Мусор да мусор.
   Археолог, в действительности, и представляет собой высокообразованного
мусорщика. В музеях вы видите великолепные вещи, но не знаете, что
приходится вынести, чтобы найти их: Некоторые из этих древних руин,
припомнил Федр, находились под городскими свалками.
   Райгел мог бы теперь позлорадствовать. - Ну а сейчас что вы думаете?-
сказал бы он.- Есть ли у Лайлы качество? Что вы ответите?
   В иллюминаторе промелькнула и пропала вспышка света. Чей-то прожектор,
а может и бакен. Федр подождал, не возникнет ли он а снова, но ничего не
было.
   Да, для него это был неудачный день. Странно, как у не„ вс„ сместилось
на школьные годы. Вот в ч„м дело. Это одна из школьных бед, когда ты
отводишь девушку домой рано, не целуешь е„ на сон грядущий, а если снова
зайдешь к ней попозже, то выясняется, что она собирается заняться чем-то
другим.
   Она действительно была той девушкой из трамвая.
   А он в самом деле был тем парнем. Это был он. Парень, которому не
доста„тся эта девушка.
   Что она там говорила насчет Грустного Сидора?: Большей частью он был
очень тихим: Думалось, что он слушает тебя: а он и не думал. Он всегда
размышлял о чем-то другом. Наверное о химии: Мне стало жалко его: Он
многое знал, но не замечал того, что у него под носом. Он не понимал
женщин потому, что не понимал никого: С ним невозможно было сблизиться. В
каком-то плане он очень ум„н, а в других - очень глуп, понимаешь?:
   Федр понимал, что она хотела сказать. И знал, кого она имела в виду.
   Он медленно вытянул ноги под одеялом и вспомнил нечто, о чем не думал
много лет.
 
   Это было кино, которое он видел ещ„ когда был студентом химического
факультета.
   Там была хорошенькая девушка, которую, как ему помнилось, играла
Присцилла Лейн, у которой были любовные перипетии с красивым молодым
человеком, героем фильма, которого играл, возможно,Ричард Пауэл. Ради
комического эффекта у Присциллы была занюханная подружка, над которой все
посмеивались, потому что знали, что несмотря всю свою дурь, они вс„ же не
так глупы как она. И за это е„ обожали.
   В одной из сцен эта подружка возвращается с танцев домой и встречает
Присциллу и Ричарда, которые стоят взявшись за руки, с голубыми глазами,
сияющие и прекрасные. Они спрашивают е„: "Ну как танцы?"
   И та ответила: "Ужасно. Все танцы я провела с профессором химии."
   Ему вспомнилось, как захихикала аудитория.
   Тебе когда-нибудь приходилось танцевать с профессором химии? - спросила
подружка. Аудитория засмеялась. - Ох, мои ноженьки! - простонала она.
   Аудитория зашлась хохотом.
   Смеялись все, кроме одного. Он сидел с горящим лицом, и по окончании
кино у него было вс„ то же ошеломленное и подавленное чувство, которое он
испытывал и сейчас, чувство неуместности и паралича. На время его
поглотила эта структура, которая превращала его и вс„, во что он верил, в
нечто ненужное и комическое.
   Это могло быть в тот вечер, когда он встретил Лайлу в трамвае:
   : Та же улыбка. Именно это запомнилось ему больше всего. Да, это она.
Лайла в трамвае. Лайла и сирень весной. Приглушенная улыбочка. Едва
скрываемое презрение. И грусть: что бы он ни сделал и что бы ни сказал,
улыбка у не„ от этого не переменится.
   Ему вспомнилось, как однажды ночью он стоял под огромным тополем,
один-одинешенек, и слушал, как шелестят листья под л„гким ночным ветерком.
Ночь была т„плая, и в воздухе пахло сиренью.
   С такими мыслями он постепенно уснул снова.
    
  
 Неопределенное время спустя на него нахлынули новые сны в виде рябящей
воды.
   Вода плескалась над ним. Он лежит на дне океана на песчаном дне. Вода
голубая, но такая прозрачная, что видны все бугорки и морщины на
поверхности песка, как если бы воды не было вовсе. На дне росли
темно-зел„ные водоросли, колыхавшиеся в потоке воды как угри, стремящиеся
вырваться из песка. Он видел те же потоки на сво„м теле. Они нежно и
приятно ласкали его тело, и он чувствовал себя безмятежным. Легкие его
давно уж прекратили сопротивляться, и вс„ теперь было так покойно. Он
чувствовал, что ему здесь место. Это всегда было место для него.
