влюблен  в этого  остряка и гитариста. Влюблен  не в  голубом,
конечно, смысле... Как же мы все испортились за последнее время. будто уже и
невозможно обычное  мужское  товарищество!  Скоро в гостиницах  в  номера  к
мужикам  будут подселять исключительно дам, чтобы, не дай Бог, что-нибудь не
случилось промежду однополыми соседями!
     Однако Каракозин  с самого начала запрезирал Товарища из центра и любил
даже во время застольного пения прикрикнуть на нового заместителя начальника
отдела:
     - Олег Трутневич, ты  не рот  открывай, а  пой! Это тебе не райком! Или
боишься?
     Иногда Башмакову  казалось, будто в  нем подозревают чуть ли  не агента
КГБ, и прозвище  Товарищ  из центра дано ему не случайно.  Конечно,  никаким
осведомителем Олег  Трудович  не был, хотя  Докукин,  принимая  на работу, и
просил его "поприглядывать".
     - Совсем  оборзели,  - пожаловался Михаил Степанович, - я о таких вещах
только на рыбалке с проверенным человеком могу поговорить,  а  они в курилке
черт знает  что  языком мелют! Советскую власть,  говорю  тебе как коммунист
коммунисту, доброта  погубит. До-бро-та.  Так что  поприглядывай! Башмаков в
ответ значительно  кивнул, но, конечно,  ни  о каких происшествиях в  отделе
никогда не рассказывал, да и сам  Докукин, кажется, проинструктировал своего
протеже только  для порядка и  давно забыл  об этом.  Лишь иногда,  встретив
Башмакова  в  коридоре  и   зазвав  в  кабинет,   он  начинал  по-землячески
доверительно  жаловаться  на  институтские  сложности  и  полное непонимание
проблем там, наверху:
     - Чем выше, тем козлее! В Пизанской башне, Олег, живем. Говорю тебе это
как коммунист коммунисту. Скоро пизанемся. Ско-оро! Как там Каракозин?
     - Да никак. Как все...
     А  на самом деле Джедай был лихой мужик:  таскал на  работу  чудовищный
самиздат и  в  открытую пересказывал  очередные сообщения Би-би-си о маразме
Брежнева,  об очередной  голодовке  ссыльного  академика  Сахарова,  которая
выражалась,  кажется, в  том,  что "невольный горьковчанин"  отказывался  от
талонов на  колбасу  и мясо.  Рассказывая  все  это,  Каракозин иной  раз  с
ироническим вызовом поглядывал на Башмакова, а порой даже спрашивал:
     - Олег Райкомович, я тебя не шокирую?
     Башмаков однажды  пытался объясниться и залепетал  о том, что в райкоме
работают  нормальные,  честные люди,  а  не  вурдалаки  какие-нибудь,  хотя,
конечно,  и  такие  встречаются.  В  ответ  Каракозин только  ухмыльнулся  и
рассказал анекдот про  то, как  Брежнев, решив узнать жизнь простого народа,
переоделся, сбрил брови, пошел  в Елисеевский  гастроном и  потребовал икры.
Ему выставили банку  кабачковой -  "заморской". "Эту икру уже кто-то ел!"  -
поразмышляв,  заметил   Брежнев.   Причем  Каракозину  удалось  замечательно
сымитировать дикцию генсека, которому  в  СССР  подчинялось  все, кроме  его
собственной нижней челюсти. (Впоследствии  на  этом  подражании  незабвенным
"сиськам-масиськам" десятки эстрадников карьеру себе сделали и озолотились.)
     Лаборатория  захохотала,  а  Рыцарь  Джедай  посмотрел  на  Башмакова с
презрительной осведомленностью и добавил снисходительно:
     - Олег Трудоустроевич, мы тебе верим! Спи спокойно!
     А потом Башмаков попал и вовсе в скверную историю. Он даже на некоторое
время  сделался в буквальном смысле изгоем.  Дело было так. Каракозин принес
залохматившийся  ксерокс  романа  "В   круге  первом".   Потайное  сочинение
выдавалось желающим на одну ночь. Только для Уби  Ван  Коноби  было  сделано
исключение - он, с  учетом занятости и очередного конфликта с  Р2Д2, получил
запретные лохмотья на два дня. Поутру прочитавший приходил в лабораторию сам
не свой -  то ли от бессонной ночи, то ли от художественного и нравственного
потрясения.
     - Ну-у? - сурово спрашивал Каракозин.
     Прочитавший обычно только закатывал красные от недосыпа глаза.
     - То-то! - констатировал Рыцарь Джедай.
     И вот в один прекрасный  день, когда  в сборе был почти весь  коллектив
(Уби  Ван  Коноби  зашел  в комнату  по  какой-то  руководящей  надобности),
случилось то, чего Башмаков давно ожидал и даже внутренне готовился к этому.
