хочу
задать вам более конкретный вопрос. Сообщил ли вам универсальный источник
вещей, который создал небо и землю, по вашему радио, когда в два часа ночи
вы с этой женщиной спотыкались на моем судне, что она - Ангел Качества?
   - Что?
   - Повторю, сообщил ли вам Господь Бог, что Лайла М. Блюит из Рочестера
в штате Нью-Йорк, с кем вы спотыкались в два часа ночи на моей палубе,
обладает Качеством?
   - Какой Бог?
   - Ну, оставим Бога. Считаете ли вы лично, что Лайла М. Блюит - Женщина
Качества?
 
   - Да.
   Ричард Райгел запнулся. Такого ответа он не ожидал.
   Неужели Великий Писатель настолько глуп?... Может он затаил какой-либо
подвох...
   Ричард подождал, но ничего не последовало дальше.
   - Ну что ж, -проговорил он после долгой паузы,- Великий Источник Всех
Вещей в наше время просто делает чудеса.
   Он весь подался вперед и обратился в Великому Писателю на полном
серь„зе:
   "Будьте так любезны, подумайте в будущем, что не исключена возможность,
что "Великий Источник Всех Вещей", который общается только с вами, а не со
мной, как и многие прочие из ваших идей, представляет собой лишь плод
вашего богатого воображения. Плод, которым вы представляете любой из ваших
аморальных поступков как Богом данный. Я лично считаю, что не имеющее
определения "Качество" - очень опасный товар. Из него слеплены дураки и
фанатики."
   Он ожидал, что писатель опустит взгляд, поморщится, побледнеет,
рассердится и уйдет, или каким-либо другим образом выразит сво„ поражение,
но тот как бы снова ушел в себя.
   Ну вот, - подумал Райгел, - он снова замкнулся. Но неважно. Хребет всей
этой истории с "Качеством" сломлен.
   Когда старуха пришла убирать посуду, писатель, наконец, спросил: "И вы
что, совсем обходитесь без Качества?"
   Он не в состоянии защищаться, подумал Райгел. И теперь он хочет
устроить перекрестный допрос мне. Он глянул на часы. Времени было
достаточно. "Нет, я не совсем обхожусь без Качества",- ответил он.
   - Тогда как вы определяете его?
   Ричард райгел откинулся назад в кресле. "Во-первых, - начал он,- не
существует качества независимо от опыта. Я прекрасно обходился без него
все эти годы и уверен, что безо всякого труда это продлится довольно
долго".
   Писатель прервал его: "Я ведь не говорил, что Качество не зависит от
опыта".
   - Но ведь вы же предложили мне дать определение качества, - отпарировал
Райгел, - и я начал это делать. Дайте же мне продолжить.
   - Хорошо.
   - По моему качество всегда связано с конкретными вещами, но если вы
спросите меня, у каких вещей есть качество, а у каких - нет, то мне будет
очень трудно ответить, не занявшись перечислением. Но в общем-то я бы
сказал, причем со многими оговорками, что качество находится в тех
ценностях, о которых я узнал с самого детства, с которыми вырос, которыми
пользовался всю свою жизнь и не находил в них ничего особенного. Это
ценности общие для моих личных друзей и членов семьи, коллег по работе и
прочих моих знакомых. Поскольку мы верим в эти общие ценности, мы в
состоянии действовать морально по отношению к друг другу.
   В юриспруденции, - продолжил он,- мы сталкиваемся с довольно большим
слоем населения, которое не разделяет традиционных моральных ценностей, а
считает, что добро и зло - это вопрос их собственного независимого
суждения. Вам это знакомо?
 
   Писатель кивнул. Лучше так. Вряд ли можно сделать что-либо другое.
   - Так вот, у них есть название, - продолжил Райгел, - их называют
преступниками.
 
   Писатель хотел было возразить, но Райгел отмахнулся. - Вы можете
спорить, и многие так и поступают, что ценности общества и создаваемые им
законы совершенно неверны. Это допустимо. Законы нашей страны гарантируют
вам право на такую точку зрения. Более того, закон предоставляет вам
политические и судебные ресурсы, которыми можно изменить "плохие" законы
общества.. Но пока такие ресурсы существуют и до тех пор, пока эти законы
не изменились, ни вы, ни Лайла, ни кто бы то ни было другой, не могут
действовать как им заблагорассудится, пренебрегая всем остальным, самим
решая, в чем есть "Качество", а в чем его нет. Вы несете моральную и
правовую обязанность соблюдать те же правила, которым подчиняются
остальные.
