тыд, охватывавший на спектакле.

Как мог Равиль, этот талантливый, неординарно образованный человек,
автор изысканных стихов, гитарных песен, захватывающих настроениями,
шуток, порою веселых, порою убийственных, органичный актер, чуткий
собеседник, Равиль, так много сделавший для Арсения, открывший ему - в
те далекие времена - Булгакова и Солженицына, Аксенова и Белинкова,
Хармса и Кузмина, впервые показавший ему репродукции Босха и Дали,
Пиросмани и Эль Лисицкого, сводивший на запрещенного тогда «Андрея
Рублева» и на «Сладкую жизнь», одаривший безумным уик-эндом в Москве
(стипендия: билет туда-назад по студенческому, Сандуны, где Арсений с
помощью Равиля вдруг почувствовал нирвану безо всяких там
философических упражнений; Таганка; наконец, «Жаворонок» с Ликою, так
надолго потрясшей); Равиль, от которого первого Арсений услышал и
Высоцкого, и Кима, и Галича, и Бродского, выдаваемого тогда Клячкиным
за свое; Равиль, душа их маленького студенческого театрика, автор
большинства шедших там пьес и миниатюр, - как мог Равиль сочинить
столь скучный, старомодный, бездарный спектакль?! Арсений готов
сделать скидку и на уровень периферийных, да еще и ТЮЗовских, актеров,
и на нищенские постановочные возможности, и на комические сроки, и на
вкусы н-ской публики, на, так сказать, провинциальную эстетику,
которую вдруг не сломишь, но... Но слишком уж плох спектакль, даже со
всеми скидками. А хуже всего, что Равиль этого, кажется, даже не
понимает.

И еще - Зинка! Арсений вспомнил первую жену Равиля, Людмилу,
молоденькую, хорошенькую, со стервиночкою, бросившую ради него
пижонский свой Ленинград. Потом - с горечью вспомнил Викторию. Потом -
пани Юльку, Юлию Мечиславну Корховецкую, красивую, породистую,
высокомерную... Неужели провинция? Неужели это она так затягивает, так
невозвратимо губит людей? Или дело в самом Равиле? Мягком, но
неуловимом Равиле?

                               49.

Раньше, до воцарения Прописки, людей ссылали в Сибирь, возможно, и
несправедливо, но хоть логично, понятно: ссыльные знали, на что и за
что идут, знали, что по окончании срока наказания (особо подчеркнем:
наказания!) смогут направиться куда захотят. Или когда люди ехали к
черту на рога по собственной воле - служить, например, великой идее:
сеять разумное, так сказать, доброе, вечное, - их грело сознание, что
они в любой момент вольны вернуться, и такого сознания доставало
порою, чтобы оставаться на этих рогах до смерти. Но по какому праву,
по какой логике приговорены к пожизненной ссылке люди, виновные только
в том, что в Сибири (в Казахстане, на Алтае, на Дальнем - все равно! -
Востоке) родились?! Почему им нужно извиваться, изворачиваться,
обходить законы, не законы даже - какие-то полутайные предписания -
заключать нечистые сделки, рисковать остатками свободы, чтобы хоть
как-то, хоть одной ногою, зацепиться за Москву, за Ленинград, за Киев,
наконец?! Эти-то как виноваты? Этих-то за что?..

                               50.

                               51.

Равиль в свое время тоже пытался зацепиться за Москву, - видать,
предчувствовал, чем обернется пребывание в пожизненной ссылке. Вместе
с Арсением он поступал в Студию, но безуспешно, и Арсений, искренне
считавший друга и более талантливым, и более образованным, поражался
несправедливости судьбы и экзаменаторов; последним, полагал Арсений, и
во всяком случае, коль уж все равно решили брать человека из
провинции, выгоднее взять татарина, продемонстрировав таким нехитрым
способом полное торжество в стране принципов пролетарского
интернационализма. Несколько сникший, Равиль почти из-под Арсениевой
палки подал документы в ГИТИС, на заочное, и, разумеется, был
зачислен, получив шанс заработать по окончании диплом режиссера
народного театра, а также много непредсказуемых шансов на устройство
жизни в столице во время одной из десятка предстоящих полуторамесячных
сессий.

