условились, что никаких
неосторожных клятв  они  никогда не давали, а пить  надо все-таки  меньше. В
институте из уст в уста потихоньку передавалась жуткая история второкурсника
Стародворского, вякнувшего в 68-м в людном месте что-то неуставное по поводу
пражских событий, потом  внезапно арестованного  за  "фарцовку" и с  тех пор
героически  валившего  где-то   в  Коми  лес,  из  которого  изготавливались
карандаши "Конструктор" для более благоразумных студентов.
     Друзья  стали поосмотрительнее.  Сталкиваясь с очередным  омерзительным
проявлением  совковой   действительности,   как-то:   очередь  в   магазине,
транспортное хамство или  смехотворное мракобесие комсомольского собрания, -
они  на   людях  лишь   обменивались   иронично-мудрыми  взглядами,   словно
вляпавшиеся в коровье дерьмо философы-руссоисты. Только  порой, наедине,  им
удавалось отвести душу.
     Гуляя в тот  исторический день по Лефортовскому парку и любуясь осенним
лиственным золотом,  они,  помнится,  гневно осуждали  отвратительно  низкое
качество  советского  пива. С западными  аналогами  его сближало  лишь  одно
свойство - мочегонное. И вдруг друзья наткнулись на двух подружек, тоже, как
потом выяснилось, соскочивших  с последней  пары с тем, чтобы  обсудить, но,
конечно же, не политические, а сердечные проблемы. Башмаков смолоду не  умел
знакомиться с девушками. Ему казалось, любая, даже самая продуманная попытка
завязать знакомство  выглядит  в  глазах  прекраснополого существа  глупо  и
унизительно. Однажды  - ему было лет тринадцать - в  их класс  всего на одну
четверть  определили   новенькую:  она  приехала  из   Кустаная  с  матерью,
командированной на какие-то курсы повышения квалификации. Девочка была очень
хороша той  многообещающей  подростковой свежестью, из которой потом  обычно
ничего  не получается. Но  Олег всех этих  тонкостей  не  понимал, а  просто
влюбился до  умопомрачения, до ночных  рыданий  в  подушку,  до  преступного
невыполнения домашних заданий,  чего с ним до  этого не случалось,  хотя и в
особо успешных учениках он не числился. Труда Валентиновича вызвали в школу,
объяснили, что  у ребенка начался сложный переходный возраст, и посоветовали
обратить  на  сына  особенное  внимание.  Он  и  обратил  в  тот  же  вечер,
использовав  при этом  широкий солдатский ремень, оставшийся  от  одного  из
мужей бабушки Дуни. Уроки Башмаков  снова стал готовить, но любовь от  порки
только окрепла. Как сказал Нашумевший Поэт:

     Свист отцовского ремня
     Научил любви меня...

     На  взаимность Олегу рассчитывать не приходилось,  особенно после того,
как на уроке физкультуры он по-дурацки, под общий хохот, свалился с  "коня".
Поэтому  единственное,  что  он  мог  себе   позволить,  так   это  тоскливо
разглядывать  нежный  девичий  пробор,  разделявший  две  аккуратные   тугие
косички, заплетенные черными капроновыми бантами: новенькая сидела на первой
парте, а он - на предпоследней.
     Мысль о  практической дружбе с девочкой даже не приходила ему в голову.
И  в  самом  деле,  с  какой  стати?   Башмаков  был  обыкновенной  классной
заурядностью:   в  школьной   самодеятельности  не  участвовал,  боксом   не
занимался, талантом весело пререкаться  с учителями не обладал, а  стригся и
вообще за пятнадцать копеек "под полубокс". Лишь  однажды он прославился  на
всю школу,  решив  неожиданно для себя  олимпиадную задачку по математике, в
которой запутались даже учителя, но это произошло позже, когда новенькая уже
исчезла в своем Кустанае.
     Олег  вернулся  после летних  каникул  возмужав,  обретя дополнительный
сердечный опыт  и  разучив  в лагере безумно  популярный  в  тот  год  танец
"манкис".  Одним словом, он был готов! Но  место новенькой на  первой  парте
оказалось  пустым.  Сидевшая  с ней  рядом  одноклассница  (как, кстати,  ее
звали?) передала  ему на  перемене записку -  всего-то  два  слова: "Эх  ты,
Башмак!" А от себя еще добавила, что Шурочке (новенькую звали Шурочкой - это
точно!) Олег, оказывается, понравился с  самого  начала, и она всю  четверть
ждала, когда же он, недогадливый, к ней наконец подойдет...