 
   Чуть выше водорослей в голубоватой воде плавали сотни молочно-розоватых
и белых медуз. Вначале они, казалось, дрейфовали, но затем он присмотрелся
и увидел, что они всасывают и выталкивают воду и двигаются как бы с
определенной целью. Самые мелкие из них были настолько тонки и прозрачны,
что разглядеть их можно было только по отражению в ряби воды, когда они
проплывали между ним и темным пятном на поверхности. Пятно выглядело как
лодка, которая со дна океана больше походила на космический корабль,
зависший в небе. Он был из того, другого мира, откуда он появился сам.
Теперь, когда он больше не чувствовал связи с ним, ему стало лучше.
   Одно из этих забавных молочно-белых существ подплыло к нему и коснулось
его тела, сначала руки, потом бока, чем слегка потревожило его. Играет ли
оно с ним?
   Или же ему что-то нужно? Он попытался приподняться и отодвинуться, но
понял, что не может. Он утратил способность двигаться. Существо гладило
его и тыкалось в него, снова и снова, пока он постепенно не очнулся ото
сна.
    
  
 Было темно, и он почувствовал вновь это прикосновение. Чья-то рука. Он не
шевелился. Ладонь гладила его руку, осторожно и настойчиво, затем стала
шарить все дальше и дальше по телу. Когда рука подобралась достаточно
близко к цели, та напружинилась в ожидании. Сонное ощущение беспомощности
и неподвижности сохранялось, и он молча лежал, как лежал на дне океана,
позволяя этому случиться с ним, как бы наблюдая за всем издалека, как
будто он был зрителем какого-то древнего ритуала, который ему не
полагалось ни видеть, ни понимать. Ладонь по-прежнему гладила и ласкала,
нежно ухватилась, затем медленно в темноте тело Лайлы поднялось
искользнуло на него, стало на колени и нежно и медленно опустилось, пока
не охватило то, за чем оно появилось.
   : Затем оно напряглось. Потом медленно поднялось и задержалось. Снова
отпустило и опустилось. Вновь поднялось и напряглось, отпустило и
опустилось снова. Опять и опять. С каждым разом все убыстряясь. С каждым
разом все более настойчиво.
   Каждый раз вс„ более требовательно к тому, что нужно было получить.
   С каждым запросом по его телу пробегала волна возбуждения. Они
становились все сильнее и сильнее, вдруг его руки охватили ей бедра, и его
тело задвигалось вместе с ней при каждом взл„те и падении. Мысли его
увязли в этом океанском течении чувств и большом теле, подобном медузе,
которое маячило над ним, двигаясь вверх и вниз, вверх и вниз, вс„ так же
сжимаясь и отпуская, снова и снова. Он чувствовал громадные волны эмоций,
которыми ничто уже не управляло. Он чувствовал, что вот-вот наступит взрыв:
   Вот уже ПОЧТИ наступил..
   Затем : е„ тело вдруг напряглось и сжалось на н„м, она вскрикнула, вс„
его существо исторглось в не„, а разум отлетел куда-то в небытие.
   : Когда рассудок вернулся, он почувствовал, как е„ мышцы постепенно
расслабились и бедра у не„ снова стали мягкими.
   Она долго не шевелилась.
   Затем ему на щеку упала слеза. Он удивился.
   - Я делаю так только с теми, кого очень люблю, - прошептал е„ голос.
   Казалось, он исходил откуда-то помимо е„ тела, возвышавшегося над ним,
от кого-то, кто был тоже как бы посторонним наблюдателем всей этой сцены.
   Затем Лайла легла рядом, вытянулась во всю длину и обвила его руками,
как бы собираясь владеть им всегда.
   Они долго лежали вместе. Она держала его в объятьях, но мысли его
начали свободно откатываться как волны отлива, сдержать который не может
ничто.
   Некоторое время спустя послышалось ровное дыхание, и он понял, что она
спит.
