„ дополнить. Обычный философолог стал бы
негодовать, если кто-то пытается поправить великого гарвардского философа,
а сам Джемс, судя по тому, что Федр уже прочел, весьма обрадовался бы
таким попыткам. Ведь он был, в конце концов, философом.
   Во всяком случае, причина, по которой Федр покупал эти книги, была в
том, что ему надо было усилить свои позиции, прежде чем защищать
Метафизику качества от нападок. До сих пор он в значительной степени
игнорировал философологов, а те отвечали ему тем же. Но с этой следующей
книгой вряд ли ему так повез„т, ибо метафизику любой и каждый может
разодрать в пух и прах. По крайней мере, некоторые из них начнут грызть и
кусать его в испытанных традициях литературных критиков, музыковедов и
историков искусств, и ему надо быть готовым к этому.
   В обзоре на его книгу, напечатанном в "Гарвард Эдюкейшнл Ревью",
сказано, что его идея об истине такая же, как и у Джемса. "Лондон Таймс"
сообщила, что он последователь Аристотеля. "Сайколоджи Тудей" объявил, что
он последователь Гегеля. Если все они правы, то он добился замечательного
синтеза. Но сравнение с Джемсом интересовало его больше всего, так как там
вроде бы можно кое-что почерпнуть.
   И в плане философологии это хорошая новость. Джемса обычно представляют
как очень солидного американского философа главного направления, а первую
книгу Федра частенько характеризовали как "культовую". У него сложилось
впечатление, что те, кто использует этот термин, хотели бы, чтобы книга
была культовой и таковой оставалась, ибо она приходила в противоречие с
некоторым их собственным философологическим культом. Но если философологи
готовы принять мысль о том, что Метафизика Качества - отросток трудов
Джемса, тогда обвинение в "культовости"
   рассыпается вдребезги. И это хорошая политическая новость в области,
где политика - немаловажный фактор.
   В студенческие годы Федр не очень внимательно отн„сся к Джемсу из-за
названия одной из его книг: "Вариации религиозного опыта". Джемс вс„-таки
уч„ный, а какой ученый даст книге такое название? Какими приборами
собирался Джемс измерить эти вариации религиозного опыта? Каким образом он
будет эмпирически проверять свои данные? Он больше смахивал на
викторианского религиозного пропагандиста, стремящегося протащить Бога в
лабораторные исследования. Такое пытались делать, чтобы противостоять
Дарвину. Федру приходилось читать тексты по химии начала девятнадцатого
века, где доказывалось, что точное соотношение водорода и кислорода
производит воду, и что это свидетельство чудодейственного Божественного
разума. И это также отдавало подобным.
   Однако, перечитывая Джемса, он обнаружил по крайней мере три положения,
которые начали рассеивать его прежние предубеждения. Первое из них было
даже не доводом, а таким невероятным совпадением, что оно не выходило из
головы у Федра. Джемс был крестным отцом Уильяма Джеймса Сидиса,
вундеркинда, который говорил на пяти языках в возрасте пяти лет, и который
полагал, что колониальная демократия унаследована от индейцев. Второе
состояло в том, что Джемсу не нравится дихотомия вселенной на субъекты и
объекты. И таким образом он автоматически попадал на сторону ангелов
Федра. И третье, которое может показаться нерелевантным, но которое больше
всего рассеивало былую предубежд„нность Федра, была история о белке,
которую рассказывал Джемс.
   Как-то Джемс с группой приятелей отправился на природу, и один из них
стал гоняться за белкой на дереве. Белка инстинктивно жалась к
противоположной стороне ствола и двигалась так, чтобы быть там по мере
того, как человек бегал вокруг дерева.
   Сделав такое наблюдение, Джемс с приятелями занялся философским
обсуждением вопроса: Обош„л ли человек вокруг белки, или нет? Мнения
распались на два философских лагеря, и Федр уже не помнит, чем закончился
тот спор. Его же поразила сама заинтересованность Джемса таким вопросом.
