онять это, то начинаешь понимать многое из
того, что так и не сумели объяснить до сих пор.
   Задача Федра теперь состояла в том, чтобы организовать все это в
убедительную книгу. И это настолько отличалось от обычных объяснений
феномена Америки, что люди просто не смогут поверить в это. Они просто
подумают, что он просто упражняется в красноречии. Если он будет излагать
банальности, то он лишь вс„ испортит. Люди просто скажут: "Ну да, это
всего лишь ещ„ одна интересная мысль, которые постоянно витают в воздухе"
или "Нельзя делать обобщений по поводу индейцев, ибо они такие разные",
или еще какое-нибудь клише в этом роде и отвернутся прочь.
   Он подумал было, что можно подойти к этому косвенно, начав с чего-либо
конкретного и особого, с ковбойского фильма, который уже известен публике,
как например с "Бутча Кассиди и Сандэнса Кида".
   В начале этого фильма есть сцена, показанная в черно-белом,
коричневатом изображении, возможно для того, чтобы придать всему
историческое, легендарное ощущение. Сандэнс Кид играет в покер, сцена дана
в замедленном темпе, чтобы придать ей драматическую напряженность. Видно
лишь лицо Кида. Остальные игроки показаны лишь мимоходом, да перед лицом
Кида изредка проплывает струйка дыма.
   Выражение лица у Кида беспристрастное, но оно настороженное и
выдержанное.
   Голос невидимого игрока произносит: " Ну, парень, ты вроде бы обчистил
всех. С тех пор, как тебе сдают, ты не проиграл ни одной партии".
   Выражение лица Кида не изменилось.
   "В чем секрет твоего успеха?" - продолжает голос игрока. В нем звучит
угроза.
   Зловещая.
   Сандэнс на время опускает взор, как бы раздумывая, затем бесстрастно
поднимает глаза и говорит: "Молитва."
   Он вовсе не имеет этого в виду, но в ответе нет и сарказма. Это ответ,
балансирующий на острие двусмысленности.
   Игрок предлагает: "Давай сыграем с тобой вдвоем."
   Вот тут и должна наступить развязка. Это клише Дикого Запада. Оно
повторялось в сотнях фильмов, во множестве театров, и миллионы раз
мелькало на экранах телевизоров. Напряжение нарастает, но выражение лица
Сандэнса Кида не меняется.
   Движение его глаз, паузы находятся в некотором состоянии гармонии между
ним и окружением даже тогда, когда видно, что он попал во все больше
ухудшающуюся ситуацию, которая вскоре взорвется и закончится насилием.
   И сейчас Федру хотелось использовать именно эту сцену в качестве
вводной иллюстрации. К ней он хотел сделать только одно пояснение, на
которое никто не обращает внимания, но которое он считал верным. "То, что
вы только что видели,- сказал бы он,- передача стиля культуры
американского индейца".
   Затем будут видны, чего бы они не стоили, знаменитые старые черты
американского индейца: молчаливость, скромность манер и опасная готовность
к внезапному, громадному насилию.
   Он полагал, что так будет нагляднее отображена его точка зрения. Пока
вас не подготовили к ней, вы е„ и не замечаете, но как только вы это
осознали, она очевидна. Источник ценностей, который вскрыл Роберт Редфорд
и на которые так широко откликнулась американская публика, - это структура
культурных ценностей американских индейцев. Даже цвет лица Редфорд изменил
с помощью сепии так, чтобы походить на индейца.
   Цель фильма, конечно, не состояла в том, чтобы персонифицировать
индейца. Это вышло "само собой" при показе Дикого Запада. А посылка Федра
состояла в том, что причина естественности игры актеров, и восприятия со
стороны публики была в том что, фильм затронул самые сокровенные чувства
американцев в отношении добра.
   Именно в этом заключается источник добра, эта историческая культурная
система американских ценностей, которая является индейской. Если взять
перечень характерных черт, которые европейские наблюдатели приписывают
белым американцам, то будет видно, что они весьма близки к тем чертам,
которыми белые американские наблюдатели обычно наделяют индейцев. Более
того, если сравнить перечень характеристик, которыми американцы описывают
европейцев, то они довольно близко сходятся с мнением индейцев о белых
американцах.