     - А чего же сама-то? - оторопел Башмаков.
     - Ты  плохо знаешь  женщин!  - расхохоталась  одноклассница (как же  ее
все-таки звали?).
     Однако,  несмотря на этот жестокий детский урок и последующий душевный,
а также плотский опыт, запросто  знакомиться с девушками  Башмаков так и  не
выучился,  хотя  теоретически отлично  сознавал глупую элементарность  этого
нехитрого действа. Но на него неизбежно нападал какой-то фатальный столбняк,
похожий на  тот, какой  испытываешь в детстве, стоя у доски  и не умея из-за
изнурительного внутреннего упрямства ответить вызубренный урок. И если бы не
Слабинзон, мастер  съема и виртуоз  охмуряжа,  со своей будущей  женой в тот
день Олег никогда бы не познакомился.
     - Кто  такие?  Почему не знаю?!  -  грозно спросил  Слабинзон, выскочив
из-за куста и заступив дорогу шедшим по аллее подружкам.
     По  Москве как  раз гулял слух  об  очередном  маньяке,  надругательски
убивавшем исключительно женщин в красном.
     - А вы  кто? -  робко  поинтересовалась  бойкая  обычно  Ирка Фонарева,
одетая, как на грех, в бордовую юбку.
     - Мы аборигены.  Мы  тут  живем. Меня  зовут Борис, а это мой друг Олег
Тапочкин! - сообщил Слабинзон.
     -  Какая смешная  фамилия!  -  прыснули  подружки, решив,  видимо,  что
маньяков со смешными фамилиями не бывает.
     - А отчество у него еще смешнее!
     - Какое же?
     - Тунеядыч!
     - Да-а? - девушки глянули на Олега точно на заспиртованного уродца.
     Во  время  этого представления Башмаков, удерживая  на лице  вымученную
цирковую  улыбку, старался  придумать,  как перешутить  остроумного дружка и
перехватить инициативу,  но  так  и  не  сумел ничего изобрести.  Маленький,
прыткий Слабинзон  тем временем  уже  мертвой бульдожьей хваткой  вцепился в
рослую,  чрезвычайно  одаренную в  тазобедренном  смысле  Ирку  Фонареву,  а
замешкавшемуся Олегу досталась  вторая  подружка  - тоненькая,  плосконькая,
бледненькая  Катя,  вся  женственность которой была сосредоточена в  больших
голубых   глазах  и  тяжелых  золотых  волосах,   собранных  на  затылке   в
кренделеватый пучок.
     Как  выяснилось опять  же потом,  гуляя по  Булони,  подружки обсуждали
очередной роман  Ирки, на  сей раз  с  доцентом кафедры  русского фольклора,
необыкновенно  темпераментно  исполнявшим  народные  песни,   в  особенности
"Пчелку золотую":

     Сладкие, медовые
     Сисечки у ней...

     Поскольку  весь  роман был  выдуман от начала  до конца, обсуждать  его
можно было до бесконечности. Вообще, примерно  раз в месяц Ирка рассказывала
Кате с яркими подробностями про то, как утратила  невинность, причем  всякий
раз удачливым дефлоратором выступал новый мужчина. Можно было подумать, она,
подобно Венере, приняв ванну с  хвойно-пенистым  средством "Тайга", выходила
из нее подновленно-девственной.
     Друзья  до  темноты развлекали  девушек анекдотами  про  забывчивых  до
идиотизма  профессоров,  встречающихся только  в студенческом  фольклоре,  а
также  делали  таинственные намеки на  свою  причастность  к секретной  мощи
отечественной космонавтики.
     -  Между прочим, на каждого  студента МВТУ  в ЦРУ заведена  специальная
папка! - значительно сообщил Слабинзон.
     -  А  в  эту  папку приставания  к девушкам записываются?  -  кокетливо
спросила Ирка Фонарева.
     Потом  они  поехали  провожать  каждый свою  избранницу  домой. Точнее,
Слабинзон поехал  провожать  избранницу,  а  Башмаков  -  Катю.  В  несвежем
подъезде   ее  дома  он  попытался  сорвать   халявный   поцелуй  и  получил
уважительный, но  твердый  отпор, а также  номер  телефона.  Честно  говоря,
звонить он не собирался.
     На следующий день Олег  позвонил и, запинаясь,  предложил  встретиться.