Это показывало, что, хоть Джемс и был опытным философологом ( а иначе он и
не преподавал бы в Гарварде), вс„ же был и философом в творческом смысле.
Философолог отн„сся бы к такой дискуссии несколько пренебрежительно, ибо
это "несущественно", так как нет философских трудов на эту тему. А для
творческого философа, подобного Джемсу, этот вопрос был как кошачья мята.
   В нем есть запах того, чем философия притягивает настоящих философов.
Так обошел ли тот человек вокруг белки или нет? Он ведь побывал к северу,
югу, востоку и западу от белки, так что должен был обойти вокруг не„. И
вс„ же он так и не побывал ни сбоку, ни сзади белки. И белка с абсолютной
научной уверенностью могла бы заявить: "Этот человек так и не обош„л меня
вокруг".
   Кто же прав? Разве у слова "вокруг" есть два смысла? Это удивительно!
Это похоже на открытие более чем одной истинной системы в геометрии.
Сколько же тогда смыслов в этом слове, и какое из них верно?
   Представляется, что белка рассматривает термин "вокруг" по отношению к
самой себе, а человек использует его относительно абсолютной точки в
пространстве вне себя и белки. И если опустить точку зрения белки и
придерживаться точки зрения абсолютно фиксированной точки, то что же при
этом у нас получается? С фиксированной точки в пространстве любой человек
на нашей планете обращается вокруг любого другого человека к востоку или
западу от него один раз в сутки.
   Вся Ист-Ривер делает пол-оборота над Гудзоном каждое утро и ещ„
пол-оборота под ним каждый вечер. Это ли мы хотим понимать под термином
"вокруг"? Если это так, то какой в этом толк? И если относительная точка
зрения белки ложна, то насколько она бесполезна?
   Оказывается, что слово "вокруг", которое кажется наиболее ясным,
абсолютным и фиксированным термином во вселенной, вдруг становится
относительным и субъективным. Смысл "вокруг" зависит от того, кто ты есть
и что ты думаешь о нем во время пользования им. И чем больше будешь
возиться с ним, тем больше возникает различных понятий. Одним из таких
философов открывателей был Альберт Эйнштейн, который приш„л к выводу, что
время и пространство относительны с точки зрения наблюдателя.
   Мы всегда находимся в положении той белки. Человек всегда оста„тся
мерилом всего, даже в вопросах космоса и пространства. Такие личности, как
Джемс и Эйнштейн, погруж„нные в стихию философии, не считают такие явления
как белка, кружащая вокруг дерева, тривиальными, ибо они занимаются
философией и наукой именно для разрешения таких загадок. Настоящая наука и
философия не руководствуются предпосылками того, какие предметы важны для
рассмотрения.
    
  
 Сюда же входит рассмотрение таких людей, как Лайла. Вся проблема безумия
- чрезвычайно важный философский аспект, который до сих пор игнорировали,
главным образом, полагал он, из-за метафизических ограничений. В
дополнение к обычным отраслям философии: этике, онтологии и тому
подобному, Метафизика Качества обнаруживает основы ещ„ одной новой ветви,
философии безумия. Если вы увязли в старых условностях, то безумие будет
"непониманием объекта субъектом". Объект - реален, а субъект ошибочен. И
проблема теперь только в том, как вернуть понимание к правильному
осознанию объективной действительности.
   В Метафизике Качества эмпирический опыт - это не только опыт "объекта".
Это опыт структур качества, полученных из ряда источников, а не только из
неорганических структур. Когда умалишенный, загипнотизированный или
человек из примитивной культуры начинает излагать сво„ понимание
вселенной, которое полностью противоречит современной научной
действительности, то не следует считать, что он свалился через край
эмпирического мира. Это просто человек, который ценит такие
интеллектуальные структуры, которые мы считаем весьма низкокачественными,
ибо они находятся за пределами нашей собственной культуры. Некая
биологическая, социальная или Динамическая сила изменила его представления
о качестве. Она побудила его отфильтровать то, что мы называем нормальными
культурными интеллектуальными структурами, так же безжалостно, как наша
культура фильтрует его культуру.
