просил: "Это он?"
     - А ты?
     - Я сказала - "да".
     - А он?
     - Он  сказал,  что так тебя почему-то себе и представлял. Я уверена, вы
подружитесь!
     На  работу  они  ехали  вместе, обмениваясь  взглядами  и  улыбками,  в
которых,  как в  криптограмме,  была  зашифрована  вся их упоительная  и  не
исчерпанная до конца ночь.
     - Ты  знаешь, кажется,  Омка нас слышал! - наклонившись,  шепнула  Нина
Андреевна.
     - Почему ты так решила?
     - Он спросил, отчего я ночью плакала и не обидел ли ты меня.
     - А ты?
     - Я сказала, что иногда женщины плачут от счастья...
     - А он?
     -  Он задумался, а потом сказал,  что с папой  я  от счастья никогда не
плакала.
     -  Наблюдательный  ребенок,   -  оценил  Башмаков,  наполняясь   глупой
петушиной гордостью.
     И хотя за квартал до проходной они разошлись, чтобы появиться на работе
порознь, наблюдательные лабораторные дамы сразу что-то почувствовали, начали
перешептываться, и, когда в столовой Башмаков, поморщившись, отставил стакан
с подкисшим компотом, Каракозин тихо сказал:
     - Горько!
     После работы Башмаков и Нина Андреевна зашли по дороге домой в магазин,
и  она по-семейному советовалась  с  ним, чего и  сколько покупать, а  после
ужина попросила проверить у Ромы уроки. Видимо, это был чисто символический,
совершенно не характерный для их семьи жест, но умный мальчик  покорно отдал
тетради и почтительно выслушал дурацкие замечания нового маминого мужчины.
     -  Когда ты  поговоришь с женой?  - спросила  она  в тот  момент, когда
любовь уже кончилась, а сон еще не наступил.
     - Кто - я? - отозвался Башмаков так, точно Нина обратилась одновременно
к пяти любовникам, лежащим с ней в постели.
     - Хочешь, я сама с ней поговорю?
     - А что ты ей скажешь?
     - Скажу, что ты любишь меня, а ее не любишь...
     - Она может не понять.
     - Неужели  она не понимает, что любовь - это главное в  жизни? И жить с
человеком, который тебя не любит, унизительно!
     - В жизни много главного...
     - Например?
     - Например, дети.
     -  Дурачок,  я рожу  тебе  кого  только  захочешь  и сколько  захочешь!
Представляешь, Омка меня  вчера спросил: "Мама, а у тебя с Олегом Трудовичем
- ему, кстати, очень твое отчество нравится - будут дети?"
     - А он не спрашивал, почему ты разошлась с его отцом?
     - Нет, Омка только спросил, любила ли я его когда-нибудь.
     - А ты?
     - Я ответила, что не любила...  А он сказал, что всегда так почему-то и
думал и что никогда не женится на девочке, которая его не любит.  А ты любил
свою жену?
     - Давай не будем об этом! - Башмакова раздражало, что Нина пользовалась
словом "любовь" точно кайлом.
     - Когда ты с ней поговоришь?
     - Как только она вернется.
     Катя вернулась раньше времени: Дашка заболела ангиной, лежала бледная и
говорить  могла только шепотом. Башмаков взял  отгулы  и  сидел  с  дочерью,
потому  что  Катю  только-только  назначили завучем и  она  готовила школу к
началу  учебного года.  После Дашкиного выздоровления  он  снова стал  часто
бывать у  Нины  Андреевны, благо  ее новая квартира  была в  пяти автобусных
остановках от "Альдебарана".  Она потчевала его отличным ужином, а если Рома
был в шахматном кружке, они наскоро любовничали - и Башмаков, провожаемый ее
отчаянными  взглядами, мчался домой. А чтобы  Катя ничего  не заподозрила, с
показательным аппетитом съедал еще и семейный ужин. Даже иногда,  для полной
достоверности,   на  сон  грядущий  любил  жену,  находя  в  этом  некоторую
сравнительную  остроту ощущений, наподобие  той,  какую  испытывает,  должно
быть,  двойной  агент.  В  результате сидячей  работы и  двойственных ужинов
Башмаков сильно растолстел.
     Нина Андреевна несколько раз заводила разговоры об их будущем, ссылаясь
при  этом почему-то на Рому, который, по ее словам, постоянно интересовался,
когда же "дядя Олег" переедет к ним насовсем.
     - Мальчику  тринадцать  лет, а он  понимает, что если  люди любят  друг
друга, они должны жить вместе. А тебе тридцать пять...
     - Дай мне время!