Приехав на первую, Равиль остановился в крохотной, где и
останавливаться-то негде, мансарде, полученной Арсением во временное
пользование от Театра. Арсений искренне был рад другу, по которому
сильно соскучился, но спать в одной постели с мужчиною не любил, да по
тесноте и не высыпался, а соседки, театральные билетерши да уборщицы,
ворчали на кухне все угрожающее и угрожающее. Равиль со свойственной
ему не то наивностью, не то бесцеремонностью - в узких восточных
глазах друга никогда не удавалось толком что-нибудь разобрать -
неудобств, причиняемых собственным в мансарде проживанием, мило не
замечал, и Арсению оставалось либо мужественно бороться со сном и
ждать неприятностей через соседок, либо найти Равилю бесплатное жилье,
которое он сам охотно предпочтет существующему. По счастью, буквально
на пятый день в огромном подземном переходе между Красною площадью и
улицей Горького, в переходе, где вечно случайно встречаются друг с
другом все недавние москвичи и гости столицы, ибо первое московское
время проводят обычно на пятачке, ограниченном ГУМом, «Детским миром»,
ЦУМом и площадью Маяковского, - буквально на пятый день Арсений
встретил м-скую шапочную знакомую, Розочку, Раузу, если точнее -
татарку, как и Равиль (татар в М-ске жило тысяч триста); та
чрезвычайно обрадовалась случаю поделиться лезущею изо всех отверстий
ее крепко сбитого тела радостью: вышла замуж за москвича, кандидат
наук, трехкомнатный кооператив, заграничные командировки, - и, с
высоты своего нового положения, несколько покровительственно
поинтересоваться: а ты как здесь? В отпуск приехал? Сказав в двух
словах, как здесь он, Арсений осторожно забросил удочку насчет Равиля
в связи с трехкомнатным кооперативом; осторожничать оказалось ни к
чему: крючок проглотился мгновенно и с большим аппетитом: ну да, еще
бы! - Равиль, звезда м-ской студенческой элиты, вход в которую Раузе
был затруднен до недоступности, становясь московским ее гостем,
становился автоматически другом Раузы, чем давал ей возможность
значительно возвыситься как в собственных, так и в мужа и новых своих
знакомых глазах. Пусть сегодня же и переезжает! Мы с Ванечкою одни,
две комнаты пока, Рауза многозначительно погладила свой вполне на
взгляд плоский живот, свободны. И ты приходи, добавила милостиво.
Адрес не потеряешь?

На Равиля, который в грязь лицом не ударил: пел, шутил, рассказывал в
лицах анекдоты про Политбюро, - Рауза пригласила человек восемь
знакомых, но заметил Арсений только красивую крупную женщину, внешне
напоминающую давнюю идеальную Арсениеву любовь - киноартистку Беату
Тышкевич. Имя Раузиной Беаты было Юлия, звали ее пани Юлькой, и при
ней неотрывно находился невзрачный рыжеватый человечек из Госкомитета
цен - ее муж. Совершенно непонятным представлялось, как решилась эта
статная красавица выйти за скучного плюгавенького уродца, но еще
непонятнее стало, когда Рауза рассказала по секрету Арсению и Равилю,
что уродец, кажется, всерьез собирается пани Юльку бросать и что та
потому и такая нервная последнее время, что руками и ногами за уродца
цепляется. Неоднократно поймав Равиля на определенного рода, так
сказать, облизывающихся взглядах в сторону пани Юльки, которая
опрокидывала рюмку за рюмкою, Арсений решил добычу не упускать; он
дождался удобного момента: муж пани Юльки задремал в уголке дивана,
Равиль только что начал петь длинную, почти бесконечную балладу про
МАЗы, - выбрался из-за стола; проходя мимо пани Юльки, шепнул ей на
ухо что-то насчет двух слов, которые ему совершенно необходимо - и так
далее, и скользнул на кухню ожидать результата. Арсений загадал даже,
что, мол, если она явится, тогда... а уж если нет, то, мол, и Бог с
нею. Пани Юлька явилась, и Арсений с ходу, с места в карьер, со всею
возможною страстностью налетел, заговорил, сбиваясь, но красиво, что
как, мол, она, пани Юлька, великолепна, как идет ей гордое ее пани, ив
каком, мол, он, Арсений, необоримом от нее восторге, и что черт с ним,
с этим плюгавеньким, пусть, мол, катится на все четыре стороны, ко
всем чертям пускай катится, коль неспособен оценить такую... - и
дальше в подобном же роде, дальше, дальше и дальше. Да не нужен он мне
совсем, пьяными слезами разрыдалась вдруг, когда про мужа давно
проехали, пани Юлька и припала к Арсениевой груди. Я и одна проживу,
безо всякого мужа, и даже еще лучше. Конечно, конечно, милая,
радовался Арсений столь легкой победе и гладил Юльку по роскошным ее
платиновым волосам. Конечно, проживешь. Он еще пожалеет, а я и без
него ребеночка рожу! Я сама выберу, от кого родить. Подумаешь! Когда
мы с тобою увидимся? психотерапевтическим тоном спросил Арсений.
Когда? Где? И тут пани Юлька, словно очнувшись, словно впервые
заметив, что говорит не с мужем и не с подружкою, а с каким-то
абсолютно незнакомым мужчиною, резко толкнула Арсения в грудь и
голосом все еще нервным, истерическим, но неизвестно где набравшим и
обиженного высокомерия, произнесла: как вы смеете делать мне грязные
предложения?! (Почему, собственно, грязные? безуспешно попытался
возмутиться Арсений.) Я замужняя женщина, и если моя служба... пани
Юлька снова разрыдалась, снова толкнула Арсения, который на сей раз
стоял на достаточно целомудренном от нее удалении, и убежала в
комнату, откуда доносились предпоследний куплет бесконечной Равилевой
баллады и высокое похрапывание плюгавенького. Сумасшедшая, пожал
плечами покрасневший от неловкости положения, в которое поставила его
пани Юлька, Арсений. Чокнутая. Пусть спит с плюгавеньким, пусть спит с
Равилем, пусть хоть со всею Москвою спит - мне это безразлично до
зевоты! Однако вернуться к гостям почему-то показалось стыдно; Арсений
воровато оделся и по-английски покинул трехкомнатный кооператив
Раузина мужа.