   Райгел продолжал: Одной из вещей, которая рассердила меня больше всего
в вашей книге, было то, что она появилась именно тогда, когда так много
молодых людей по всей стране поставило себя выше закона такими преступными
действиями как уклонение от воинской повинности, поджогами, политическим
предательством, революционной деятельностью, даже убийствами, и все они
при этом находят себе оправдание в уверенности , что только они в
состоянии видеть данную Богом истину, как никто другой.
   Вы много глав посвятили тому, как сохранить подспудную форму мотоцикла,
но вы ни слова не сказали о том, как сохранить подспудную форму общества.
Так что вашу книгу пожалуй вполне охотно раскупали эти радикальные и
культовые группы, которые именно к этому и стремятся. Они ищут любую
возможность оправдания поступать так, как им этого хочется. И вы
оказываете им в этом поддержку. Вы их даже поощряете в этом.". В его
голосе появились сердитые ноты. "Не сомневаюсь, что у вас были добрые
намерения, но каковы бы они ни были, работа ваша оказалась сатанинской".
   Он откинулся в кресле. Писатель выглядел обескураженным. Отлично.
Капелла тоже серьезен. Прекрасно. Молодец. Эти радикальные интеллектуалы
иногда завладевают умами людей такого возраста, пичкают их своими
проклятыми жупелами и заставляют их верить себе, ибо те еще недостаточно
взрослы, чтобы понять, что же в действительности представляет собой мир.
Но на Билла Капеллу он все еще надеется.
   - Я вовсе не занимаюсь сатанинской работой, - заявил писатель.
   - Вы пытаетесь сделать нечто "качественное", не так ли?
   - Да.
   - Ну тогда вы видите, что получается, когда вы запутываетесь в
прекрасных словесах, которым никто не может дать определения? Для того у
нас и существуют законы, чтобы определить, что же такое качество. Эти
определения возможно и не так совершенны, как вам бы того хотелось, но
смею заверить вас, что это все-таки намного лучше, чем если бы каждый
болтался так, как ему вздумается. Результаты этого мы уже видели.
   Писатель выглядел смущенным. Капелла был вовсе изумлен. И Ричард Райгел
был доволен этим. Наконец он сумел доказать свою позицию, и это ему всегда
было приятно, даже если за это ничего не платили. В этом его мастерство.
Возможно ему стоит написать книгу о качестве, о том, в чем же в
действительности заключается качество.
   - Скажите, - спросил он, - вы действительно искренне полагаете, что у
Лайлы Блюит есть качество?
   Писатель надолго задумался. "Да",- ответил он.
   - Так почему бы вам тогда не попытаться объяснить нам, из каких таких
соображений вы считаете, что у Лайлы есть качество. Можете ли вы сделать
это?
   - Да нет, вряд ли.
   - А почему же?
   - Это слишком трудно.
   Райгел не рассчитывал на такой ответ. Он решил, что пора с этим кончать
и ехать дальше. "Что ж, - примирительно закончил он, - возможно я чего-то
и недопонимаю".
   - Да, пожалуй, - согласился писатель.
   Он выглядит нездоровым. Он уже долгое время плывет совсем один. Райгел
снова глянул на часы. Пора двигаться. "И позвольте мне сказать вам на
прощанье, - завершил он, - надеюсь вы не воспримете это как личное
оскорбление, а просто как пищу к размышлению: вчера вечером и даже в
Осуиго я заметил, что вы один из самых замкнутых людей, какие мне только
встречались. Вы пожалуй и останетесь таким навсегда, если только не
найдете возможность понять и вовлечь себя в ценности окружающего вас
общества. С людьми надо считаться. Вам следует понять это.
   - Да я понимаю...,- начал было писатель, но Райгелу стало ясно, что это
не так.
   - Пора ехать, - обратился он к Капелле и поднялся из-за стола. Он пошел
к стойке, заплатил по счету и вернулся к писателю уже у дверей.