    
  
 * * *
  
  
 Где-то между сном и пробуждением есть такая зона, где в уме возникают
видения старых активных подсознательных миров. Он только что прошел сквозь
эту зону и на мгновенье увидел то, что забудется, если снова уснуть. Но
оно также забудется, если проснуться окончательно.
   Впервые он оказался в таком пассивном положении. Раньше у него были
свои мысли на этот счет, собственный натиск, плотские желания. А при такой
пассивности как бы приоткрывалось нечто.
   Ему почудилось, что он, возможно, и не имеет никакого отношения к тому,
что произошло. Он постарался удержаться в таком состоянии, полусонном,
полубодрствующем.
   В иллюминаторе снова мигнул свет. Может быть, фары машины с берега.
Лайла перевернулась под одеялом и положила руку себе на лицо, так что е„
ладонь раскрылась в направлении к нему. Затем она снова замерла. Он
положил свою руку рядом. Они одинаковы. То, что побудило е„ придти и
проделать это, также делало обе руки одинаковыми. Они были как листья
деревьев и знали столько же о том, откуда они произошли, сколько знают
листья.
   Может, в этом и дело. Это было именно то, другое, что и совершало
происходящее, а вовсе не Лайла и не сам он.
   Свет фар исчез, и в слабеющем изображении е„ ладони ему почудилось
что-то другое. Чуть выше кисти на руке у не„ были длинные шрамы, один из
них был по диагонали к остальным. Он подумал, а не делала ли она что-то с
собой.
   Он повернулся и потрогал пальцем е„ кисть. Да, это были шрамы, но они
уже сгладились. Должно быть это случилось давно. Это мог быть, конечно,
след от автомобильной аварии или какая-нибудь другая травма, но что-то
твердило ему, что это не так. Больше похоже на следы прошлой внутренней
войны с тем, что привело е„ сегодня сюда - некоей громадной борьбы между
разумом умственным и разумом физическим.
   Если это так, то победили клетки. Возможно они достаточно кровоточили и
выбросили инфекцию, затем вспухли и замедлили ток крови, закупорились и
затем медленно с присущей им разумностью, независимо от разума Лайлы, они
вспомнили, какими они были до того, как их разрезали, и снова аккуратно
соединились. У них был собственный разум и своя воля. Умом Лайла
попыталась умереть, а в физическом плане она хотела выжить.
   Так оно всегда и бывает. Хотя умом понимаешь, что жить незачем, но тем
не менее продолжаешь, так как разум клеток не видит причин к тому, чтобы
умирать.
   Тем самым объясняется то, что случилось сегодня. Первый разум там в
каюте невзлюбил его и вс„ еще не любит. А второй разум заставил е„ прийти
сюда и заняться любовью. И первая Лайла не имеет к этому никакого
отношения.
   Клеточные структуры занимались любовью миллионы лет и не откажутся от
этого из-за вновь появившихся недавно соображений, которые почти ничего не
понимают в том, что происходит на свете. Клетки стремятся к бессмертию.
Они знают, что их дни сочтены. Вот почему они приходят в такое
беспокойство.
   Они так стары. Они стали проводить различие между телом слева и телом
справа более миллиарда лет тому назад. Еще до появления сознания. Конечно
же они не обращают внимания на умственные структуры. В их масштабе времени
разум - нечто эфемерное, что появилось несколько мгновений назад и
возможно исчезнет ещ„ через несколько мгновений.
   Вот это он увидал и пытался удержать теперь, это слияние умственных и
биологических структур, которые не дремлют, сознают присутствие другого и
находятся с ним в противоречии.
   Чувство отлива. При отливе эта клеточная сексуальная деятельность в
интеллектуальном планетак вульгарна и постыдна, но при возврате прилива
вульгарность как по волшебству превращается в высококачественную
притягательность и происходит какое-то помутнение разума из-за каких-то
других сил, в этом есть какой-то ужас. Отстран„нный, независимый и
внимательный разум вдруг грубо отодвигается в сторону другим разумом,
который сильнее его. Затем происходят странные вещи, которые разум опять
считает вульгарными и постыдными, когда прибой поворачивается вспять.
   Он прислушался к ровному дыханию тела рядом с собой. Сумеречная зона
уже прошла.
   Разум стал преобладать, пробуждаясь вс„ больше и больше, размышляя о
том, что видел.