Весь следующий день и следующий за следующим Арсений поджидал Равиля,
даже на занятия не пошел, поджидал рассказ о том, что же произошло
дальше, хоть и убеждал себя всячески, что никакого особенного дальше
не было, быть не могло, что надо родиться полным кретином, чтобы
придавать даже минимальное значение пьяной выходке истерички, выходке,
про которую сама истеричка забыла в ту же минуту, - но Равиль не
появлялся, с первобытной наивностью избалованного дитяти забыв
гостеприимный кров, едва оказался под другим. Первое время Арсению
большого труда стоило держать гонор, не ехать к Раузе, но постепенно
все успокоилось и полузабылось в мало-помалу налаживающемся ритме
новой московской жизни.

                        52. 13.51 - 14.02

Арсений! Ты что, спишь, Ася! Смеющийся Аркадий тряс Арсения за плечо.
Тебя Вика просит зайти. Вика? Арсений медленно выбирался из
оцепенения. Зачем? Кто может знать заранее, профилософствовал Аркадий,
зачем просит зайти Вика? Арсений скользнул глазами по стихотворению,
уставясь в которое и оцепенел: ...привычка жить и ужас умереть...
закрыл блокнотик, взял вычитанные гранки и пошел к двери. Если убьют,
пошутил на прощанье, прошу считать коммунистом. А если нет, завершил
шутку Аркадий, так нет?

Я вот слышала, Арсений Евгеньевич, сказала Вика, что брат вашей бывшей
жены знает японский. Откуда она это слышала, сука гебешная?! Когда
Арсений говорил с нею о своей жене и о ее брате?! Да, Виктория
Ильинична, действительно знает. Вы не могли бы связаться с ним,
попросить перевести нам одну картину? Мы, разумеется, заплатим ему.
Послезавтра, в два. Конечно, Виктория Ильинична. Я ему позвоню. Миша!
Я, который заходит к Гарику, в сретенскую комнату с камином, - это же
Миша! А ключ Мише нужен от дачи Гарика - чтобы отвезти туда Марину. И
кошмары про китайцев сочиняет не Миша, а Гарик, плавая в клубах
дорогого табачного дыма, - разряжается от перевода с аварского. Ну да,
именно так собирался в свое время повернуть Арсений известный сюжет!
Марина мужа бросает, а Мише бросить Галю не хватает в последний момент
смелости. В результате Марина переезжает к Гарику, в каминную
комнату... Позвоню-позвоню. Если он сейчас в Москве. Только мне бы
желательно знать результат сегодня. Конечно, Виктория Ильинична. Я
могу идти?

