бегал  по  разным инстанциям, вплоть до
районной библиотеки, собирая подписи и печати, удостоверявшие, что он, Борис
Леонидович Лобензон, ничего больше не должен этой стране и с чистой совестью
может отправляться на новое место жительства. Кроме того, Слабинзон доставал
через  знакомых отца текинские  ковры и переправлял их дальним родственникам
своей  бывшей жены Инессы, имевшим магазинчик на  Брайтон Бич. Олег  помогал
ему возить ковры в Шереметьево и очень удивлялся, зачем  тащить в изобильную
Америку отечественные изделия, например вот этот старый, затрепанный коврище
с  огромными,  прямо-таки   чернобыльскими,   синими  розами.   Таможенники,
брезгливо осматривая ковер, даже спросили ехидно:
     - А собачий коврик тоже в Америку пошлете?
     Борька  в  ответ лишь вздохнул,  как  духовидец  на лекции по  научному
атеизму.
     Башмаков тоже удивлялся:
     - На черта ты все это тащишь?
     -  Ну как  ты не понимаешь,  Тугодумыч!  Что  в  первую очередь  делает
человек, уехавший из этого проклятого Совка?
     - Что?
     - Он создает в отдельно взятом районе Нью-Йорка, а  точнее,  на Брайтон
Бич, свой  маленький,  миленький  Совочек. А какой  же  Совочек  без ковров!
Понял?
     - Приблизительно. Проводы  были скромные.  Борис  Исаакович  приготовил
прощальный  ужин,  благо  как раз  получил  ветеранский продзаказ.  Прилавки
гастрономов  к  тому  времени  настолько  опустели, что  даже мухи  исчезли.
Правда, иногда по телевидению сообщали о том, как селяне пошли  за грибами и
наткнулись  в  лесу  на  гору  сваленной  на  полянке  любительской, реже  -
сырокопченой. Колбаска  была  еще совсем  свеженькая  -  и  деревня, поменяв
излишки на водку, гуляла целую неделю.
     - Вредительство! - замечал по этому поводу Борис Исаакович.
     - В тридцать седьмом за такие вещи расстреливали! - добавлял Борька.
     - И правильно делали! - кивал генерал.
     - Дед, а нельзя как-нибудь так, чтобы  не расстреливать и чтобы колбаса
была?
     - Очевидно, нельзя...
     Прощальный   ужин   проходил   печально.  Ели   фаршированную   курицу,
приготовленную  по рецепту покойной Аси Исидоровны.  Борька  в очередной раз
разлил в стопки купленную по талонам водку и сказал:
     - На посошок!
     - Не жалко уезжать? - спросил Башмаков.
     -  Из старой  квартиры всегда  жалко уезжать,  даже если переезжаешь из
коммуналки в отдельную. Так ведь, дед?
     Борис Исаакович, ставший  на  время сборов  внука  еще молчаливее,  чем
обычно, посмотрел на Борьку  печальными  глазами. И Башмаков вдруг изумился:
как же он с такими печальными глазами красноармейцев в бой водил?
     -  По-моему,  ты  совершаешь очень  серьезную  ошибку!  -  тихо  молвил
генерал.
     - Человек имеет право жить там, где хочет! Я свободная личность!
     - Ты? - удивился Башмаков.
     - Я!
     - Это ты, Слабинзон, в очереди к посольству заразился.
     - Да пошел ты, комса недобитая!
     -  Заткнись,  морда эмигрантская!  Спор, перераставший из шутливого  во
всамделишный, остановил Борис Исаакович, пресек молча, одним лишь взглядом -
и Башмаков вдруг понял, как он поднимал залегшую роту.
     -  Не надо  путать  свободу перемещения со  свободой  души.  Можно и  в
колодках быть свободным, - сказал Борис Исаакович.
     -  Осточертели вы  мне с вашей  романтикой  глистов, сидящих  в любимой
заднице!  Нет, Моисей правильно  водил  наш  маленький,  но гордый  народ по
пустыне, пока последний холуй египетский не сдох!
     - Ты где это прочитал?
     - Какая разница? В Библии! - гордо ответил Борька.
     - Ага, в Библии! В 'Огоньке' он прочитал,  - наябедничал  Башмаков, - в
статье публициста Короедова 'Капля рабства в бочке свободы'. Там еще про то,
что раба из себя нужно выдавливать, как прыщ.
     -   Моя  воля,  я  бы  этих  публицистов   порол  прилюдно.  Начитались
предисловий!
