились в гараж.
     Рядом с моей "севиль" стоял новый "шевроле-пикап" ярко-синего цвета с белой полосой по бокам. На ветровом стекле был прикреплен новый регистрационный билет.
     - Красавец, - похвалил я. - Когда ты его заимела?
     - Вчера. В "тойоте" серьезно забарахлил мотор, и я подсчитала, что ремонт будет стоить от одной до двух тысяч. Поэтому и решила сделать себе подарок.
     Я проводил Робин к машине.
     - Папе понравилось бы, - проговорила она. - Папа всегда был предан "шевроле", другие марки не любил. Когда я ездила на машине другой марки, мне казалось, что он заглядывает мне через плечо, хмурится и рассказывает о боях на острове Иводзима. - Она села за руль, положила сумочку рядом на сиденье и высунула лицо из окна для поцелуя. - Амм! Давай поскорей повторим это, красавчик. Скажите еще раз ваше имя, пожалуйста. Феликс? Аякс?
     - Мистер Клин .
     - Это точно, - рассмеялась она, выезжая из гаража.

***

     Я позвонил в больницу и попросил разыскать Стефани. Оператор ответила, что доктор Ивз позвонит мне сама. Я повесил трубку, взял записную книжку и нашел адрес Дон Херберт. Она жила на Линдблейд-стрит. Я как раз разыскал ее на карте, когда зазвонил телефон.
     - Стеф?
     - Нет, Майло. Я помешал?
     - Просто ожидаю звонка из больницы.
     - И, конечно, у тебя нет автодозвона.
     - Конечно.
     Майло издал протяжное лошадиное фырканье, и телефон усилил звук настолько, что я чуть не оглох.
     - А ты уже, надеюсь, сменил газовые лампы на чудесные провода доктора Эдисона?
     - Если бы Бог хотел, чтобы человек был электрифицирован, он бы создал его на батарейках.
     Майло издал нечто среднее между смешком и фырканьем.
     - Я в своем Центре. Позвони мне, как только закончишь разговор со Стеф.
     Он повесил трубку. Звонка Стефани я прождал еще десять минут.
     - Доброе утро, Алекс, - сказала она. - Что нового?
     - Именно это я хотел узнать у тебя.
     - Ничего особенного. Я видела Кэсси около часа тому назад. Она чувствует себя лучше - проснулась бодрая и визжит при виде меня.
     - Каковы последние результаты анализов на гипогликемию?
     - Специалисты по обмену веществ говорят, что никаких отклонений от нормы нет. Они исследовали ее поджелудочную железу самым тщательным образом - чиста, как снег, - поэтому мой шведский друг и все остальные вернулись к предположению о синдроме Мюнхгаузена. И я полагаю, что мне тоже следует остановиться на этой же точке зрения.
     - Сколько времени ты намерена продержать ее в больнице?
     - Два-три дня, затем отправлю домой, если больше ничего не произойдет. Знаю, выписывать ее опасно, но что я могу сделать? Превратить больницу в ее приемный дом? Если только у тебя нет каких-нибудь предложений.
     - Пока никаких.
     - Знаешь, - продолжала Стефани, - я действительно обрадовалась этой истории с повышением сахара в крови. Думала, что это настоящее.
     - Перестань казнить себя. Это совершенно ненормальный случай. Как Синди и Чип реагируют на продолжающуюся неопределенность?
     - Я видела только Синди. Обычная спокойная покорность.
     Вспомнив замечание Маколея, я спросил:
     - Улыбается?
     - Улыбается? Нет. А, ты имеешь в виду эти ее отвлеченные улыбки. Нет. Сегодня утром нет. Алекс, я до ужаса обеспокоена этой историей. На что я обрекаю Кэсси, выписывая ее из больницы?
     Не зная, как по-другому успокоить ее, я предложил нечто вроде первой неотложной помощи:
     - По крайней мере, выписав ее из больницы, ты дашь мне возможность нанести им домашний визит.
     - А пока ты будешь там, почему бы тебе не разнюхать все как следует и не постараться найти свежие улики?
     - Какие, например?
     - Шприцы в ящиках, капсулы инсулина в холодильнике. Шучу. Нет, на самом деле, я шучу только наполовину.
     Я почти готова прямо в лицо обвинить Синди, открыть все карты. Если малышка заболеет еще раз, я смогу это с легкостью сделать, а если они возмутятся и сменят лечащего врача, то я, по крайней мере, буду знать, что сделала все, что могла. Ой-ой, меня разыскивают. Неонатология, один из моих недоношенных малышей. Должна идти, Алекс. Позвони, если что-нибудь узнаешь, хорошо?

***

     Я перезвонил Майло:
     - Работаешь по выходным?
     - Поменялся с Чарли. Работаю по субботам, зато имею некоторую свободу действий в работе при лунном свете. Как поживает старушка Стеф?