Катя подготовилась  к  первому свиданию  серьезно: надела новый кримпленовый
брючный костюм, подкрасилась и завила волосы, которые в течение всей встречи
тревожно ощупывала. Оказывается, она, опаздывая к назначенному сроку, сушила
накрученные  на бигуди волосы,  засунув голову в нагретую духовку (с  фенами
тогда было туго), и теперь,  трогая кудри, проверяла - не подпалилась ли. Но
об  этом  Олег узнал  лишь через несколько  лет, когда в разговорах с  женой
впервые  стал  мелькать  грустно-трогательный  вопрос: "А  помнишь?.."  Этот
вопрос  с  годами  мелькает  все  чаще,  становясь  все  трогательнее и  все
грустнее.
     - А  помнишь,  как я  думала,  что  "Тапочкин"  твоя настоящая фамилия?
Знаешь, как я переживала!
     -  А если бы  я и в  самом деле был  Тапочкиным, неужели ты за  меня не
вышла бы?
     -  Вышла бы,  конечно, но фамилию  твою  не  взяла бы.  Встретившись  у
памятника Пушкину, они пошли в  кинотеатр "Россия",  и в  темном  зале перед
экраном, где, разрываясь  между любимым мужем и любящими мужчинами, металась
саженная Анжелика, состоялся их первый  поцелуй.  Месяца  три  они  ходили в
кино,  в   Булонь,  на  вечеринки,  устраиваемые   в  основном   богатеньким
Слабинзоном  в  большой  квартире своего заслуженного деда-вдовца.  Башмаков
боролся.  Точнее,  его  невинность,  подпорченная   страшной   предармейской
неудачей с достопамятной Оксаной,  вела изнурительную борьбу с неиспорченной
невинностью  Кати.  Борьба  закончилась   взаимным  лишением  невинности  на
неразложенном шатком диване в Катиной квартире - ее родители как  раз уехали
по турпутевке в Венгрию.
     -  У  тебя,  наверное,  было  много  женщин? -  спросила  Катя,  приняв
отчаянный напор Башмакова за многоопытность.
     - А у тебя? - отозвался Олег, гордый внезапным успехом.
     - А ты не видишь?
     - Больно?
     -  Немножко.  А  вообще-то  так несправедливо  - будто  пломбу  с  тебя
сняли...
     - Ирке расскажешь?
     - Ты,  Тапочкин, хоть и  опытный,  а  совсем  дурак!  Потом они  вместе
отстирывали диванное покрывало.
     - А девушки у тебя тоже были? - поинтересовалась Катя.
     -  Есть  вопросы,  на которые  мужчины  не отвечают!  -  выдал  Олег  и
почувствовал себя профессиональным сокрушителем девственности.
     Ирка Фонарева к тому времени успела поведать подруге головокружительную
историю  о  том,  как  необузданный  Слабинзон  овладел  ею  чуть  ли  не  в
заснеженной ротонде возле бюста Петра Первого. Впрочем, сам Борька отказался
эту  версию  как  подтвердить, так  и опровергнуть. Боже,  какие они веселые
дураки  были в  ту  пору!  Ирка  теперь  работает  учительницей  где-то  под
Наро-фоминском, мужа давно уже выгнала, вырастила в одиночку  двоих детей, а
в довершение всего ей недавно оттяпали  на  Каширке левую грудь. Катя ездила
проведать и вернулась вся заплаканная. Но не будем пока о грустном!
     Выслушав  исповедь  о  любви в  ротонде, скрытная  Катя так ничего и не
рассказала подружке  - ни про тайные  встречи в отсутствие родителей, ни про
то, как, начитавшись популярной в те годы "Новой книги о супружестве", они с
Олегом, разложив  диван,  устраивали  упоительные практические  занятия.  Не
сказала она и про то, что глава  о противозачаточных средствах в этой  книге
помещалась  в  самом конце и, когда они до  нее добрели,  Катя  была  уже на
втором месяце.
     Первой забила тревогу мать, Зинаида Ивановна, по каким-то лишь женщинам
внятным приметам и наблюдениям сообразившая, что к чему. Она, конечно, знала
о  существовании  в  жизни  дочери  Башмакова, даже  один раз  встретила их,
шляющихся  в  переулках возле  дома  и  не  знающих,  куда  пристроить  свое
вырвавшееся на волю вожделение. Зинаида Ивановна потом дотошно расспрашивала
дочь, но  скрытная Катя, честно хлопая голубыми глазами, созналась: да, мол,
есть такой мальчик и он иногда приглашает ее в кино.  Мать жила на  свете не
первый  день и понимала,  что  слово  "кино" означает  у молодежи  несколько
большее, чем важнейшее из искусств,  но такого от послушной и тихой Кати  не
ожидала никак. Отец,  Петр Никифорович,  узнав, побагровел и  впервые за все
годы  воспитания влепил дочери  полновесную  пощечину, а потом, отдышавшись,
приказал:
     - В воскресенье пригласишь своего... Ромео на обед!