   Это укладывалось в уровни независимости и противостояния эволюции,
которые выделяются в Метафизике Качества. Язык умственного разума не может
сказать непосредственно клеткам ничего. Они не понимают его. Язык клеток
тоже не может сообщить ничего непосредственно разуму. Это совершенно
раздельные структуры. В данный момент, во сне, "Лайла" существует точно
так же, как существует программа в выключенном компьютере. Разум е„ клеток
выключил Лайлу на ночь, точно так же как выключатель отключает программу
компьютера.
   Унаследованный нами язык лишь только запутывает вс„ это. Мы говорим
"мо„" тело, "тво„" тело, "е„" тело и "его" тело, но ведь это не так. Как
если бы программа ФОРТРАН заявила: "это мой компьютер". "Тело слева" и
"тело справа" - вот как надо говорить. Это декартово "Я", этот автономный
гомункулус, сидящий позади наших глазных яблок, и выглядывающий оттуда,
чтобы судить о мировых делах, совершенно смехотворен. Этот самозванный
редактор действительности - просто-напросто фикция, которая рассыпается
при ближайшем рассмотрении.
   Декартово "Я" - программная действительность, а не действительность
аппаратуры.
   Тело слева и тело справа - лишь текущие версии одной и той же
программы, то же самое "Я", которое не принадлежит ни одной из них. "Я" -
это лишь один из форматов программы.
   Поговорим о пришельцах с других планет. Программа на основе "Я" и "Мы"
и есть этот странник. "Мы" появилось всего лишь несколько тысяч лет тому
назад. И тела, которые приобрело "Мы", существовали в десять раз дольше до
появления "Мы". А клетки, Боже мой, клетки существуют в тысячи раз дольше.
   Бедные, глупые тела, в которые вторглись "Мы", - подумал он. - Время от
времени, вчера и сегодня, они нарушают всю программу и идут своим пут„м, а
"Мы" оста„мся в недоумении: как это вс„ могло случиться. Вот это и
произошло только что.
   Озадачены и несколько напуганы тем, что делают эти тела без их
разрешения. Вся эта сексуальная мораль Райгела - не просто социальные
кодексы. Это также часть чувства ужаса от этих клеток, в которые вторглись
"Мы" и странные структуры Качества, существовавшие до того, как появились
"Мы".
   Эти клетки выделяют пот, слизь и прочее. Они отрыгивают и кровоточат,
сношаются и портят воздух, мочатся и испражняются, рыгают и, напрягаясь,
выделяют новые тела, похожие на себя, покрытые кровью и плацентной слизью.
А те растут, нажимаются и выделяют новые тела, снова и снова.
   "Мы", действительность программного обеспечения, считаем факты
аппаратной природы настолько неприглядными, что облекаем их эвфемизмами,
одеждой, туалетами и медицинской тайной. Но то, что "Мы" прикрываем, для
клеток и является чистым качеством. Клетки и достигли такой развитой
степени эволюции посредством сношения и порчи воздуха, испражнений и слива
мочи. В этом Качество! В особенности сексуальные функции. С точки зрения
клеток - секс это чисто Динамическое Качество, высшее благо из всех!
   Так что, когда Федр говорил Райгелу, что у Лайлы есть Качество, он
говорил правду. Оно есть у не„. Та самая привлекательность, которую так
осуждают с точки зрения морали, и породила самих осуждающих.
   Поговорим о неблагодарности. Эти тела так и остались бы кучкой тупых
бактерий, если бы не сексуальное качество. Когда мутация была единственным
средством генетических изменений, жизнь практически стояла на месте в
течение трех миллиардов лет почти безо всяких изменений. Именно
сексуальный отбор продвинул их впер„д и превратил в животных и растения,
существующие сегодня. У бактерии нет выбора в отношении своего потомства,
а пчеломатке приходится выбирать из тысяч трутней. И этот выбор Динамичен.
В сво„м сексуальном отборе Лайла Динамически выбирает того, кого она
намерена воспроизвести в будущем. Если он возбуждает в ней чувство
Качества, то она соединяется с ним, чтобы увековечить его в следующем
поколении, и он продолжает жить. Но если он не в состоянии убедить е„ в
сво„м Качестве, если он болен, искалечен или не удовлетворяет е„ по
каким-то другим причинам, она отказывается соединяться с ним, и его
недостатки не передаются дальше.