Арсений вернулся в отдел (что Вика? спросил Аркадий. Вика в полном
порядке: руководит), нашел в записной книжке Мишин служебный телефон,
набрал номер. Занято. Еще раз набрал минуты через три. Занято снова.
Сел. Стал ждать.

                               53.

Месяца полтора спустя Арсений, туповато лежа в мансарде бездельным
воскресным вечером, решил-таки навестить Раузу. Ему были в меру рады и
рассказали, что Равиль успешно сдал сессию и укатил в М-ск (даже не
попрощался, обиженно подумал Арсений, но кивнул очень независимо и
понимающе), пани Юльку муж бросил-таки, а она, Рауза, живет
замечательно и чувствует себя совершенной москвичкою. Позвать пани
Юльку сюда? Не стоит: Ванечка не слишком ее жалует. Арсений хочет ее
навестить? Ради Бога, третий этаж, квартира такая же, как наша.

Дома пани Юльки не оказалось; Арсению, который еще какие-то два-три
часа назад и помнить про нее не помнил, вдруг сделалось донельзя важно
увидеть пани Юльку, увидеть вот именно сегодня, вот именно сейчас, и
он решил дождаться ее во что бы то ни стало. В час без четверти, когда
еще можно было, поспешив, успеть на метро, на ту самую станцию
«Ждановская», возле которой пару лет спустя положит на рельсы голову
гениальный физик, дав повод Арсению написать рассказ «Мы встретились в
Раю...», рассказ, что читает сейчас Аркадий, после чьего одобрения «Мы
встретились в Раю...» войдет в Арсениев роман «ДТП» седьмою главою, -
итак, когда на метро еще можно было успеть - денег на такси у Арсения
в те поры не водилось, - он выругал себя последними словами, решил
определенно, что пани Юлька сегодня домой не вернется (еще бы: бросил
муж - тут же и ударилась в блядство; женщина - она женщина и есть!) -
и все-таки остался шагать перед подъездом, как часовой, которого
забыли снять с давно упраздненного поста. Около трех пани Юлька, опять
сильно пьяненькая, подкатила на «волге» без шашечек и, увидев Арсения,
сказала ему, словно расстались вчера, а до того их связывали давние и
тесные узы: дождался? Ну, коль дождался - заходи.

Наутро, после еще одного, уже трезвого, тура любви, пани Юлька вновь
разразилась истерикой: ну что, я похожа на блядь?! Скажи, я похожа на
блядь?! Для проведения подобной экспертизы Арсению явно не хватало
пока исходных данных, хотя, учитывая обстоятельства ночного поведения
пани Юльки и легкость ее сближения с практически незнакомым человеком,
весы должны были склониться скорее в положительную, нежели в
отрицательную сторону. Однако Арсений промычал хоть и неопределенно,
но все же отрицательно. Да! продолжила пани Юлька. Да! у меня такая
служба! Да, я коммерческий секретарь, мне приходится присутствовать на
деловых банкетах, которые иногда заканчиваются и в четыре утра! Но это
не значит, что я там обязательно должна со всеми спать! А хоть бы и со
всеми! - Арсений, наверное, взглянул на пани Юльку такими же глазами,
какими смотрел на нее в последнее время плюгавенький, и пани Юлька
пошла выговариваться, что называется, до последнего. Хоть бы и со
всеми! Откуда этот кооператив взялся, который он даже заикнулся
разменять?! Откуда машина, которую я ему подарила?! На его сто
двадцать рублей?! (Пауза.) Просто так, мой миленький, денег у нас не
платят! Не платят! А я не проституткой работаю! Я коммерческая
секретарша! У меня оклад такой! Государственный, между прочим, оклад!

Сейчас исходных данных, пожалуй, уже доставало, но не ко времени, не к
настроению было Арсению обнародовать результаты экспертизы: за
минувшую ночь он получил слишком много ошарашивающих ощущений и
впервые - до провинции мода всегда идет медленно - познакомился с так
называемым минетом, - потому и решил, невзирая на ее грязную
профессию, не расставаться с новой любовницею, но со временем
непременно ее спасти,- как лет сто назад спасали Арсениевы
предшественники девушек из публичных домов. Чем это обычно у
предшественников заканчивалось, Арсений предпочел покуда не
вспоминать.