     - Для чего? Чтобы разлюбить меня?
     Это повторялось каждую  их  встречу,  и  Башмаков начал тихо ненавидеть
вдумчивых  подростков  и все производные  от слова "любовь". И  вот однажды,
когда,  рассказывая  Кате о  срочной работе,  потребовавшей  его  задержки в
"Альдебаране", Башмаков с привычным  аппетитом съедал второй ужин,  раздался
телефонный звонок. Катя  быстро схватила трубку:  она в ту  пору еще верила,
что отыщется их  украденная машина,  и ждала  звонка  от следователя. Но это
была Нина Андреевна...

12

     Эскейпер взглянул на часы: с  минуты на минуту должна позвонить Вета  и
сообщить  результат  экспресс-анализа.  Он встал и подошел к  окну. Анатолич
вернулся на рабочее место  и  ковырялся в железных  внутренностях "форда". В
халате он походил на  хирурга, склонившегося над  кишечными хитросплетениями
огромного вскрытого тела. Олег Трудович вдруг почувствовал себя студентом, с
высоченных  застекленных  антресолей  наблюдающим  за  тем, как  медицинское
светило делает уникальную операцию.
     Сам Башмаков к автомобилям был прежде совершенно равнодушен. А вот Катя
всегда мечтала о  колесах и  даже  иногда утром, проснувшись  и потягиваясь,
сообщала:
     - Тапочкин, а мне снова снилось, как я вела машину. Почему-то по горной
дороге... Душа на поворотах, знаешь, куда уходила?
     -  Знаю. -  Башмаков с хозяйским равнодушием ерошил  то место, куда  на
поворотах уходила Катина душа.
     Расчетливая  жена  давно  уже  начала  копить   на  автомобиль,  заведя
специальную сберкнижку. Для начала она перестала  выбрасывать пустые бутылки
и  по  выходным  высматривала   из  окна  грузовик,  собиравший  у   жителей
стеклотару. Сумки с бутылками  стояли в  прихожей уже наготове,  и,  едва во
дворе  показывался передвижной  посудосборный  пункт,  они мчались к  лифту,
гремя  емкостями, которые Каракозин однажды  поэтично  назвал "скорлупой  от
удовольствия".  Потом,  пересчитывая  мятые   и  почему-то   всегда  влажные
рублевки, Катя мечтательно спрашивала:
     - Ты какого цвета хочешь?
     - Все равно.
     - Все равно не бывает.
     - Бывает.
     - Ну  в  чем дело?  - начинала сердиться жена.  - Тебе  задали  простой
вопрос: какого цвета ты хочешь машину? Напрягись!
     - Черного, - напрягался Башмаков.
     - А я - цвета мокрого асфальта...
     Катя даже окончила заранее курсы вождения, хотя прекрасно понимала, что
на сданные бутылки машину не  купишь - копить  предстоит долго и упорно. Она
однажды  самоотверженно  отказалась от нутриевого полушубка  - его продавала
знакомая  учительница  младших  классов. Муж учительницы руководил  камерным
хором слепых и  плохо видящих и благодаря таинственной солидарности незрячих
мотался по всему миру. Катя принесла полушубок домой и разложила на диване.
     - Нравится? - спросила она Башмакова, едва он вошел в квартиру.
     - Ничего,  -  вяло кивнул Олег  Трудович, все еще  мысленно пребывая  в
жарких объятиях Нины Андреевны.
     - А мне цвет не нравится.
     - Да? Ты какой хочешь?
     - Мокрый асфальт, - вздохнула Катя.
     Ожидание машины  со  временем  стало  неотъемлемой частью  их  семейной
жизни.  Вечной  светлой  мечтой.  И  вдруг  Докукин,  встретив  Башмакова  в
коридоре, спросил:
     - А деньги-то у тебя есть?
     -  А сколько  вам  нужно? - осторожно поинтересовался  Олег Трудович, с
возрастом все неохотнее дававший в долг.
     - Мне? Мне ничего не нужно. Машину-то ты собираешься покупать?
     - А что - скоро?
     -  На прошлой неделе отправил  списки в  магазин. Жди открытку! Кстати,
хочу задать тебе вопрос...
     - Весь внимание! - подобрался Башмаков.
     - Сам  будешь  ездить  или на продажу берешь?  Если на продажу  -  есть
хороший человек.
     - Жена будет водить.
     - Смотри! Женщин к рулю подпускать нельзя. Не-льзя!  Предупреждаю  тебя
как   коммунист   коммуниста...  Докукин   хлопнул   младшего  товарища   по
представительному  животу  и  улыбнулся.  В  последнее  время  свое  любимое
присловье он стал произносить не  то  что в насмешку, а  скорее  с  оттенком
уважительной самоиронии.