   Теперь Федр проснулся по настоящему. Он почувствовал, что находится
где-то у истоков. Было ли то, что он видел сегодня ночью, тем же, что он
отметил в трамвае, тем, что беспокоило его все эти годы? Он долго
размышлял и постепенно приш„л к выводу, что, возможно, это так и есть.
   А Лайла - судья. То есть та, кто была с ним этой ночью: судья с опытом
в миллионы лет, и в глазах этого судьи он не представлял собой ничего
особенного.
   Тут сгодился бы почти любой, и большинство даже оказалось бы лучше его.
Чуть позже он подумал, может поэтому знаменитая "Улыбка Джоконды" из
Лувра, как и улыбка Лайлы в трамвае, тревожит зрителей так много лет. Эта
тайная улыбка судьи, которого свергли и подавили ради блага социального
прогресса, но который тайком и в частности, вс„-таки судит.
   "Грустный Сидор". Так она называла их. В нем нет интеллектуального
смысла, но тем не менее он преисполнен какого-то смысла. Это значит, что в
глазах этого биологического судьи вся его интеллектуальность - есть некое
уродство. Она отвергала его. Ей хотелось совсем другого. Так же как
структуры разума испытывают отвращение к физиологии, биологической
структуре, так и биологическим структурам Лайлы ненавистны структуры
интеллекта. Они не любят его. Он им противен.
   Федр вспомнил о Уильяме Джеймсе Сидисе, чудо-реб„нке, который умел
читать на пяти языках в возрасте пяти лет. Познакомившись однажды с
высказыванием Сидиса об индейцах, Федр затем полностью прочитал его
биографию и выяснил, что еще будучи подростком тот заявил, что
отказывается от секса до конца своих дней.
   Получалось так, что для того, чтобы вести удовлетворительную
интеллектуальную жизнь, он чувствовал, что ему надо отказаться от
социального и биологического гн„та, от всего, кроме совершенно
необходимого. Обет, который давали древние жрецы и аскеты, когда-то
считался высшей формой морали, но во время "ревущих двадцатых" годов
двадцатого века появился новый стандарт морали, и когда журналисты узнали
о обете Сидиса, то стали безжалостно высмеивать его. Тогда и начался
период затворничества, который продолжался до конца его жизни.
   "Что лучше, быть мудрым или привлекательным для дам?" Этот вопрос
дебатировался провансальскими поэтами ещ„ в тринадцатом веке. Сидис выбрал
мудрость, но Федру казалось, что есть какой-то путь, на котором можно
обрести и то, и другое.
   Вопрос вроде бы подразумевает тупость женщин, и феминистка могла бы
повернуть его так и спросить? "Что лучше, обладать мудростью или быть
привлекательным для мужчин!". Это, практически, лейтмотив всего
феминистского движения. Хотя и феминистки и провансальские поэты-мужчины
вроде бы осуждали противоположный пол, они, в действительности, осуждали
одно и то же: не мужчин и не женщин, а статический биологический
антагонизм социальному и интеллектуальному качеству.
    
  
 Федр почувствовал слабое покачивание яхты.
   Его собственным клеткам уже надоели все эти умствования. Для одного дня
более, чем достаточно. Даже слишком, и они стали отключать его. Завтра,
когда они проголодаются, он понадобится им снова, они снова включат его,
чтобы найти себе пищу, но теперь они просто истирали его. Он чувствовал
себя как Хэл, компьютер 2001 года, когда его внутренние структуры
замедляли ход. "Дейзи: Дейзи: дай мне свой: ответ: истинный".
   Лайла, Лайла, где твой настоящий ответ?
   Какой странный-странный был этот день.
   Федр снова ощутил тело Лайлы рядом с собой и легкое покачивание яхты.
За весь день это было единственное хорошее, что случилось с ними, то, как
их тела перестали обращать внимание на социальные и интеллектуальные
различия и действовали так, как если бы этих "людей", "обладавших" ими, не
было совсем. Они ведь так долго занимаются этим делом жизни.
   Теперь, успокоившись, он заметил, что судно не просто покачивается, а
как бы находится под влиянием течения, очень слабого, медленного подъема и
падения,