ала Олегу Трудовичу, а большой голос сообщил:
     - Я не одна.
     - В каком смысле?
     Анатолич  и  водила,  изумленные  таким   балконно-телефонным  способом
общения, тоже задрали головы и смотрели теперь на эскейпера. Затем газельщик
повернулся  к  бывшему полковнику,  спрашивая, должно быть, тот ли это самый
исчезнувший заказчик. Анатолич кивнул задранной головой.
     - В каком смысле? - повторил эскейпер.
     -  Понимаешь... Тут  распахнулась  дверца джипика, и  оттуда высадилась
Катя собственной персоной.  Она тоже помахала мужу рукой. Даже  сверху  Олег
Трудович  заметил, что  жена  побывала в парикмахерской и  сделала  укладку.
"Когда только успела!"
     Анатолич и водила уставились  теперь на Катю.  У эскейпера потемнело  в
глазах,  и он, хватаясь  за пульс,  решил,  что  теряет  сознание,  но потом
сообразил: это дымное облако  тьмы наползло на солнце и золотой купол  храма
Зачатия праведной Анны угас.
     "Если свет, который внутри тебя, это тьма..." - вспомнил он.
     - Ты почему молчишь? - беспокойно спросила Вета.
     - Зачем ты это сделала?
     -  Это  не я... Екатерина  Петровна сама меня нашла. И вы, оказывается,
спите совсем не в разных комнатах!
     - Какая разница, в каких комнатах мы спим! Вета...
     -  Огромная разница!  Маленькая Катя вдруг  отобрала  у  маленькой Веты
мобильный телефон, и в трубке послышался большой Катин голос:
     - Алло, дорогой, ты собрался в поход?
     - Откуда ты узнала?
     - Ты меня недооцениваешь. Я давно все знаю...
     - Давно? А почему...
     - А потому!
     - Что ты хочешь?
     -  Я?  Ничего. Это  ты  все  время чего-то  хочешь.  А  я  просто  хочу
посмотреть тебе в  глаза. На  дорожку.  Хочу услышать от тебя: "До свиданья,
Катя! Спасибо тебе  за  все хорошее!" И  больше ничего.  Я  прожила  с тобой
двадцать лет. Имею право...
     - Катя, звонил Костя...
     - Давай не по телефону. Это смешно. Сейчас мы поднимемся и все спокойно
обсудим. Спокойно! Вета  очень славная  девочка. Тебе с ней будет хорошо. На
Кипре. И если ты  захочешь, я тебя отпущу. Если захочешь... Ставь чайник. Ты
купил чего-нибудь вкусненького?
     - Торт.
     - Какой?
     - "Триумф".
     - Свежий?
     - Свежайший...
     - Тогда мы идем!
     В  телефоне  запищали короткие гудки. Маленькая  Катя обняла  маленькую
Вету за  плечи,  и  они  направились  к дверям.  За ними  следом  побарбосил
газельщик. Все  трое  скрылись под  козырьком подъезда.  Но  водитель  сразу
вернулся,  в ярости пнул  ногой  колесо  "газели",  влез  в  кабину, взревел
мотором  и  уехал. Анатолич  продолжал смотреть на  соседа.  Эскейпер развел
руками, объясняя другу трагизм текущего момента, и побрел в комнату.
     От  сквозняка узкая тюлевая  занавеска втянулась  внутрь  и  напоминала
странную  белую  кружевную   лестницу,  уводящую  куда-то  вверх.   Эскейпер
огляделся и застыл взглядом  на бочонке, где метался, как безумный, "сомец",
то ударяясь о  прозрачное  дно,  то почти выпрыгивая из воды. В  его черных,
обведенных перламутром глазах были отчаяние и тоска. "Свежайший! - улыбнулся
Башмаков,  щелкнув  ногтем  по  стеклу.  -   Свежайший!"  -  повторил  он  с
ненавистью.  И вдруг, схватив  бочонок, метнул  его в стену.  Вода и осколки
брызнули  во  все  стороны. На  обоях,  влажно  темнея,  проступили  контуры
неведомого материка.  Гневный  стыд, сгустившись  в  омерзительное  слово  -
"свежайший", ел  сердце. Эскейпер увидел возле кресла трепещущее каллихтовое
тельце  и  с хрустом растер  его ногой по  паркету.  Запахло  рыбьим  жиром.
Оглушительно затилибомкал звонок.
     Башмаков замер, тупо  соображая, как нужно  вести себя с Катей и Ветой.
Улыбнуться и пошутить... Послышалась металлическая возня ключей.