   - Удивительно, что вы выслушали меня вот так вот, - заметил Райгел,
когда они шли к своим яхтам в доке. - Я даже и не думал, что вы способны
на это.
   Когда суда появились в поле зрения, они увидели, что Лайла стоит на
борту его яхты. Она помахала им. Все помахали ей в ответ.
    
  
 7
  
  
 В Кингстоне судно Федра было домом на приколе, из которого док и гавань
смотрелись как соседская округа. А здесь, на широкой реке, все это
"соседство"
   пропало, и дом под палубой был лишь складским помещением, где главной
заботой было, чтобы вещи не сыпались и не валились, когда судно
раскачивается ветром.
   Теперь же на палубе он обращал свое внимание на форму паруса и
направление ветра, на течение реки и на карту, сложенную так, чтобы видны
были все приметные знаки и дневные бакены, последовательность красных и
зеленых бу„в, указывающих путь к океану. Река была коричневой от ила, на
ней было много мусора, но ничего такого, чего нельзя было бы избежать. Дул
приятный попутный ветерок, но временами он бил порывами и менял
направление, возможно потому что долина реки была извилистой.
   Он был удручен. Этот Райгел действительно достал его. Когда-нибудь кожа
у него возможно станет достаточно толстой, и его не будут беспокоить такие
вещи, но до этого еще далеко. У него как-то сложилось впечатление, что на
лодке можно получить уединение, мир и покой, и мысли будут течь свободно и
тихо без внешнего вмешательства. Однако так не вышло. Корабль в плаванье
означает одну опасность за другой, и совсем не остается времени на то,
чтобы думать о чем-либо, кроме его потребностей. А стоящее у причала судно
неотвратимо тянет к себе любого настроенного поболтать прохожего.
   Он уже было махнул на это рукой, и когдавстретил Райгела, то посчитал
его за одного из сотен людей, с которыми приходится сталкиваться в
плаванье, и которых больше никогда не встретишь. Лайла тоже была из этого
класса... многое можно рассказывать о такой бродячей жизни, и никогда не
знаешь, с кем придется столкнуться, или переспать, следующую ночь.
   Больше всего его угнетало то, как глупо он подставился под нападки
Райгела. И на завтрак его, возможно, пригласили затем, чтобы прочитать вот
такую проповедь.
   Теперь он целыми днями будет переживать по поводу сказанного, будет
обдумывать каждое слово, придумывать отличные ответы, которые можно было
дать в то время.
   Навстречу ему двигался небольшой пароходик. Когда они разминулись,
рулевой помахал ему из кабины, и Федр помахал ему в ответ.
   Погода оказалась лучше, чем он предполагал. Вчерашний северный ветер
утихал и возможно появится теплый юго-западный, что означает несколько
дней хорошей погоды. Река здесь была широкой и почти весь день он будет
плыть по течению. Все предвещало приятный день, если бы только не та сцена
поутру.
   У него осталось чувство огромного смятения и усталости, нечто вроде
"надо начинать все сначала", "надо вернуться назад", в то время, как все
казалось бы идет хорошо и беспокоиться не о чем. Ему даже не хотелось
думать об этом.
   Таких людей как Райгел, создающих проблемы, кругом полным-полно,
подумал он, но хуже всего из них те, которые стремятся представиться
моралистами. Бесплатными моралистами. Всегда готовы давать советы другим
без каких-либо издержек для себя. В этом также есть некоторый эгоизм. Они
пользуются моралью для того, чтобы другие почувствовали себя ущемленными,
и от этого они сами выглядят лучше. И при этом не важно, каков моральный
кодекс: религиозный, политический, расистский, капиталистический,
феминистский, хиппи, - все они одинаковы. Кодексы могут меняться, а
вредность и эгоизм остаются теми же.
   Трудность же состояла в том, что просто вредностью нельзя было
полностью объяснить то, что произошло сегодня утром. Тут было нечто
другое. С чего бы это вдруг Райгел в такую рань стал так яростно говорить
о морали? Тут что-то явно было не так. ... И к тому же для
юриста-яхтсмена. По крайней мере не в наш век.