Пошли поначалу почти ежедневные (еженощные), потом все более и более
редкие встречи, которые Арсений никогда не забывал предварить звонком
во Внешпосылторг, причем, видно, из врожденного чувства такта, о
деловых банкетах не заикался, а просто спрашивал пани Юльку,
расположена ли она сегодня увидеть его, Арсения, и в котором часу. По
мере того, как удовольствия, доставляемые Арсению пани Юлькою,
становились все привычнее, желание общаться с нею ослабевало, а миссия
спасения, к которой Арсений пока еще медлил приступать, поджидая
удобного момента, стояла на месте. Одним - его и прекрасным-то язык не
поворачивается назвать - утром пани Юлька сообщила Арсению, что
беременна, и позвала переехать к ней с тем, чтобы, когда юридически
зафиксируется ее развод с плюгавеньким, оформить отношения. Ну,
милая... - И как только Арсений нашелся столь быстро и столь больно
ударить пани Юльку! Ну, милая, ты и хватила! Откуда ж мне знать, что
ребеночек родится мой? Откуда это знать и тебе? С твоими банкетами?
Сколько я помню, ты тогда, у Раузы, говорила, что никакого мужа тебе
не надо, что ты заведешь и воспитаешь младенца сама: вот и прекрасный
повод поступить по собственной теории. А начальство тебе поможет.
Выплатит компенсацию за профессиональное, так сказать, заболевание. Да
я и женат! вспомнил Арсений, наконец. С пани Юлькою случилась
истерика, которых с нею не случалось давно, с того самого утра, и
Арсений, припечатав, что бабьих скандалов терпеть не намерен, гордо
удалился из дома на «Ждановской», гордо и, как ему казалось, навсегда.

Впоследствии, анализируя историю с Нонной, он заносил этот уход в свой
актив: как же, добровольно отказался и от Прописки, и от квартирки, и
от красавицы-польки жены, работающей во Внешпосылторге. Коммерческим
секретарем.

                               54.

С мягким скрипом приотворилась полированная дверца платяного шкафа, и
тот глянул четырехглазо капитанским погоном Юлькиного гебешного
кителя: это Арсению, правящему пятую главу «ДТП», пришло в голову
сгустить предлагаемые обстоятельства: не секретарша, а офицер! Идея
поначалу показалась захватывающе гениальною, он сгустил, пройдясь
простым карандашиком по тексту, появилось несколько приятных периодов
и словосочетаний: попроси компенсацию у генерала, я с ГБ никаких дел
иметь не собираюсь, даже интимных, беременный капитан, - но по сути в
истории не переменилось, кажется, ничего. Как же так? Растерянный
Арсений отказывался верить своим глазам. Как же так?! Я сгущаю,
сгущаю, а оно - ничего?..

И обреченно полез под стол искать оброненный на прошлой неделе ластик.

                               55.

Очередная сессия призвала Равиля в Москву. К Арсению он зашел только
однажды и то как-то вскользь, по делу. Потом они случайно встретились
в том же переходе, в каком Арсений годом раньше встретил Раузу. На
Равилеву руку опирался сильно беременный коммерческий секретарь. У нас
через неделю свадьба, пояснил Равиль. Поздравляю. Пани Юлька стояла
как ни в чем не бывало, стояла, словно и не существовало никогда их с
Арсением пяти безумных месяцев; знал ли про эти месяцы Равиль, так и
осталось для Арсения тайною: узкие восточные глаза друга, как бы ясно
ни смотрели, продолжали заключать изрядную толику неизвестности.

Арсений долго мучился ревнивым вопросом: не был ли Равиль Юлькиным
любовником до него, Арсения; не от Равиля ли, собственно, и беременна
пани Юлька; и если так, то как все же правильно он, Арсений, поступил,
уйдя, - мучился, пока кружным путем не узнал, что брак Равиль с пани
Юлькою задумали фиктивный: она прописывает мужа в Москве, он дает
фамилию ее ребенку. Последний родился точно в срок, предположенный не
желавшим изо всех сил никаких сроков предполагать Арсением, получил
польское имя от пани Юльки, татарские фамилию и отчество от Равиля и
черты лица, кажется... а впрочем, черт их, черты лица, разберет!

Как-то Равиль позвал Арсения в гости. Арсений не спал ночь в
терзаниях: идти или не идти - и все же пошел