     Петр Никифорович был человек неожиданно для своей профессии начитанный.
Этим  он повергал в  изумление  деятелей  культуры,  сугубо  конфиденциально
забредших  к нему в контору в поисках  ремонтных  дефицитов. Вообразите:  вы
артист театра  и кино, задумчиво разглядывающий чешскую керамическую плитку,
за  которую вам предстоит переплатить вдвое, а сидящий  за конторским столом
мужичок  в телогрейке, поигрывая складным  метром, вдруг  невзначай бросает:
"Прав, прав  чертяка  Анатоль  Франс! У художника  два смертельных  врага  -
вдохновение  без  мастерства   и   мастерство  без  вдохновения..."   И  вы,
потрясенный  артист  театра   и  кино,  пришедший  за   дефицитами,  тут  же
приглашаете  странного  мужичка  на  свою  премьеру.   То  же  самое  делали
режиссеры,  художники,  писатели,  композиторы и  прочие творческие подвиды.
Впервые посетив Катину квартиру, простодушный Башмаков обомлел: кругом  были
афиши  с  дарственными  надписями  знаменитостей,  фотографии, запечатлевшие
Петра Никифоровича, одетого уже не в  телогрейку, а в замшевый пиджак, среди
великих  мира  сего.  На  журнальном столике невзначай лежал  новый  сборник
Нашумевшего Поэта с благодарственным экспромтом на титульном листе:

     За Петра Никифорыча
     Ноги всем повыворочу!

     Олег прибыл  на  обед  с  тремя гвоздиками,  бутылкой "Алиготе"  и  тем
внутренним  ознобом,  какой  ощущаешь,  входя в кабинет  зубного  врача.  На
Башмакове был его единственный костюм, купленный еще к  выпускному школьному
вечеру  и  теперь  еле   вмещавший  возмужавшее  тело.  Обедали  обильно   и
неторопливо. За закусками обсуждали международную обстановку.  Первое блюдо,
огнедышащее  харчо,  посвятили проблемам  современного отечественного  кино.
Петр  Никифорович днями побывал  на рабочем  просмотре фильма, который через
год собрал все  мыслимые и немыслимые премии. Потом он подошел к режиссеру и
посоветовал ему разобраться с темпоритмом  в седьмой и восьмой частях ленты.
Режиссер с критикой согласился  и сообщил, что Петр  Никифорович и в прошлый
раз оказался совершенно  прав, отговаривая его  отделывать ванную  вагонкой.
Так  и вышло, дерево от  сырости перекособочилось и пошло нехорошими черными
пятнами... Олег слушал  очень внимательно, а Катя сидела вся отрешенная и до
эфирности  скромная.  Башмаков изредка  тайком  бросал  взгляды на сложенный
диван,  и  все, что происходило  на нем,  начинало казаться ему  нереальным,
вычитанным  в наивном эротическом рассказе. Такие рассказы,  переписанные  в
тетрадку,  в те времена  тайно передавались  надежному товарищу  под партой.
Второе, нежнейшие свиные отбивные,  съели за разговорами о  самом Олеге, его
семье и жизненных планах. Башмаков отвечал на вопросы обстоятельно, особенно
нажимая  на  все  возрастающую  роль  космических  исследований и лучезарное
будущее некоторых счастливцев, к этому делу причастных.
     - Факультет-то у тебя какой? - спросил дотошный Петр Никифорович.
     - "Э". Энергетический...
     - Неплохо. А учиться еще сколько?
     - Два года.
     - М-да...
     Тут  впервые  за  весь обед в разговор  вмешалась будущая  теща Зинаида
Ивановна,  одетая в красное мохеровое платье  и кудлатый парик. До этого она
просто молча таскала с кухни еду, а  на кухню - грязные тарелки и вдруг ни с
того ни с сего спросила, сколько Олег  будет получать  после института. Петр
Никифорович   посмотрел   на   жену   с   усталой   укоризной   отчаявшегося
дрессировщика.
     На  десерт  он  вызвал  Башмакова  в  свой  уставленный   всевозможными
подписными изданиями кабинет и спросил напрямки:
     - Жениться будешь, поганец, или на аборт девку погоним?
     - Я готов! - отрапортовал Олег.