   Для доказательства этого тезиса Федр решил изменить положение наоборот:
вместо того, чтобы показать, как ковбой похож на индейца, он покажет, как
индеец походит на ковбоя. Для этой цели он подыскал описание антрополога
Е.А. Хобеля, данное индейцу из племени чейенны.
    
  
 Замкнутый и полный достоинства.. (мужчина чейенн) ... движется со
спокойным чувством уверенности. Разговаривает быстро, но при этом не
допускает небрежности. Он внимателен к чувствам других, добр и щедр. Его
трудно рассердить, он старается подавлять свои чувства, если его к этому
вынуждают.
   Энергичен на охоте, на войне предпочитает активные действия. По
отношению к врагам не испытывает порывов снисхождения, и чем он более
агрессивен, тем лучше.
   Он хорошо знаком с ритуальными обрядами. Старается не быть беспечным,
не горевать. Обычно спокойный, он иногда слегка проявляет чувство юмора. В
сексуальном плане сдержан и мазохичен, но этот мазохизм выражается в
культурно устоявшихся обычаях. Он не проявляет большого творческого
воображения в художественном выражении, но у него четкое ощущение
действительности. Жизненные проблемы решает установленными путями, но в то
же время проявляет заметную способность приспосабливаться к новым
обстоятельствам. Мышление у него в высшей степени рационалистическое, хотя
и окрашено некоторым мистицизмом. У него сильно развитое чувство эго, его
трудно поколебать. Суперэго, проявляющееся в сильном общественном сознании
и владении своими основными инстинктами, - мощное и преобладающее. Он
"зрел", спокоен и сосредоточен, сознает безопасность своего социального
положения, способен к теплым социальным отношениям. Обладает мощными
чувствами, но они сдерживаются узаконенными каналами коллективного
выражения с удовлетворительными результатами. Очень редки проявления
невротических тенденций.
    
  
 Если уж это не описание образа Хопалонга Кассиди, сыгранное Уильямом С.
Бойдом в двадцати трех или пятидесяти или сколько хотите других фильмах,
то другого не будет. За исключением индейского "мистицизма" характеристика
просто совершенна.
   Был ли в действительности американский ковбой похожим на Уильяма С.
Бойда в общем-то не так уж и важно. Важно то, что в 30-е годы, в самые
мрачные времена Великой депрессии, американцы выгребали миллионы долларов
лишь бы посмотреть его картины. Хоть это было и не обязательно. Их никто
не заставлял. Но они все равно шли в кино, точно так же как позднее они
ходили смотреть Бутча Кассиди и Сандэнса Кида.
   Они делали это потому, что в этих картинах они видели подтверждение тех
ценностей, в которые они верили. Эти фильмы были ритуальными, почти
религиозно ритуальными в передаче культурных ценностей Америки молодежи и
в подтверждении их у старшего поколения. Это не был преднамеренный,
осознанный процесс. Люди лишь делали то, что им нравится. И только при
анализе того, что им нравится, видна ассимиляция индейских ценностей.
   И многие из тысяч карточек в ящичках Федра продолжали этот анализ.
Многие из европейцев считают белых американцев неряшливыми, неопрятными
людьми, но они совсем не так неряшливы и неопрятны, как индейцы в
резервациях. Европейцы часто считают белых американцев слишком
прямолинейными и откровенными, с плохими манерами и даже вызывающими в
делах, но индейцы даже больше грешат этим. Во время Второй Мировой войны
европейцы отмечали, что американские военные пьют слишком много, а
напившись причиняют массу неприятностей. Сравнение с индейцами очевидно.
Но с другой стороны европейское военное командование высоко расценивало
стабильность американских войск в боевых действиях, а это тоже присущая
индейцам характеристика.