     Улыбнуться  и  поцеловать  в  щеку  сначала  Катю,  а  потом  Вету.  По
старшинству...
     - Да идите вы все - в орхидею! Эскейпер бегом, поднырнув под занавеску,
метнулся  на балкон,  вскочил  на перила  и  хотел  спрыгнуть  к соседям, но
подошва, испачканная рыбьей  мокрядью, соскользнула. Путаясь в веревках,  он
сорвался  и  повис, успев  в  последний  момент ухватиться  за  край ящика с
землей.   Скрежетнули  гвозди,   а   доски,  скрепленные   железной  скобой,
прогнулись,  но  выдержали.  Он  глянул  вниз: на  далеком  асфальтовом  дне
безучастный Анатолич по-страусиному уткнулся в мотор "форда".
     "Помогите!" - хотел крикнуть Башмаков. Но из горла, сжатого вздыбленной
грудью, выбрался лишь невнятный  хрип.  Он попробовал подтянуться и не смог:
изнывающие от тяжести пальцы потеряли сразу половину своей цепкости.
     - Тапочкин, мы пришли! - донесся из квартиры Катин голос.
     "Вдвоем они меня вытащат!" - подумал Башмаков и зарыдал.
     Но  зарыдал  внутренне,  боясь  пошевелить даже  лицом,  потому  что от
малейшего движения гвозди вытаскивались из пробоин, доски кряхтели, а пальцы
изнемогали.  Он  плакал,  но  глаза  были  совершенно  сухие  - слезы,  тоже
внутренние, соленой горечью переполняли рот. И тут Олег Трудович услышал:
     - Не плачь, шкет!
     Голос  был  мужской,  тяжелый  и  пространный,  как  колокольный  звон.
Эскейпер ощутил порыв густого табачно-одеколонного ветра, с трудом поворотил
голову  и  обмер:  перед  ним  возвышался   инвалид  Витенька,  выросший  до
невероятных  размеров. Его  тележка  величиной  с  платформу  для  перевозки
экскаваторов занимала  весь проезд, от тротуара до тротуара. На груди висела
медаль "За отвагу" размером  в  башенный циферблат. Бурое морщинистое  лицо,
почти  достигавшее  балкона,   напоминало  растрескавшуюся  землю,  поросшую
какими-то  пустынными  злаками, а  перхоть в волосах белела, словно газетные
страницы, брошенные в лесную чащу. Глаза же у Витеньки были не голубые,  как
прежде, а зияли чернотой потухших кратеров.
     - Не плачь! Видишь, я без ног, а не плачу!
     - Я боюсь!
     - Не бойся. Я тебя схороню!
     - Но я не хочу прятаться. Я эскейпер...
     -  Да какой ты, к едреням, эскейпер! Тележку-то мою зачем разломал?  Ну
ладно,  я  тебя  простил.  Прыгай! -  Витенька  подставил бугристую ладонь с
мозолями, похожими на вросшие в почву сердоликовые валуны.
     - А куда ты меня спрячешь?
     - А вот куда...
     Витенька быстро сжал пальцы, словно поймал пролетавшего мимо невидимого
ангела,  и поднес кулак  к  уху.  На тыльной стороне ладони Башмаков  увидел
огромную синюю наколку: "ТРУД".
     - Прыгай, не бойся! Все равно ты никуда не  убежишь, а я спрячу. Тебе у
меня здесь хорошо будет, как у мамки. Никто не найдет...
     - Честное-пречестное?
     - Честное-пречестное!
     Через  распахнутую балконную  дверь  были  слышны взволнованные женские
голоса:
     - Тапочкин, хватит дурачиться, выходи!
     - А почему - Тапочкин?
     - Убежал... Точно - убежал!
     - Как это убежал? От кого убежал?..
     - От нас. Он на балконе. У соседей. Я сейчас посмотрю...
     "Вдвоем они  меня вытащат!" - снова подумал Башмаков и хотел позвать на
помощь. Но не позвал.  Даже сейчас, изнемогая, он не понимал, чье имя должен
прохрипеть. А на два  имени сил у него уже не было.  И пальцев на руках тоже
не было, а  была лишь бесполезная боль, намертво  вцепившаяся в спасительный
край ящика.
     - Тапочкин, ты здесь? - голос  жены  раздался у него прямо над головой.
Витенька  улыбнулся,  сияя зубами,  закованными  в стальные кирасы,  и снова
подставил огромную ладонь:
     - Прыгай, бабашка!

     1997-1999