     - посуровел генерал. - Моисей водил народ свой по пустыне, чтобы умерли
те,  кто помнил,  как сытно жили  в Египте. 'О, если бы  мы  умерли  от руки
Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели
хлеб  досыта!  Хорошо  нам  было  в  Египте!'  Водил,  потому  что  в  земле
обетованной  их ждали  кровопролитные  сражения  за  каждую  пядь,  голод  и
лишения... А  раба, друзья  мои, если  слишком торопиться, можно выдавить из
себя вместе с совестью. К этому, кажется, все и идет...
     Провожали они  Слабинзона  вдвоем  с Борисом  Исааковичем.  Шереметьево
напоминало  вокзал времен эвакуации. Народ, лежа на тюках, дожидался очереди
к  таможенникам, которые свирепствовали так,  словно искали  в багаже трупик
ритуально  замученного христианского младенчика. Но оказалось,  у Борьки все
схвачено:  сразу несколько человек из начала  очереди зазывно  помахали  ему
руками. С собой он нес всего-навсего небольшую спортивную сумку.
     - Ну, дед, прощай! Надумаешь к  нам в Америку, позвони - эвакуируем! Я,
между прочим, думал о том, что ты вчера говорил. Так  вот, лучше  быть рабом
свободы, чем свободомыслящим рабом! Понял?
     - Я-то понял. А вот ты пока ничего и не понял. Не забывай, звони!
     И  Башмаков  впервые  увидел в глазах  Бориса Исааковича  слезы. Старый
генерал обнял внука и прижал к  себе. Засмущавшийся таких нежностей,  Борька
резко высвободился и повернулся к другу:
     -  Смотри,  Трудыч,  на  тебя  державу  оставляю!  Вы  уж тут без  меня
перестройку не профукайте! А теперь пожелайте мне удачи - сейчас будет самый
ответственный момент в моей жизни!
     Он глубоко вздохнул и по-йоговски, мелкими толчками, выдохнул.
     - Кто там следующий? -  противно крикнул  таможенник, ухоженный юноша с
фригидным лицом.
     - Я там следующий!
     Башмаков  и Борис  Исаакович остались у железных  перил, чтобы увидеть,
как Слабинзон  пройдет  все  преграды и  скроется  за будочками  паспортного
контроля.
     -  Это  все? - с раздраженным  удивлением спросил таможенник, оглядывая
спортивную сумку.
     - Все, что нажито непосильным трудом! - погрустнел Борька.
     - А это что еще такое? - таможенник ткнул в экран дисплея.
     - Где?
     - Вот!
     - Бюстик.
     - Какой еще бюстик? Откройте сумку!
     Слабинзон расстегнул молнию. И на свет божий был извлечен бюстик Ленина
из  серебристого сплава  -  такие  тогда  рядами  стояли  в  любом  магазине
сувениров.
     - Зачем вам это? - спросил таможенник, с нехорошим интересом осматривая
и ощупывая бюстик.
     - Исключительно по идейным соображениям!
     - Ах так... Открутите! - приказал таможенник.
     - Что? - изумился Слабинзон.
     - Голову.
     - Ленину?!
     - Бюсту.
     - Одну минуточку. - Борька споро отвинтил голову Ильичу.
     Очередь,  наблюдавшая все это, затаила  дыхание.  Пополз шепоток, будто
один очень умный устроил тайник в бюстике Ленина и попался.
     - Боже, что он делает, шалопай! - Борис Исаакович полез за валидолом.
     - Что  там?  -  радостно спросил таможенник, заглядывая в голову вождя,
которая, как и следовало ожидать, оказалась полой.
     - Где? - уточнил Борька.
     -  А  вот где!  -  таможенник  (его  лицо  уже  утратило фригидность  и
приобрело  даже некоторую страстность) ловко извлек из недр ленинской головы
небольшой тугой полиэтиленовый сверточек. - Что это такое?
     - Это... понимаете... как бы вам объяснить...
     - Да уж  постарайтесь!  -  ехидно  попросил таможенник и нажал потайную
кнопочку.
     - Видите ли, это горсть земли.
     - Какой еще земли?
     -  Русской земли, -  отозвался Слабинзон  дрогнувшим голосом  и смахнул
слезу.
     -  А  зачем вам  русская земля?  - спросил  таможенник,  удовлетворенно
заметив, как к ним торопливыми шагами направляются два офицера.
     - Мне?
     - Вам.
     - А  вы  полагаете,  если  я  еврей,  так меня  русская земля  уже и не
интересует? Вы случайно не антисемит?
     - Прекратите провокационные разговоры! - испугался таможенник.