   Тот твердый взгляд ("Говоря такое, улыбайся!"), который так любят
ковбойские фильмы (а европейцы склонны ненавидеть), - исключительно присущ
индейцу, только когда индеец смотрит так, это вовсе не значит, что он вам
угрожает. Причины такого твердого взгляда кроются где-то гораздо глубже.
   Индейцы не разговаривают просто для того, чтобы провести время. Если им
нечего сказать, они и не разговаривают. Когда же они не разговаривают,
складывается впечатление, что они несколько сердиты. Когда наступает такое
молчание со стороны индейцев, белые иногда начинают нервничать и считают
необходимым ради вежливости или доброго расположения заполнить вакуум
каким-нибудь никчемным разговором, при котором часто говорится одно. А
подразумевается другое. Но такие разглагольствования аристократической
европейской речи индейцу кажутся "точением ляс" и только раздражают. Они
нарушают мораль. Ему нужно, чтобы вы говорили от души, либо совсем
молчали. Этот источник конфликта белых с индейцами длится уже века, и хотя
современная американская личность уже представляет собой некоторый
компромисс в таком конфликте, он все же сохраняется.
   По сей день европейцы ошибочно характеризуют американцев "как детей",
наивных, незрелых и склонных к насилию, ибо они не умеют владеть собой.
Такую же ошибку обычно допускают в отношении индейцев. До сих пор индейцы
ошибочно считают белых американцев кучей снобов, которые думают, что вы
настолько глупы, что не понимаете, насколько они лживы сами. Такая же
ошибка допускается в отношении европейцев.
   Этот антиснобизм всех американцев, в особенности западных американцев,
проистекает из такого отношения индейцев. На языке чейенн белого человека
называют уихио, что означает "паук". Арапахо используют слово ниатха, что
значит то же самое. Индейцам белые при разговоре кажутся пауками. Они
сидят себе, улыбаются и говорят вещи, которых вовсе не имеют в виду, а тем
временем в мозгу они все время плетут сеть вокруг индейца. И они настолько
увлечены своей паутиной мысли, что даже не замечают, что индеец тоже за
ними наблюдает и вполне может понять, чем те занимаются.
   Федр полагал, что здесь коренится американская политика изоляционизма,
которая стремится не дать себя "вовлечь в сети европейской политики".
Американский изоляционизм большей частью происходит из тех регионов,
которые ближе всего к американским индейцам.
   Карточек становилось все больше, в них были подробности европейских и
индейских культурных различий и последствий этого, и по мере роста числа
карточек выявился второстепенный, вытекающий из этого тезис: что процесс
распространения и ассимиляции индейских ценностей ещ„ не завершен. Он
по-прежнему с нами, и этим объясняется значительная часть того
беспокойства и неудовлетворенности, что имеется сегодня в Америке. В душе
каждого американца эти конфликтующие наборы ценностей все еще сталкиваются.
   Федр считал, что этим столкновением и объясняется то, что другие так
долго не могут разглядеть то, что он видел на собрании с пейоте. Когда вы
перенимаете черты и обычаи враждебной культуры, вы не ставите ей это в
заслугу. Если сказать белому человеку из Алабамы, что южный акцент в его
речи происходит от негритянского говора, он скорее всего станет отрицать
это и даже будет сердиться, хотя географическое сходство южного акцента на
территориях, где негры преобладают в населении, совершенно очевидна. Точно
так же, если сказать если белому жителю Монтаны, живущему неподалеку от
резервации, что он похож на индейца, он может принять это за оскорбление.
А если бы такое было сказано лет сто назад, то это могло бы привести к
настоящей драке. Тогда индейцы вообще считались исчадиями ада! И хорошим
индейцем был только мертвый.
   И хотя индейцам никогда не воздавалось должного за их вклад в
американские ценности в пограничных районах, совершенно очевидно, что они
могли появиться только оттуда. Часто можно слышать о "пограничных
ценностях" такие разговоры, как будто бы они происходят от скал, рек и
деревьев, но ведь ни деревья, ни скалы или реки сами по себе не порождают
общественных ценностей. Ведь и в Европе есть деревья, скалы и реки.