     - Отбросила теорию органического происхождения болезни Кэсси и вернулась к Мюнхгаузену. Никто не может обнаружить органическую причину возникновения гипогликемии.
     - Очень плохо, - ответил Майло. - Между прочим, я получил данные по Реджи Боттомли, по дурному семени медсестры. Этот парень мертв уже пару лет. По какой-то причине его имя забыли изъять из картотеки. Покончил жизнь самоубийством.
     - Каким образом?
     - Зашел в ванную, разделся догола, сел на унитаз, выкурил сигарету с кокаином, забалдел и при помощи пистолета превратил свою голову в расколовшийся орех. Страшное месиво. Детектив по делам молодежи - дамочка по имени Данн - сказала, что, когда это случилось, Вики была дома, смотрела телевизор в соседней комнате.
     - Бог ты мой!
     - Да... Перед этим у них произошла небольшая размолвка по поводу беспутного образа жизни Реджи, после этого Реджи вышел из комнаты, достал свои штуки и пистолет из ящика комода, закрылся в уборной и - капут. Мамаша услышала выстрел, но не могла открыть дверь, пыталась сделать это кухонным топориком, но из этого ничего не вышло. Парамедики обнаружили ее сидящей на полу, рыдающей и с криком умоляющей сына выйти и все обсудить. Они взломали дверь и, когда увидели, что от него осталось, пытались не пропустить ее туда. Но она все же ухитрилась кое-что рассмотреть.
     Так что этим можно объяснить ее непрекращающееся мрачное расположение духа.
     - О Господи! - проговорил я. - Пережить такую трагедию. На решение Реджи повлияли какие-нибудь трудности в семье?
     - Данн сказала, что жестокого обращения с ребенком не отмечалось. Она расценивала их отношения как отношения доброй матери и испорченного ребенка. Она задерживала Реджи множество раз и хорошо его знала.
     - А как насчет папаши?
     - Умер, когда Реджи был маленьким. Сильно пил, как ты и говорил. Парень очень рано стал попадать в неприятности, начал с марихуаны и постепенно поднимался по фармацевтической лестнице. Данн описала его: невысокий костлявый чудак, неспособный к учебе, не слишком сообразительный, на работе подолгу удержаться не мог. В криминальных делах тоже больших способностей не проявил - его вечно ловили, но он выглядел таким жалким, что судьи обычно бывали снисходительны. Буйным характером не отличался: единственный случай такого поведения - задержание за нападение. И даже это в общем-то можно считать незначительным - драка в баре: он шарахнул кием по голове какого-то мужика. Данн сказала, что Реджи становился все более агрессивным из-за кокаина и что рано или поздно он все-таки убил бы себя. По ее словам, мать долго терпела и пыталась делать все от нее зависящее. Конец истории. Это помогает тебе сделать вывод в отношении матери как подозреваемой?
     - Не очень. Во всяком случае, спасибо.
     - Что предпримешь дальше?
     - За отсутствием других возможностей думаю нанести визит Дон Херберт. Вчера я разговаривал с женой Эшмора, и она сказала, что муж нанимал студентов - выпускников университета. Поэтому, возможно, Херберт обладает достаточной технической подготовкой, чтобы понять, что именно хотел обнаружить Эшмор в истории болезни Чэда.
     - С женой Эшмора? Ты что, нанес визит соболезнования?
     - Да. Приятная леди. Эшмор был весьма интересным человеком.
     Я рассказал ему о том, что произошло с этой парой в Судане. О системах, применявшихся Эшмором в азартных играх, о его инвестициях.
     - "Блэк-джек". Ничего себе. Наверное, был очень умен.
     - Она сказала, что он был гениален в математике, прекрасно знал компьютер. Кроме того, имел коричневый пояс в нескольких видах единоборств. Он не был такой уж легкой добычей для хулиганов.
     - Ты так считаешь? Я знаю, ты раньше занимался всей этой ерундой, я ни в коем случае не хотел бы разочаровать тебя, но мне приходилось встречать множество настоящих мастеров в боевых искусствах с табличками на пальцах ног. Одно дело на ковре - кланяться, прыгать и визжать, как будто тебе в прямую кишку воткнули булавку для шляпы, и совсем другое дело на улицах. Между прочим, я справлялся по поводу убийства Эшмора в Голливудском отделении полиции, они считают, что шансы раскрытия преступления невелики. Полагают, что вдова не слишком надеется на свершение правосудия в отношении преступников.
     - Вдова еще слишком потрясена, чтобы на что-то надеяться.
     - Да-а...
     - Что да?
     - В общем, так. Я много думал о твоем деле - о психологической стороне этого синдрома Мюнхгаузена, и мне кажется, что мы упустили из виду потенциального преступника.
     - Кого именно?
     - Твою приятельницу Стеф.
     - Стефани? Почему?