     Башмаков наврал  Нине  Андреевне,  ждавшей  его в  тот вечер  на  борщ,
разумеется,  с пампушками,  что  ему  нужно  идти  в школу  на  родительское
собрание.  Олегу  Трудовичу  хотелось  как  можно  скорее сообщить радостное
известие Кате.
     - У тебя жена в этой школе работает! - тихо удивилась любовница.
     - Именно поэтому я и иду на собрание! - совершенно искренне обиделся на
такое недоверие Башмаков.
     - Ты не обманываешь?
     - Не приучен.
     - Жаль. Рома сегодня вечером на занятиях.
     Катя,  подавленная,  сидела  на   диване,  а  перед  ней  на  плечиках,
прицепленных к открытой дверце гардероба, висел мужнин пиджак.
     -  Имею сообщить  тебе  стратегическую информацию... - многозначительно
начал Олег Трудович.
     - Я тоже.
     - Хорошо. Но я первый.
     - Уступи место женщине!
     - Уступаю.
     - Тунеядыч,  -  ласково спросила  она, -  ты  что,  научился  пришивать
пуговицы?
     - Какие пуговицы?
     -  Вот эти! - Катя  впилась  в мужа взором следователя по особо  важным
делам.
     - А в чем дело?
     - А в том, что я всегда обматываю нитку под пуговицей. Эти две пуговицы
не обмотаны.  Может  быть, ты наконец познакомишь меня со своей  пассией - я
научу ее пришивать пуговицы!
     -  Чушь!  -  отмел  Башмаков,  вспомнив,  как  недавно  Нина  Андреевна
действительно что-то делала с  его пиджаком,  пока он належивал  силы, чтобы
отправиться домой. - Чушь и клевета!
     - Твоя версия?
     - Моя?  М-м... Очень просто: у нас была  немецкая  делегация. Одна наша
лабораторная  девушка,  ты  ее  не  знаешь, заметила, что  у  меня  пуговицы
болтаются, и срочно пришила. Интересовалась,  между прочим, куда смотрит моя
жена.
     - Врешь!
     - Ваши подозрения мне странны!
     - А вашу лабораторную рукодельницу зовут случайно не Нина Андреевна?
     - Случайно - нет. Мы на дачу завтра едем?
     - Мы едем в суд - разводиться!
     - Отлично. Еще вопросы есть?
     - Есть. Ты знаешь, что у тех, кто врет, вырастают рога?
     - Читал! -  рявкнул Башмаков,  подошел к пиджаку, вырвал обе пуговицы с
мясом и швырнул на пол.
     В  тот день Катя  легла спать  отдельно, на Дашкиной кровати, но сквозь
сон Башмаков подглядел,  как  жена прокралась в  комнату,  шарила в  поисках
закатившихся пуговиц, нашла и унесла вместе с пиджаком на кухню. А утром она
растолкала его:
     - Тунеядыч, проснись же! Вот - открытка! Открытка пришла!
     - Из суда присылают не открытки, а повестки.
     - Балда! Открытка на машину!!!
     -  Именно  эту  информацию  я тебе  и  хотел вчера  сообщить,  -  голос
Башмакова из-за утренней хрипотцы прозвучал особенно сурово.
     - А делегация была из ГДР или из ФРГ?
     - А черт их разберет. Они же вроде объединяются...
     - Прости! Я была вчера не права.
     Дашка  как  раз  гостила  у  бабушки,  и  они,  быстро,  но  полноценно
помирившись,  помчались   к  Катиным  родителям,  суетливо  заняли  у  тестя
недостающую тысячу, а потом на такси - не дай Бог, хорошие цвета кончатся! -
помчались на  Варшавку  в  автомобильный  магазин.  Толпа  в  магазине  была
чудовищная,  словно в аэропорту, из которого по  метеоусловиям уже несколько
дней никто не может улететь. Открытки были у всех. Велся специальный список,
утром и вечером  устраивали переклички. Народ периодически обмирал от слуха,
будто со дня на день машины подорожают в два раза или же - а это еще хуже! -
начнется  обмен  денег, потому что  Горбачев  под  давлением  демократов дал
указание срочно убрать Ленина с  купюр...  Перепуганная Катя позвонила  даже
одному родителю, работавшему в  Минфине, и тот ее успокоил. Другой родитель,
большой начальник, организовал  звонок директору магазина, чтобы можно  было
получить автомобиль, минуя дурацкий список. И  вот в конце концов продавец -
человек  со  скорбно  равнодушным  лицом  (будто   выдает  он  не  новенькие
автомобили счастливчикам, а урны с прахом  усопших) -  спросил у замершей от
восторга Кати:
     - Цвет какой хотите?