   Именно люди, живущие среди этих скал и деревьев, на этих реках и
являются источником ценностей на границе. Первопроходцы, например "горцы",
преднамеренно и охотно имитировали индейцев. Их просто восхищало, когда им
говорили, что их не отличишь от индейцев. Позднейшие переселенцы
копировали стиль поведения горцев, но не видели его истоков, а если и
видели, то отрицали связь с ними и относили это только за счет своего
тяжкого труда и изоляции.
   А столкновение между европейскими и индейскими ценностями все ещ„
существует, и Федр чувствовал, что даже в нем самом все ещ„ происходит эта
битва. Вот почему у него появилось ощущение, что он "вернулся домой" на
том собрании с пейоте. То разделение, которое он чувствовал в себе и
которое тревожило его, было вовсе не в нем самом. В действительности он
видел источник "самого себя", который никогда конкретно не признавался.
Это было разделение внутри американской культуры, которую он спроецировал
на себя. Такое же было и со многими другими людьми.
    
  
 Во время одного из долгих раздумий на эту тему всплыло имя Марка Твена.
Твен был родом из Ганнибала, штат Миссури, на берегах Миссисипи, большой
разделительной линии между американским Западом и Востоком, и одним из
самых страшных злодеев был "индеец Джо", олицетворявший индейцев, которых
поселенцы в то время боялись.
   Но биографы Твена также отметили глубокое разделение его собственной
личности, которое выразилось в выборе героев его книг. С одной стороны был
порядочный, умный, послушный, чистенький и относительно ответственный
паренек, которого он вывел под именем Тома Сойера, а с другой - дикий,
свободолюбивый, необразованный, лживый, безответственный американец
низшего сословия, которого он назвал Гекльберри Финном.
   Федр отметил, что это разделение личности Твена соответствовало
культурному разделению, о котором он вел речь. Том был по складу с Востока
с манерами выходца из Новой Англии, гораздо ближе к Европе, чем к
американскому Западу, а Гек был Западной личностью, ближе к индейцам,
вечно беспокойный, неприкаянный, не верящий в помпезность общества, больше
всего на свете он ценил свободу.
   Свобода. Именно эта тема дает настоящее понимание индейцев. Из всех
тем, которые затрагивали его карточки об индейцах, свобода была самой
важной. Из того вклада, который Америка сделала в историю человечества,
величайшей была идея свободы от социальной иерархии. За не„ воевали во
времена Американской революции и подтвердили это в Гражданской войне. И по
сей день это наиболее мощный. движущий идеал, который и скрепляет всю
страну воедино.
   И хотя Джефферсон называл доктрину социального равенства "очевидной",
она вовсе не очевидна. Научные свидетельства и социальные свидетельства
истории указывают на то, что очевидно противоположное. Судя по европейской
истории совершенно "не очевидно", что все люди созданы равными. Нет такой
нации в Европе, в истории которой не было бы такого времени, когда было
"совершенно очевидно", что все люди созданы неравными. Жан-Жак Руссо,
которому иногда приписывают авторство этой доктрины, конечно же не
позаимствовал е„ из истории Европы, Азии или Африки. Она возникла у него
под влиянием на Европу Нового Света и под впечатлением размышлений об
одном конкретном виде людей, которые жили в Новом Свете, человека,
которого он называл "Благородным Дикарем".
   Мысль о том, что "все люди созданы равными" - это дар всему миру от
американского Индейца. Поселившиеся здесь европейцы лишь передавали эту
доктрину, а сами то следовали ей, то нет. Подлинным источником е„ был
некто, для кого социальное равенство было не просто доктриной, он был
пропитан ею до мозга костей. Он и представить себе не мог, что в мире
может быть нечто иное. Для него другого образа жизни просто не
существовало. Вот это-то и пытался им втолковать Десять Медведей.