   Возможно так говаривал какой-нибудь дьячок году эдак в 1880, но ведь не
теперь же. Все, что Райгел говорил о святой обязанности, о доме и семье,
все это исчезло пятьдесят лет тому назад. И Райгел сердился вовсе не из-за
этого. Ведь нет никакого смысла в том, чтобы читать проповеди о морали...
в восемь утра...
   во время отпуска... Боже ты мой.
   Ведь сегодня даже и не воскресенье.
   Весьма странно...
   Он сердит на что-то другое. Он пытался поймать Федра в старую ловушку
сексуальной морали. Если бы Федр ответил, что Лайла обладает Качеством, то
это значило бы, что секс - это Качество, что неверно. А если бы он
ответил, что у Лайлы нет Качества, то последовал бы вопрос: "А зачем же ты
тогда спал с ней?" И в этом должна была состоять древнейшая в мире ловушка
греха. Если ты не ухаживаешь за Лайлой, то ты просто какой-то чопорный
старый пуританин. Если же ухаживаешь, то тогда ты старый грязный
развратник. Как бы ты не поступил, ты виноват, и тебе следует стыдиться. И
эта ловушка существует по крайней мере со времен Эдемского сада.
   Широкая лужайка подымаласьнад обрывом у кромки воды к роще, которая
частично скрывала большой Викторианский особняк конца прошлого века.
Лужайка выглядела точно так же, как и вчера, нежилой. Нигде не было видно
ни играющих детей, ни пасущихся животных.
   И он снова отметил, как и по пути сюда, насколько похожей была долина
реки Гудзон на те картины, что были сделаны здесь более ста лет тому
назад. Берега обрывисты и сильно поросли лесом, что придает реке тихий и
покойный вид. Кажется ничто тут не изменилось за многие-многие годы. С тех
пор, как он попал в систему канала Эри, он заметил, что все вокруг
казалось постаревшим и как бы усталым.
   Теперь же это чувство еще больше усилилось.
   Сотни лет назад этот водный путь давалединственную возможность
путешествовать по континенту. Одно время он задумывался, почему он всегда
причаливает свою яхту в самом старом месте города, а затем понял, что
город и появился тут именно потому, что лодки причаливали именно здесь.
   Теперь же эти старые речные и озерные порты обволакивает некая печаль,
ведь они были некогда были оживленными и важными. До появления железных
дорог река Гудзон и система каналов Эри были основным торговым путем к
Великим Озерам и на Запад.
   Теперь же почти ничего не осталось, только изредка пройдет
нефтеналивная баржа.
   Река запустела.
   Когда он попадал на восток, на него всегда находило уныние, но ветхость
и заброшенность были не единственными причинами этого. Сам он был со
Среднего Запада и разделял предрассудки многих тамошних жителей по поводу
этого района страны. Ему не нравилось, как все здесь обозначалось гораздо
отчетливее. Богатые выглядят богаче, а бедные кажутся еще бедней. И что
хуже всего, они вроде бы и считают, что так оно и должно быть. Они к
такому уже привыкли. И нет никаких признаков, что будут какие-либо
перемены.
   В штатах Миннесота или Висконсин можно быть бедным и все-таки иметь
определенное чувство достоинства, если работаешь довольно усердно, живешь
чистенько и надеешься на будущее. Но здесь, в Нью-Йорке, если уж ты беден,
то просто беден.
   Это значит, что ты никто. Совершенно никто. А если уж ты богат, то ты
действительно некто. Этим как будто объяснялось 95% всего остального в
этом районе.
   Может быть он замечал это яснее, так как много думал об индейцах.
Некоторые из этих различий - просто противоречия между городом и деревней,
а восток гораздо более урбанизирован. Но некоторые из этих различий
отражают также европейские ценности. Каждый раз, когда появлялся здесь, он
чувствовал, что люди становятся все более отчужденными, безразличными и
... жадными. Более требовательными.
   Европеизированными. А также более мелочными и менее широкими душой.