     - Мокрый асфальт! - прошептала она.
     Он посмотрел на нее  так,  словно вместо  одной урны  с прахом  от него
потребовали к выдаче две.
     - Не в европах.
     - А какой есть?
     - Цвета детской неожиданности и цвета блюющего кузнечика.
     - Я серьезно! - взмолилась Катя.
     - Разве я похож на Жванецкого? - пожал плечами продавец.
     Башмаков  слушал  весь это  диалог,  едва сдерживая  вековую  ненависть
бесправного потребителя к обнаглевшему  сатрапу прилавка. И все-таки наконец
не сдержался:
     - А если... э-э... поискать? Мы будем... хм... благодарны!
     Продавец  посмотрел  на  них  долгим  и  печальным  взглядом  человека,
причастного к сакральным тайнам советской торговли, и куда-то ушел. Вернулся
он через четверть часа и сообщил угрюмо:
     - Кофе с молоком. Но без бокового зеркала и с разбитой фарой. Двести.
     - Берем! Но нам надо съездить еще за деньгами. Мы скоро!
     Когда они примчались к Каракозину, тот собирался на халтуру - укладывал
в большой рюкзак рулон дерматина и инструменты. Принцесса,  вышедшая узнать,
кто пришел, была одета в шелковый  китайский  халат, тонко  перехваченный  у
талии, и намакияжена  как для посольского приема. Их сын, Андрон, носился по
квартире,   изображая,  а  точнее,  являясь  в  этот  момент  стратегическим
бомбардировщиком.  Джедай  подобрал  с  пола  тапочек и  бросил  в мальчика,
нарочно промахнувшись.
     - Ракета прошла справа! - скрипучим диспетчерским голосом констатировал
Андрон.
     - И так целый день, -  нежно сообщил Каракозин. - Приземляется,  только
когда "Спокойной ночи, малыши" показывают. Атомный мальчик.
     - Весь  в  отца, - добавила  Принцесса  с  неуловимым оттенком какой-то
генетической  неприязни к мужу. Джедай не только одолжил недостающие деньги,
но и  вызвался поехать  с ними в  магазин, чтобы проверить  машину  и помочь
отогнать  ее  домой:  Катины  права  были  слабой  гарантией  того,  что она
благополучно дорулит с Варшавки.
     Наконец выкатили новенькую "пятерку".
     - Кофе с молоком, - счастливо вымолвила Катя.
     - Новая  модификация базовой модели,  - констатировал Каракозин, озирая
разбитую фару и отсутствующее зеркало. - Называется "Адмирал Нельсон".
     Хмурый продавец впервые улыбнулся и предложил  еще за двести рублей тут
же заменить фару и привинтить недостающее зеркало. Получив деньги, он ушел.
     - Гегемоном  следующей революции  будет не пролетариат,  а  возмущенный
покупатель, которому нечего терять, кроме своих рублей! - объявил Джедай.
     Он обошел машину, постукал  ногами по  колесам, открыл-закрыл  двери  и
багажник. Потом  завел  мотор и поморщился, как настоящий  меломан от звуков
"Машины времени".
     - Автомобиль  - как  жена. Недостатки можно  выявить только в  процессе
эксплуатации.  -  Каракозин  вдохнул. - Поэтому единственное, что мы можем -
проверить, закрываются ли двери...
     Вставили фару и вернули на  место зеркало,  а  потом явно  повеселевший
продавец  уговорил  их тут  же в  техцентре установить сигнализацию,  мерзко
завывавшую  от   малейшего  прикосновения   к   машине.  Мастер,   ставивший
сигнализацию, заявил, что даже  он  сам, если  бы захотел, не смог бы угнать
"тачку" с такой "вопилкой".
     Когда Каракозин аккуратно припарковал  машину возле  подъезда, Катя еще
раз  любовно  оглядела  свое  сокровище  и  вдруг  страшно ахнула.  Башмаков
метнулся к ней - она с ужасом показывала на незамеченную царапину толщиной с
волос на левом заднем  крыле.  Каракозин и Олег успокоили ее,  как могли, но
Катя от подъезда вернулась к машине и тихонечко хлопнула ладонью по капоту -
в ответ раздался омерзительный вой.
     - А теперь - шампанского! - крикнула она.