     Его можно было  понять: в России оказаться антисемитом еще опаснее, чем
евреем.
     - Разверните!
     Борька бережно развернул пакет. Башмаков привстал на цыпочки вместе  со
всей очередью: похоже, в полиэтилене действительно была земля.  Таможенник и
подбежавшая  охрана  оторопело склонились  над  горстью  российской  супеси.
Очевидно,  снова  была  нажата потайная кнопка,  потому что в  боковой стене
открылась дверь, и оттуда выкатился майор.
     - Земля, - подтвердил он, понюхав. - А почему в... в бюсте?
     - А разве нельзя?
     - Нежелательно.
     - В следующий раз учту.
     Майор  смерил  Борьку  расстрельным взглядом и махнул рукой. Таможенник
маленькой печатью, величиной с большой  перстень, проштамповал декларацию. И
только  тут  Слабинзон,  наконец   глянув  в  сторону   деда   и  Башмакова,
хитро-прехитро подмигнул. Для чего был устроен этот спектакль и что на самом
деле провез с собой Борька, Башмаков так никогда  и не  узнал. Через полгода
Борис  Исаакович  позвонил и сообщил, что  от Борьки пришло  письмо, точнее,
фотография  с надписью.  Башмаков  не поленился, съездил  посмотреть. Борька
запечатлелся  на фоне  иномарки в обнимку с  мулаткой.  Машина была длинная,
колымажистая,  а темнокожая девушка, одетая  в  чисто  символическое бикини,
ростом и статью подозрительно напоминала  приснопамятную  Валькирию - Борька
едва доставал  ей до плеча. На нем были длинные шорты и майка, разрисованные
пальмами. На  обратной стороне фотографии имелась  короткая надпись: 'Привет
из солнечной Калифорнии!'
     С  тех пор Башмаков не виделся со  старым генералом.  И если бы не врач
'скорой помощи', так бы, наверное, и не увиделся. Доктор позвонил, объяснил,
что Борису Исааковичу было плохо, и поинтересовался:
     - А вы ему кто?
     - В общем-то никто, - растерялась Катя.
     - Странно... Ваш телефон тут на стенке!
     Дело  в том,  что Борька всегда самые важные  номера записывал на обоях
прямо  над  телефоном.   Башмаков,  как  самый  близкий  друг,   к  тому  же
начинавшийся на вторую букву алфавита, стоял первым.
     - А что все-таки случилось с Борисом Исааковичем? - спросила Катя.
     -  Ничего  страшного,  гипертонический  криз.  Старичок  он  у вас  еще
крепкий,  просто разволновался. Но недельку придется полежать. Как я  понял,
он одинокий.  Лучше, конечно, чтобы кто-нибудь присмотрел. Ему нужен покой и
уход.
     - Обязательно присмотрим.
     Катя быстро вычислила,  где мог задержаться муж, позвонила Каракозину и
была  особенно сурова, потому что  не  одобряла этих встреч, заканчивавшихся
тяжкими утренними пробуждениями и напоминавших  давние райкомовские времена.
Однако если в те времена на дурно  пахнущего, опухшего супруга Катя смотрела
с болью и отвращением, но все же как на часть собственного  тела, пораженную
отвратительным недугом,  то теперь это было  отчужденное отвращение с легким
оттенком соседского сострадания...
     - Борис Исаакович при смерти! - сказала Катя, специально сгущая краски.
     Получив  по телефону взбучку, друзья  подхватились  и, трезвея на ходу,
помчались к  Борису  Исааковичу.  Но  судя по тому,  что  дверь  открыл  сам
генерал, ничего особенно опасного не произошло.
     - Реаниматоров вызывали? - нетрезво пошутил Каракозин.
     Борис Исаакович ответил грустной беспомощной улыбкой и,  шаркая ногами,
вернулся на диван. На генерале была зеленая  офицерская рубашка  с тесемками
для  погон  и  старенькие  синие  тренировочные  брюки. Он  тяжело  сел.  На
клетчатом пледе лежали заложенные очками  мемуары де  Коленкура. На  стуле -
таблетки, пузырек и стакан, резко пахнувший валокордином.
     - Я нашел у Коленкура любопытную мысль. - генерал раскрыл книгу и надел
очки. - Вот, послушайте: 'Гений  императора всегда творил такие чудеса,  что
каждый возлагал на него все  заботы об успехе. Казалось, прибыть на место ко
дню битвы - это все...'
     -  Понятно,   -   кивнул  Джедай.  -  Чем   гениальнее  правитель,  тем
раздолбаестей народ.