   Очевидно, что ни одна культура не хочет, чтобы нарушались е„ правовые
структуры, и если так происходит, то начинает действовать некая иммунная
система аналогичная биологической иммунной системе. Отклоняющийся опасный
источник незаконных культурных структур вначале выявляется, затем
изолируется и наконец уничтожается как культурное образование вообще. Для
этого частично и существуют больницы для душевнобольных. А также суды над
ересью. Они охраняют культуру от чуждых идей, которые могут разрушить е„
саму, если их не пресекать.
   Именно это Федр и наблюдал в психиатрических палатах, люди пытались
вернуть его назад к "объективной реальности". Он никогда не сомневался в
том, что психиатры - добрые люди. Чтобы выдерживать такую работу, им нужно
быть даже более добрыми, чем обычно. Но он также видел, что они
представители этой культуры и от них требовалось обращаться с безумием как
представителям этой культуры, ему очень надоело то, как они бесконечно
играют эту роль. Они всегда играли роль священников, спасающих души
еретиков. И он не мог ничего сказать по этому поводу, ибо это выглядело бы
как паранойя, непонимание их добрых намерений и свидетельство того, сколь
глубоко его бедственное положение.
   Несколько лет спустя, когда ему уже выдали справку, что он "здоров",
ему удалось почитать "объективные" записи в истории своей болезни, и его
возмутило, насколько лживы были те записи. Они были похожи на описание
некоей религиозной секты, составленной представителями другой, враждебной
ей секты. Психиатрическое лечение - это не поиск истины, а утверждение
догмы. Психиатры боялись клейма безумия так же, как некогда инквизиторы
боялись поддаться силам дьявола.
   Психиатрам запрещалось практиковать, если они душевнобольные.
Требовалось, чтобы они буквально не понимали того, о чем они толкуют.
   На это, как полагал Федр, можно было ответить, что не обязательно
заразиться гриппом для того, чтобы знать, как лечиться от него, и не
обязательно стать умалиш„нным, чтобы познать способы борьбы с болезнью.
Кроме контраргумента, который восходит к корням проблемы. Грипп -
биологическая структура. Е„ можно научно проверить. Его можно познать
исследуя бациллы пневмококка под микроскопом.
   Безумие же, с другой стороны, структура интеллектуальная. Причины у
него могут быть биологическими, но психической или биологической
реальности оно не имеет. В суд нельзя представить никакого научного
прибора для доказательства того, кто душевнобольной, а кто здравомыслящий.
В душевных болезнях нет ничего, что подпадало бы под какие-то ни было
научные законы вселенной. Научные законы вселенной изобретены здравым
смыслом. Нет таких путей, по которым здравомыслие могло бы измерить то,
что находится вне своей сферы и того, что создано им.
   Безумие - это не "объект" для наблюдения. Это извращение самого
исследования. Не существует такой вещи как "заболевание" структур
интеллекта. Есть только ересь.
   И безумие таковой и является.
   Спросите: "Если бы в мире был только один человек, то может ли он стать
безумным?" Безумие всегда существует только в соотношении с другими. Это
социальное и интеллектуальное отклонение, а не биологическое отклонение.
   Единственной проверкой на безумие в суде или где бы то ни было является
культурный статус кво. Вот почему профессия психиатра так похожа на старую
профессию священника. Обе онииспользуют физическое принуждение и насилие
для сохранения статуса кво.
   И раз уж дело обстоит так, то назначение врачей для лечения безумия -
злоупотребление их профессиональной подготовкой. Их дело вовсе не
интеллектуальная ересь. Врачей готовят для рассмотрения вещей в
неорганической и биологической перспективе. Вот почему так много из их
лечебных мер - биологические: шок, наркотики, лоботомия и физическое
принуждение.