     - Это женщина. У нее медицинское образование, ей нравится ощущать власть, она желает быть в центре внимания.
     - Я никогда не считал, что Стефани стремится привлечь к себе внимание.
     - Не ты ли говорил, что в прежние времена она была видным радикалом? Председателем Союза интернов?
     - Да, конечно, но она выглядела искренней. Идеалисткой.
     - Может быть. Но взгляни на это по-другому. Лечение Кэсси ставит ее прямо в центр событий, и чем серьезнее болезни ребенка, тем больше внимания падает на Стефани. Она изображает спасителя, героя, мчится в отделение неотложной помощи и возглавляет процедуры. А тот факт, что Кэсси - ребенок большой шишки, делает все это еще более приятным, с ее точки зрения. И эти внезапные перемены, которые с ней случаются, - один день синдром Мюнхгаузена, на следующий день болезнь поджелудочной железы, затем опять Мюнхгаузен. Не чувствуется ли в этом истеричность? Твой проклятый вальс?
     Я стал переваривать сказанное.
     - Может быть, есть причины тому, что малышка впадает в истерику при виде Стефани, Алекс?
     - Но к ней применима та же логика, что и к Вики, - возразил я. - Вплоть до последнего припадка все болезни Кэсси начинались дома. Каким образом в этом могла быть замешана Стефани?
     - А она посещала их когда-нибудь на дому?
     - В самом начале - может, пару раз - устанавливала монитор, контролирующий сон.
     - О'кей. А как ты смотришь на такую версию: первые болезни ребенка были настоящими - круп или что там еще. Стефани лечила ее и обнаружила, что быть доктором у внучки председателя правления очень даже неплохо. Опьянение властью - ты сам говорил, что она намерена стать заведующей отделения.
     - Если бы это было ее целью, то, вылечив Кэсси, она бы предстала в еще более выгодном свете.
     - Родители еще не отказались от нее, ведь так?
     - Нет, они о ней хорошего мнения.
     - Вот видишь. Она сделала их зависимыми от себя и экспериментирует с Кэсси, и то и другое ей только на руку. И ты сам говорил мне, что Кэсси заболевает вскоре после посещения больницы. А вдруг Стефани что-то делает с малышкой, сует ей что-нибудь во время осмотра и отправляет домой как медицинский вариант бомбы с часовым механизмом?
     - Что она может сделать, если в кабинете вместе с ней находится Синди?
     - Откуда ты знаешь, что она там находится?
     - Оттуда, что Синди никогда не оставляет Кэсси одну. Помимо этого, они проходили обследования и у других специалистов, не только у Стефани.
     - Ты знаешь наверняка, что Стефани не осматривала ребенка в тот же день, что и специалисты?
     - Нет. Но думаю, что могу проверить карту амбулаторных больных и выяснить этот вопрос.
     - Даже если она и внесла туда свою запись, это может быть что-то трудноуловимое. Например, проверяя горло и язык ребенка, можно чем-нибудь смазать ложечку. Все, что угодно. Это стоит обдумать, согласен?
     - Доктор отправляет младенца домой кое с чем, кроме леденца. Отвратительно.
     - А чем это хуже матери, отравляющей собственного ребенка? По крайней мере, в данном случае можно предположить, что мотивом служит месть. Стефани ненавидит деда малышки за то, что он вытворяет с больницей, и пытается добраться до него через Кэсси.
     - Такое впечатление, что ты много думал об этом.
     - Мой порочный ум виной тому, Алекс. Когда-то мне платили за него. Знаешь, что подтолкнуло меня к рассуждениям в этом направлении? Разговоры с Риком. Он слышал о синдроме Мюнхгаузена - о взрослом его варианте, и заявил, что знал медсестер и врачей с подобными наклонностями. Случилась ошибка в дозировке лекарства - и она не была случайной, вдруг врываются герои и спасают положение, как тушители ими же самими устроенного пожара.
     - Чип говорил об этом, - сказал я. - О медицинских ошибках, о неправильном расчете дозы. Может быть, он что-то чувствует относительно Стефани, сам не понимая того... В таком случае, почему она вызвала меня? Чтобы поиграть со мной? Мы никогда не работали в таком тесном сотрудничестве. В психологическом плане я не могу значить для нее слишком много.
     - Приглашая тебя, она доказывает, что работает добросовестно. У тебя репутация знающего специалиста - а это настоящий вызов для нее, в том случае если она Мюнхгаузен. Плюс к тому в клинике больше не осталось ни одного психолога.
     - Так-то оно так, но я все же сомневаюсь... Стефани?
     - Не стоит из-за этого зарабатывать язву - все это только предположения. Я могу набросать их сколько угодно налево и направо.
     - Хоть мне будет слишком тошно это делать, но я начну наблюдать за ней повнимательнее. Наверное, необходимо осторожнее разговаривать с ней и перестать думать, что мы одна команда.
     - А разве