     Поздно ночью  они пошли провожать до метро Каракозина, который был пьян
и печален: перед выходом он, позвонив  домой, выяснил, что Принцесса пошла к
подруге и до сих пор  не  вернулась. На обратном пути Катя  вдруг предложила
мужу посидеть в машине. Внутри волнительно пахло новым кожзаменителем. Через
стекла в свете  фонарей  было  видно,  как  меж колес  плотно припаркованных
автомобилей мелькает юркая крысиная тень.
     -  А нас, между  прочим, никто не видит!  -  мечтательно сказала  Катя,
включила приемник и, потрещав по диапазонам, поймала нечто брамсообразное.
     - Давай прямо здесь!
     -  Тут неудобно!  -  опешил Башмаков,  в  семейном интиме  инстинктивно
придерживавшийся охранительного консерватизма.
     - Отчего мужья не летают! - вздохнула Катя.
     - Ну почему же?
     И  они полетели...  На следующий день  Нина  Андреевна, словно уловив в
лице Башмакова что-то опасно новое, спросила с очень странной усмешкой:
     - Ну и как машина?
     - Незабываемые ощущения!
     - Тебе теперь не до меня будет...
     - Как ты можешь!
     - Я приготовила мясную запеканку. И Омка уйдет...
     - Ладно.
     ...После  запеканки  и бурного  десерта Нина Андреевна лежала  в нежном
беспамятстве. Башмаков начал потихоньку одеваться.
     - Ты  не  должен был  покупать  машину!  - вдруг  громко  сказала  она,
открывая злые глаза.
     - Почему?
     -  Потому  что  вещи  -  это  цепи,  которые  привязывают  к нелюбимому
человеку.
     - Я тебе никогда не говорил, что не люблю жену.
     -  А  зачем? Ты говорил, что любишь меня. Этого  довольно.  Двоих сразу
любить нельзя.
     "Можно, но тяжело!" - подумал в ответ Башмаков.
     Между прочим, в тот вечер он поймал себя на  том, что, обладая плакучей
и крикучей Ниной Андреевной, он для остроты впервые думал о Кате, точнее, об
их  вчерашней  автолюбви. И  это было  странно, потому  что обычно случалось
наоборот: в ненастойчивых Катиных объятиях он  для радости  вызывал в памяти
как раз Нину Андреевну или еще кого-нибудь из мимолетных.
     Придя домой с дежурства, Башмаков обнаружил жену у окна:
     -  Знаешь,  сверху  она напоминает коробочку  для  украшений. А недавно
песик  стал брызгать на колесо, а она  как заревет,  а собака как отскочит и
убежит... Я сегодня  уже  тренировалась по  переулкам.  В  субботу поедем на
дачу. Только попозже, когда машин будет мало. Ты сыт?
     - Голоден как волк!
     -  В  каком смысле? - в голосе жены прозвучал  томный отзвук вчерашнего
приключения.
     - Во всех! - проклиная себя, бодро ответил Башмаков.
     ...Утром,  измученно  собираясь  на работу,  Олег Трудович  выглянул  в
окошко и спросонья не узнал собственной "пятерки".
     - А где машина? - испуганно вскрикнул он.
     Крик вышел таким  громким, что  Дашка поперхнулась бутербродом,  а Катя
выскочила из ванной, широко раскрыв глаза и даже забыв вынуть из  белого  от
пасты рта зубную щетку.
     - Да вот  же! Вот! -  выдохнула она, обнаружив автомобиль под окнами. -
Тунеядыч, убью!
     На  следующий  день Дашка, собираясь в школу, уже  нарочно выглянула  в
окно и с деланным отчаянием закричала:
     - Мама, машину свистнули!
     И  Катя,  по   интонации  понимая,  что  ее  разыгрывают,  все-таки   с
недокрашенными губами метнулась к окну и потом спокойно заметила:
     - Садистку растим!
     Автомобиль украли в ночь с пятницы на субботу. Вечером Катя  еще ездила
по  соседним  улицам -  тренировалась  перед  автопробегом  Москва  -  дача.
Башмаков, накануне  отмечавший в  "Сирени"  чей-то день рождения, встал рано
утром  утолить  закономерную  жажду,  автоматически  выглянул  в  окно  и  с
удивлением обнаружил, что место, где вчера стояла машина в тесном ряду своих
одноконвейерных сестер, теперь напоминает дырку от выбитого зуба.
     - А где машина-то?
     - Да ну тебя к черту! Надоел! - сквозь сон ответила Катя.
     - Я серьезно!
     - Тунеядыч, я тебя кастрирую!
     -  Ты что,  ночью  переста