   Подобно полицейским, которые живут в двух мирах: биологическом и
социальном, психиатры также живут в двух мирах: социальном и
интеллектуальном. Подобно ментам они имеют абсолютную власть над нижним
порядком и должны раболепно подчиняться высшему порядку. Психиатр,
осуждающий интеллектуальность, подобен менту, осуждающему общество. Не тот
материал. У вас столько же шансов убедить психиатра в том, что
интеллектуальный порядок, который он навязывает, прогнил, как и мента в
том, что социальный порядок, который он поддерживает, - труха.
   Если бы вам удалось убедить их в этом, им пришлось бы бросить работу.
   Итак, Федр убедился, что если хочешь выбраться из психдиспансера, то не
надо убеждать психиатров в том, что ты знаешь больше их о том, в чем твоя
"беда". Это бесполезно. Выйти можно только если убедишь их в том, что ты
полностью созна„шь, что они знают больше твоего, и что ты полностью готов
признать их интеллектуальное превосходство. Именно так еретикам уда„тся
избежать костра. Они каются. При этом надо превосходно сыграть роль и не
допускать никаких проблесков недовольства. Если поступишь так, то тебя
могут уличить, и тогда тебе прид„тся хуже, чем было раньше.
   Если тебя спросят: "Как вы себя чувствуете?", то нельзя ответить:
"Прекрасно!"
   Это посчитают за симптом самовнушения. Но нельзя также сказать:
"Паршиво!" Они вам поверят и увеличат дозировку успокоительного. Нужно
говорить: "Ну: мне кажется, что я иду на поправку:" с униженным и
заискивающим видом. И тогда это вызывает улыбку.
   Со временем такая стратегия обеспечила Федру достаточное количество
улыбок, и его выпустили. Он стал менее честным и большим конформистом в
отношении текущего культурного статуса, но ведь этого в действительности
всем и хотелось. Это дало ему возможность выйти на волю, вернуться в
семью, на работу и снова занять определ„нное место в обществе. Эта новая
личность конформиста, играющего некую роль, бывшего пациента из
душевнобольных, который умеет вести себя так, как ему говорят, и не
протестует, стала в некотором роде постоянной сценической ролью этой
личности, которую он не переставал играть.
   Решение было не очень удачным - вечно играть эту роль перед людьми, с
которыми некогда был честным. Практически стало невозможно делиться с ними
чем-либо сокровенным. Теперь он чувствовал себя ещ„ более изолированным
чем в психдиспансере, но с этим уж ничего не поделаешь. В своей первой
книге он изобразил эту изолированную роль в качестве рассказчика,
человека, которого любят, так как он вполне узнаваем как нормальный, но у
которого есть трудности в жизни, ибо он утратил способность относиться к
ней честно. Эта изоляция косвенно привела к разрыву с семьей и стала
причиной того образа жизни, который он вед„т сейчас.
   Теперь, годы спустя, он стал меньше сетовать на то, что с ним было в
психдиспансере и стал понимать, что психиатры и полицейские, разумеется,
нужны.
   Кто-то ведь должен заниматься дегенеративными формами общества и
интеллекта. Но надо понять следующее: если уж собираешься заняться
преобразованием общества, то начинать надо не с ментов. А коль хочешь
перестроить общество, то браться надо не за психиатров. Если вам не
нравится нынешняя социальная или интеллектуальная система, то лучшее, что
можно сделать, это держаться подальше от психиатров и ментов. Их надо
оставить напоследок.
   А с кого же тогда начинать? : С антропологов?
   Вообще-то совсем не плохая мысль. Антропологи, если они не слишком
навязчиво "объективны", то имеют склонность интересоваться новым.
   Эта мысль впервые появилась у Федра в горах под Бозменом в Монтане, где
он начал читать литературу по антропологии. Там он и познакомился с мыслью
Руфи Бенедикт, что лучшее решении проблемы ведуна из племени Зуньи было бы
в том, чтобы отправить его в одно из равнинных племен, где его темперамент
гораздо больше пришелся бы ко двору. Что же получается? Послать
умалишенного для лечения к антропологам вместо психиатров!