     - Единственно правильное решение!  - кивнул будущий тесть. - Кооператив
за мной.
     Родители  Башмакова,  все  еще  напуганные  той  давней,  предармейской
историей  с   шалопутной   Оксаной,   мгновенно  благословили   сына.   Труд
Валентинович только осторожно поинтересовался:
     - Жить-то где будете?
     - Наверное, у них. А потом Петр Никифорович кооператив обещал.
     - Добро!
     Свадьбу сыграли через  месяц, так что живот у Кати еще заметен  не был.
Вообще-то  по  закону  ждать надо  было  два  месяца,  но  Петр  Никифорович
договорился. Гуляли в  снятом по  такому  случаю  стеклянном  кафе "Ивушка",
неподалеку от ремстройконторы тестя. Он в свое время отремонтировал квартиру
директорше кафе, и  уж  она  теперь расстаралась.  Стол  был  уставлен таким
количеством  дефицитов,  что   у  неизбалованных  гостей  щемило  сердце  от
печального  понимания:  этой  икры,  севрюги,   лососины,  колбасы,  языков,
крабовых салатов и прочего на всю  оставшуюся  жизнь не налопаешься. Главным
гостем  был  Нашумевший Поэт.  Когда кричали  "горько!", в меру  захмелевший
Башмаков целовал  невесту страстно, ибо  все предшествовавшие бракосочетанию
недели  Катя, несмотря  на полную  теперь уже безопасность и даже  известную
законность диванных  объятий, Олега  близко к себе  не подпускала. Много лет
спустя,  когда в очередной раз  нахлынуло "А помнишь?..", она созналась, что
делала это по совету матери, постоянно говорившей про то,  как от ее подруги
очень завидный  жених  утек, натешившись,  буквально  за несколько  дней  до
свадьбы. И совсем уж недавно выяснилось, что  красавец жених, правда, вскоре
спившийся и сгулявшийся,  утек от самой Зинаиды Ивановны. Если бы в нее, уже
беременную,  не   влюбился  обстоятельный  паркетчик  Петр  (впоследствии  -
Никифорович) и не  взял  ее, как говорится, с пузом, - неизвестно, чем  бы и
дело кончилось.
     Впрочем,  известно чем:  старший  брат  Кати  Гоша рос бы  без мужского
призора, не  окончил  бы институт  связи и  уж  точно не  работал  бы теперь
электриком  (а на  самом деле специалистом по  подслушивающим устройствам) в
посольском зарубежье.  Он специально,  выпросив отпуск, прилетел на  свадьбу
любимой младшей сестренки и поразил гостей, даже Нашумевшего Поэта, моднючим
клетчатым пиджаком  с галстуком  совершенно внеземной расцветки.  Подарил же
Гоша молодым мясорубку, которую  благодаря нескольким сменным насадкам можно
было использовать  еще как соковыжималку и миксер. Этот агрегат, кстати, так
и  лежит до сих  пор в  коробке на антресолях,  ибо, рассчитанный  на мягкие
заграничные вырезки, замертво поперхнулся первой же русской косточкой.
     Родители  Олега поначалу  сидели на свадьбе  тихо  и  даже показательно
скромно,  всем  видом  давая  понять,  что  прекрасно  сознают  свой  крайне
незначительный  вклад   в  этот   брачный   пир.  Труд   Валентинович   даже
поздравительный тост построил таким образом, что чуткий и непьяный гость мог
уловить в нем нотки извинения.  Отец говорил о  том,  что в верстальном деле
есть  такое  понятие  -  "бабашки".  Это  безбуквенные  пластинки,  которыми
метранпаж забивает  пустое место в наборе. Так вот,  главное в жизни, а  тем
более в семейной, не быть бабашкой!
     Людмила Константиновна страшно обиделась, усмотрев в  "бабашках"  намек
на себя, и в отместку заменила мужу довольно вместительную рюмку на ликерный
наперсток. А когда он даже в  таких трудных  условиях умудрился  перебрать и
пошел в народ - не разговаривала с ним потом неделю. В народ же он пошел вот
по какому поводу. Труд Валентинович с детства любил футбол, не пропускал  ни
одного  стоящего матча,  а спортивные газеты читал как Священное  Писание. О
мировых  и  европейских чемпионатах он знал  все: когда состоялся,  где, кто
победил,  кто судил,  какие игроки и на каких  минутах забили  голы.  Причем
Башмаков-старший помнил все  финальные,  полуфинальные,  четвертьфинальные и
даже отборочные матчи!
     Сначала он только снисходительно прислушивался к доноси