   На западе среди индейцев бытует шутка о том, что вождь - самый бедный
человек в племени. Если кому-либо что-нибудь понадобилось, то идут именно
к нему, а по индейскому кодексу "щедрости пограничной полосы" он должен
помогать им. Федр подумал, что такое не часто увидишь на этой реке. Он не
мог представить себе, чтобы какой-либо посторонний человек в лодке подплыл
к особняку Астора и сказал:
   "Я просто решил заглянуть на огонек и поприветствовать вас." Его не
пустил бы швейцар. Они бы просто в ужас пришли от его бесцеремонности. На
западе же они почувствовали бы себя обязанными пригласить его в дом.
   Все здесь становится хуже и хуже. Богатые становятся все заносчивее, а
бедные все более приниженными, и так до самого Нью-Йорка. Бомжи валяются
на вентиляторных решетках, в то время как миллионеров ведут мимо них к
лимузинам. И каждый воспринимает это вполне естественно.
   И как ни странно, хуже всего это здесь в долине реки. Если проехать
дальше в Вермонт или Массачусетс, то там это проявляется слабее. Он не
знал, чем это объяснить. Может быть дело в исторических корнях.
   В Новой Англии иммигранты были совсем другого рода. Вот в чем дело. В
старые времена Новая Англия представляла собой одно насиженное ОСИНОЕ
гнездо, а здесь в долине все постоянно перемещались. Голландцы, англичане,
французы, немцы, ирландцы - и отношения между ними часто были враждебными.
Поэтому с самого начала здесь установилась такая агрессивная
эксплуататорская атмосфера. В Новой Англии возможно также были эти
классовые различия и собственничество, может быть даже в большей мере, но
они как-то приглушались, чтобы не расстраивать семейство. Здесь же это
проявляется неприкрыто. Эти "замки на Гудзоне" и были откровенной
демонстрацией богатства.
   Он предположил, что и "мораль" Райгела сегодня утром тоже была
признаком востока.
   ... Нет, не то. Тут что-то другое. Если бы он был по настоящему
человеком с востока, то просто не стал бы об этом распространяться и тем
самым увеличил бы разрыв. Почему же ему захотелось вмешаться в это? Ему же
незачем было делать это. Он ведь сердился.
   ... А может быть потому, что он знаменитость.
    
  
 Как только становишься знаменитостью, то некоторым просто доставляет
удовольствие сбросить тебя с пьедестала, и тут уж почти ничего не
поделаешь.
   Такого с Федром не было почти все лето: когда кто-то вдруг наскакивает
на тебя безо всякой причины, просто потому, что тебя считают
знаменитостью. Может быть, дело именно в этом. В прошлом такое чаще всего
случалось на вечеринках, когда люди уже были в подпитии. Но такого никогда
не бывало за завтраком.
   Чаще всего настораживает, когда тебя начинают безудержно хвалить. Тогда
понятно, что у них о тебе сложилось в разговоре какое-то ложное мнение.
Райгел вел себя таким образом в Осуиго, но это было так давно, что Федр
уже забыл об этом.
   Известность - это еще одно явление, которое связано с конфликтом
ценностей у индейцев и европейцев. Это чисто американское явление:
внезапно прославить человека, обрушить на него хвалу и богатство, а затем,
когда он, наконец, поверил в их искренность, попытаться уничтожить его. То
у его ног, то с ножом к горлу. Он полагал, что в Америке нужно быть
одновременно социально выше, как европеец, и социально равным, как индеец,
одновременно. И не важно, что эти цели противоречат друг другу.
   Таким образом возникает эта напряженность, такая деловая напряженность,
когда с виду ты совсем безмятежен, улыбаешься, просто свойский парень, а в
душе просто из кожи вон лезешь, чтобы справиться с конкуренцией и
вырваться вперед. Каждому хочется, чтобы его дети получили образование, и
в то же время никому не следует быть лучше остальных. Ребенок, который
плохо успевает на занятиях, страдает от чувства стыда, казнит себя и
думает: "Это несправедливо! Ведь все же равны!" А затем какая-то
знаменитость, Джон Леннон, вдруг подходит к тебе и дает тебе автограф. Это
же предел знаменитости, Джон Леннон.
   Чепуха. Пока не станешь знаменитостью, даже и не представляешь себе,
какая все это чепуха. Тебя любят за то, что им хочется в тебе видеть, но
ненавидят тебя за то, что ты не таков, каким бы им хотелось. У
знаменитостей в