   Руфь Бенедикт считала, что психиатрия запуталась с самого начала,
приступив к исследованию фиксированного перечня симптомов, а не к изучению
истории болезни тех душевнобольных, характерные реакции которых
отвергаются обществом. С этим соглашается другой антрополог Д.Т. Кэмпбелл,
говоря: "Подспудно лабораторный психолог по-прежнему полагает, что его
однокашники второкурсники являются адекватной основой для изучения общей
психологии человека." Он говорил, что для социальной психологии эти
тенденции в весьма значительной мере ограничены из-за противостояния
антропологической литературы.
   Подход психиатра заключался бы в том, чтобы проанализировать детство
ведуна и выяснить причины его поведения, показать, почему он стал
подглядывать в окна, убеждать его во вредности этих действий, и если бы
тот продолжал заниматься этим, то возможно "посадить его за решетку для
его же блага". А антрополог с другой стороны, мог бы изучить жалобы
человека, найти такую культуру, где подобные проблемы решены, и послать
его туда. В случае с ведуном антропологи послали бы его на север в племя
чейенн. Если кто-то страдал от сексуальной озабоченности у викторианцев,
то его можно послать на Самоа по Маргарет Мид, если паранойя - то в одну
из ближневосточных стран, где к таким проблемам относятся гораздо терпимее.
   Антропологи снова и снова убеждаются в том, что безумие обусловлено
культурой.
   Это бывает во всех культурах, но у каждой культуры различные критерии
определения его состава. Клюкхон упоминает одного старика сицилийца, едва
говорящего по-английски, которого доставили в больницу Сан-Франциско с
незначительным физическим заболеванием. Стажер, принимавший его, обратил
внимание, что тот вс„ время бормотал о какой-то женщине, околдовавшей его,
и что это подлинная причина его страданий. Стаж„р сразу же поместил его в
психиатрическую палату, где того продержали несколько лет. А в среде
итальянцев, где он жил, все люди его возраста верили в колдовство. Это
было "нормально", ничего необычного. Если же кто-нибудь из круга стажера,
в экономическом и культурном плане, пожаловался бы на то, что его
преследует колдунья, то это правильно было бы истолковано как признак
умственного отклонения.
   О культурном соотношении симптомов безумия писали и многие другие
ученые.
   М.К.Оплер выяснил, что в Ирландии пациенты шизофреники беспокоятся по
поводу греха и вины в связи с сексом. А у итальянцев этого нет. Итальянцы
чаще жалуются на ипохондрию и телесные недуги. Среди них же чаще
проявлялся открытый вызов властям. Клиффорд Гиртц отмечает, что у жителей
Бали сумасшедшим считают того, кто подобно американцам, улыбается без
причины. В одном из журналов Федр наш„л описание различных психозов,
которые выделялись на основе культуры: индейцы Чиппева-кри страдают от
уиндиго, одной из форм каннибализма, в Японии распространено иму,
проклятие вслед за укусом змеи, среди полярных эскимосов - пиблоктог,
раздирание одежд и беганье по льду, а в Индонезии - знаменитый амок,
задумчивая депрессия, которая сопровождается опасными взрывами насилия.
   Антропологи выяснили, что шизофрения проявляется сильнее среди тех
сло„в населения, у кого самые слабые культурные традиции: наркоманов,
интеллектуалов, иммигрантов, студентов-первокурсников, новобранцев в армии.
   Обследование иммигрантов из Норвегии в штате Миннесота, показало, что
за четыре десятилетия уровень госпитализации с умственными расстройствами
у них гораздо выше, чем у американцев не иммигрантов или норвежцев в
Норвегии. Исаак Фрост выяснил, что в Англии психозы часто развиваются у
домашней прислуги из иностранцев, как правило в течение первых полутора
лет после прибытия в страну.
   Эти психозы, являющиеся крайней формой культурного шока, возникают у
этих людей потому, что культурное определение ценностей, лежащее в основе
их здравого смысла, изменилось. И вовсе не осознание "правды" поддерживало
в них здравомыслие, а уверенность в своих культурных директивах.
   Психиатрия по существу не может заниматься этим, ибо она зиждется на
субъектно-