   Федр полагал, что индейцы еще не утратили этого. Но они также еще не
добились этого, понимал он, битва ещ„ не кончена. Это все еще представляет
собой главный внутренний конфликт Америки на сегодняшний день. Это
разделительная линия, непоследовательность проходящая по центру культурной
личности американцев. Она преобладала в американской истории с самого
начала и продолжает оставаться источником как внутренней силы, так и
слабости по сей день. И по мере того, как Федр все больше и больше
углублялся в исследование, он все яснее понимал, что ему следует
направлять его на данный конфликт между европейскими и индейскими
ценностями, между свободой и порядком.
    
  
 4
  
  
 После того, как Федр уехал из Бозмена, он виделся с Дусенберри только два
раза.
   Однажды Дусенберри приехал к нему в гости и ему надо было отдохнуть,
ибо он "чувствовал себя как-то странно". Второй раз это было в г. Калгари,
провинция Альберта, после того, как он узнал, что "странность" заключалась
в раке мозга, и ему оставалось жить несколько месяцев. Тогда он был
замкнут в себе и печален, занят внутренними приготовлениями к собственной
кончине.
   Отчасти он печалился от чувства, что подвел индейцев. А ему хотелось
сделать для них так много. Он так много лет пользовался их
гостеприимством, а теперь ничего уже не сможет сделать в ответ. Федр же
чувствовал, что не откликнулся на просьбу Дусенберри проанализировать его
данные, но был настолько занят своими собственными проблемами, что ничего
не мог поделать, да теперь уже было слишком поздно.
   Но шесть лет спустя, после успеха с публикацией книги, большинство из
этих проблем исчезло. Когда встал вопрос о том, какова будет тема второй
книги, то сомнений уже больше не было. Федр погрузил вс„ в свой старый
полугрузовичок "Форд" с прицепом и снова направился в Монтану, на
восточные равнины, туда, где были резервации.
   В то время еще не было такого понятия как Метафизика Качества и даже не
было планов по е„ созданию. Его же книга охватывала тему Качества. Любая
дальнейшая дискуссия была бы похожа на то, как адвокат, который уже
склонив присяжных в свою пользу, продолжает говорить и говорить, и в
конечном итоге возвращает их к противоположному мнению. Федру же хотелось
теперь говорить об индейцах. О них можно было так много рассказать.
   В резервациях он разговаривал с теми индейцами, с которыми познакомился
во время визита с Дусенберри, надеясь подхватить те ниточки, которые
оставил Дусенберри.
   Когда он говорил им, что он друг Дусенберри, они всегда отвечали: "Ну
да, Дусенберри, - хороший был человек." Некоторое время они поддерживали
разговор, но вскоре беседа становилась трудной и замирала совсем.
   Он никак не мог придумать, что сказать. Если же и говорил что-либо, то
это выходило так неуклюже и неуверенно, что лишь нарушало ход беседы. У
него не было той легкости в разговорах, что была у Дусенберри. Он был
непригоден к такой работе. Дусенберри мог сидеть с ними все выходные
напролет и болтать об их семьях, друзьях и обо всем, что они считали
важным, и это ему так нравилось.
   Именно для этого он и занимался антропологией. В этом был весь смысл
хорошо проведенных выходных. А Федр так и не научился вести такие
разговоры, а если и вовлекался в них, то вскоре его мысли уходили в его
собственный мир абстракций, и беседа замирала.
   Он подумал, что, если почитать что-либо из литературы по антропологии,
то сможет лучше понять, о чем расспрашивать индейцев. Тогда он попрощался
с ними и уехал из жарких равнин в Скалистые горы неподалеку от Бозмена.
Там в колледже, который теперь стал университетом, он набрал себе лучших
книг по антропологии и отправился в удаленный лагерь на границе лисов и
занялся чтением. Он собирался оставаться там до тех пор, пока у него не
выработается какой-либо план по намеченной книге.
   Так хорошо было снова очутиться среди высоченных сосен и диких трав в
прохладные ночи и жаркие дни. Ему очень нравился ритуал подъема по утру в
холоднющем фургоне: включишь отопление, а затем пробежка по горной тропе.
По возвращении к чаю и завтраку в фургоне уже было тепло и можно было
усажи