     - Примерно. Чем гениальнее  политик,  тем требовательнее и  суровее  он
должен быть к окружающим.
     - А людей вам совсем не жалко?
     - От  глупой доброты правителя,  молодой человек, народу гибнет гораздо
больше, чем от  умной жестокости,  -  ответил Борис  Исаакович, взяв  в руки
пузырек с каплями.
     Башмаков укоризненно глянул на  Джедая, схватил  стакан  и помчался  на
кухню за водой.
     ...А приступ вышел вот из-за чего. В течение многих лет Борис Исаакович
о деньгах  почти не думал: пенсия у него была  хорошая,  путевки в санаторий
бесплатные, кое-что и прикопилось - за статьи в военных журналах, за  лекции
ему  прямо  на  сберкнижку  перечисляли.  Да и  много ли  пенсионеру  нужно?
Тратился  он  в основном на книги и журналы - тогда много печаталось нового,
необыкновенного,  рассекреченного. Из дому он выбирался редко  - в Ленинскую
библиотеку или в Подольский архив. Дело в  том, что обнаружились считавшиеся
утерянными  протоколы  допросов  генерала  Павлова,  и  монографию  пришлось
переписывать практически заново, нарушая все сроки. В 'Воениздате', конечно,
возмутились, ведь книга  была уже в темплане. Борис  Исаакович гордо  вернул
аванс.  Мог себе позволить!  И вдруг, буквально за  несколько  месяцев,  все
изменилось.  Сбережения превратились в пыль:  на  восемь тысяч, лежавших  на
книжке,  не  то что машину  - трехколесный  велосипед не купишь. Пенсии едва
хватало  на  хлеб. А  подзаработать негде. Журналы  или  позакрывались,  или
влачили  такое  жалкое существование,  что о гонорарах и речь  не  заходила.
Лекции  читать  тоже  не  приглашали.  Какие  там лекции,  если  вся  страна
проснулась нищей и  надо было  соображать,  как жить  и  что жевать! Правда,
однажды  Международный  исторический  фонд  имени  Иосифа  Флавия  пригласил
генерала выступить на научной конференции 'СССР как главный инициатор Второй
мировой  войны' и даже пообещал приличное вознаграждение  в долларах.  Борис
Исаакович  в  своем  коротком  сообщении  блестяще, ссылаясь  на  документы,
объяснил, кто на самом деле был главным инициатором войны.
     -  Но  позвольте!  -  оппонировал ему взвинченный историк-возвращенец с
неопрятной  диссидентской бородой. -  Сталин готовил танки  на  шинном ходу,
чтобы двигаться по европейским автострадам!
     - Ну и что? 'Танки на шинном  ходу'...  Если у вас борода,  это  еще не
значит, что  вы  монах.  Зал засмеялся и  зааплодировал. Но гонорар генералу
почему-то  не  заплатили.  Более  того,  к  нему  как   бы  приклеили  некий
предупредительный  ярлычок, и уже больше никогда  никакой фонд не  приглашал
его ни на одну конференцию, хотя  таких специалистов, как  Борис  Исаакович,
было раз-два и обчелся. Времена настали тяжелые: даже книги он не мог теперь
покупать, а до обнищавших библиотек новые издания вообще не доходили. Свежие
монографии по  военной истории  Борис Исаакович  изучал  прямо у магазинного
прилавка,  даже  выписки  ухитрялся  делать.   Но  однажды  молодая  нервная
продавщица в историческом отделе Дома книги наорала на старика:
     - Вы же,  дедушка, конфеты  до  того,  как чек пробьете,  не  жрете!  А
страницы грязными пальцами хватаете!
     Бориса Исааковича, маниакального чистюлю, постоянно гонявшего Борьку за
грязные  ногти, последнее замечание просто убило. Сразу из магазина, держась
за грудь,  наполнившуюся  вдруг какой-то болезненной ватой, он поехал в свою
поликлинику. Сняли кардиограмму и нашли довольно сильную аритмию.
     - Нервничаете? - спросила врач.
     - А кто теперь не нервничает? - вздохнул генерал.
     - Это правда.  Я  иногда  просыпаюсь -  и не верю,  что все это с  нами
произошло.
     Борис   Исаакович   знал   эту   кардиологиню  еще   юной   выпускницей
мединститута,  трепетавшей  перед  своими чиновными  пациентами.  Он  всегда
приносил ей коробку конфет или какой-нибудь сувенир. Впервые за много лет он
пришел  с  пустыми  руками.  Вернувшись   домой,  генерал  долго  размышлял,
прикидывал и решил продать квартиру, а купить другую, поменьше, и желательно
в  новом, зеленом  районе. На разницу  - а это огромные деньги -  можно было
спокойно  жить,  покупать книги,  дарить  врачихам конфеты  и  писать труд о
командарме Павлове. Но  по Москве  ходили вполне достоверные  слухи,  что  у
заслуженных стариков  выманивают их большие квартиры в  сталинских  домах, а
когда приходит время  расплачиваться,  попросту  убивают.  Рассказывали даже
леденящую историю  бывшего  замнаркома из соседнего  подъезда,  исчезнувшего
через два  дня после продажи  квартиры,  а  потом найденного расчлененным  в
помойных  баках  микрорайона.  Борис Исаакович  смерти не  боялся,  но  быть
зарезанным каким-нибудь уголовником, тем более когда еще не дописана книга о
командарме Павлове...  Нет уж, увольте! Тогда он решил поискать постояльцев.
дал объявление в газете 'Из рук в руки', но откликались в основном блудницы,
какие-то башибузуки в кожаных  куртках  или молоденькие бизнесмены, которые,
войдя в квартиру и оглядевшись, заявляли:
     - Эту стену надо  снести...  А  здесь (кивок в сторону Асиной  комнаты)
будет гостевой туалет...
     Естественно, Борис Исаакович  квартиру  так  никому и не сдал. Написать
сыну гордость не позволяла, ведь звали  же, упрашивали:  'Поедем! Поедем!' И
потом еще знакомых подсылали: 'Надо, надо уезжать! Слышали, Щукочихин  вчера
по телевизору погромы обещал!' Не поехал... Да и какая от сына помощь? Сам в
письмах  постоянно жалуется, как трудно приживаться  на новом месте:  за все
плати. А Борька прислал  фотографию из  Калифорнии и  пропал - ни письма, ни
звонка...
     И вот как-то раз Борис Исаакович отправился в магазин  военной книги на
старом  Арбате  -  тамошние  продавщицы  его  давно  знали и  снисходительно
смотрели на  то, как  он читает у  прилавка. Прогуливаясь по старому Арбату,
превратившемуся  к  тому  времени  уже в сувенирный  базар, Борис  Исаакович
увидел на  лотке среди обыкновенных  солдатских шапок, ремней  и гимнастерок
настоящий парадный генеральский мундир, висящий на  плечиках и  обернутый от
дождя прозрачной пленкой.  Точно такой же  хранился у него  в шкафу. Генерал
остановился как завороженный. Так и стоял, покуда  продавец, верткий молодой
парень,  виртуозно  всобачивал  доверчивому иностранцу кроликовую  ушанку  с
кокардой,  на ломаном  английском уверяя,  будто  такие  шапки  носят  бойцы
спецдиверсионного  отряда  'Айсберг',   который  предназначен   для  захвата
Гренландии...  Успешно  нахлобучив  шапку на  радостного  интуриста,  парень
повернулся к Борису Исааковичу:
     - Что берем?
     - Что-то я не припомню такой спецгруппы - 'Айсберг'.
     - Секретная группа... Под грифом: 'Супер-дупер'!
     - И грифа такого не помню.
     - Склероз у вас, папаша! Что интересует?
     Борис Исаакович кивнул  на  генеральский  мундир  и был потрясен, узнав
цену: она равнялась его годовой  пенсии. Парень  прилавочным  чутьем угадал:
старичок с потертым портфелем не случайно спрашивает. Он стал объяснять, что
с  удовольствием купит  мундиры,  шинели,  медали, ордена,  фуражки,  причем
заплатит долларами. Настоящие боевые ордена и медали были разложены тут  же,
на прилавке.
     - А у вас, папаша, случайно орден Славы  первой степени не наблюдается?
Второй и третьей есть. Комплект нужен. Очень нужен!
     - Не стыдно славой чужой торговать? - тихо спросил генерал.
     - А почему мне  должно  быть стыдно?  Я у  вас ордена не  ворую -  сами
несете! Я  вот тут стою и думаю иногда:  это же  как  интересно  устроено, в
двадцать лет, когда вся жизнь впереди и хрен в подбородок упирается, человек
за орден или медаль под пули лезет и не боится. А когда жить-то осталось, уж
извини, отец, совсем ничего и  от хрена одна шкурка, несет мне свои цацки. А
то, понимаешь, валидол купить не на что... Бережет  сердчишко-то... А может,
и  правильно  делает?  Ты, отец,  подумай.  Может, у  тебя китель какой  зря
гардероб занимает? Моль-то, она не разбирается,  где пиджак, а где мундир...