Но  именно в тот момент  он расслабился, безмятежно сидел за  своим столом и
наблюдал в  окно  воробья,  который в  большой горбушке хлеба выклевал  себе
целую нишу  и устроился в ней, как  в гроте,  на  отдых.  Эта картинка живой
природы   вдруг   напомнила   Олегу   некий  непреложный   закон   всеобщего
существования.
     -  Будешь? - спросил Каракозин заговорщицки, словно предлагал выпить  в
рабочее время, и протянул толстую папку. - Завтра отдаю!
     Все с интересом замерли, ожидая,  как отнесется  Товарищ  из  центра  к
такому предложению. И  Башмаков  вдруг  замялся.  Дело в  том, что "В  круге
первом" он  читал еще в райкоме: такие книжки часто  приносил Гефсиманов.  И
это лукаво называлось - знать оружие идейного противника.
     -  Одна сволочь в  бане дала  почитать, - обычно  говорил сын  могучего
партийного босса.
     Более  того,  Слабинзон  сделал с  этого романа  два  ксерокса - себе и
Башмакову,  а Борис Исаакович, увлекшийся на старости лет переплетным делом,
облек копии в алый ледерин.  Так что Солженицын  стоял у  Башмакова на полке
между  Хемингуэем  и Евтушенко.  Правда,  на всякий случай  корешок  остался
безымянным.
     Пауза  затягивалась,  и Олег  Трудович  поймал  на себе  подозрительные
взгляды сотрудников, даже Нина Андреевна  (а с ней у него к тому времени уже
обозначилась  взаимная симпатия) сделала  обиженно-удивленное лицо.  В такой
ситуации  сказать,  что  ты  уже  читал,  означало  попросту  расписаться  в
трусости, если не в сексотстве.
     - Давай!
     - На Лубянке население принимают круглосуточно! - подсказал Каракозин.
     - Тебе видней, - отпарировал Башмаков.
     Когда, упрятав папку в портфель, Олег снова глянул на горбушку, воробья
там уже не было - ее ворочал клювом жирный грязно-перламутровый голубь.
     - Ну-у? - спросил на  следующий день Каракозин и опять же в присутствии
общественности.
     - Очень своевременная книга! - ответил  Башмаков. - Одно мне непонятно:
зачем надо было государственную тайну выдавать?
     -  Это  ты для  нас говоришь или для товарища майора?  - Рыцарь  Джедай
таинственно  обвел глазами комнату, давая понять, что,  вполне  возможно,  в
лаборатории установлены микрофоны.
     - Для вас.
     - Мы потрясены! Ты хоть "Архипелаг Гулаг" читал?
     - Не  без этого... - уклончиво  ответил  Башмаков,  слышавший несколько
глав по "Голосу Америки".
     - Ну и как?
     - Нормально. Только атомная бомба тут при чем?
     - Олег Тугодумыч, ты в самом деле не понимаешь?
     - Нет.
     - Государство,  создавшее  Гулаг,  не  имеет  права на  атомную  бомбу!
Понимаешь, не и-ме-ет!
     - Может, и так. Но почему же Иннокентий  - или  как его там? - настучал
именно американцам, которые, в  отличие  от нас, бомбу  уже  сбросили?!  Тут
возникла неловкая пауза, и все посмотрели на Башмакова так странно, будто он
пришел  на работу в балетной  пачке и пуантах. Бадылкин-Чубакка  по-оперному
кашлянул.
     - На Хиросиму? - жалостливо уточнил Каракозин.
     - И Нагасаки! - совершенно серьезно, даже с обидой добавил Башмаков.
     И  все  вдруг  засмеялись. Нина Андреевна  хохотала  почему-то громче и
обиднее остальных.
     - Олег Турандотович, - сурово и веско произнес Рыцарь Джедай. - Если ты
не понимаешь таких простых вещей, то нам с тобой вообще не о чем говорить!
     - Значит, ты... - начал Башмаков.
     Он  собирался  выяснить,   готов  ли   сам   Каракозин,   так  же   как
солженицынский Иннокентий, сообщить геополитическому противнику какой-нибудь
секрет,  которыми  "Альдебаран"  был  набит  по  самое  некуда,  но  осекся,
сообразив:  такой вопрос  нельзя  задавать ни в коем  случае... Однако смысл
незаданного вопроса все поняли - и смех оборвался.
     -  Ладно, дискуссия  окончена!  - приказал Уби  Ван Коноби и  глянул на
своего  заместителя с грустным  удивлением.  И действительно,  с ним  долгое
время  вообще  не  разговаривали,  а  когда он  внезапно  входил в  комнату,
кто-нибудь  негромко, как  в казарме  при  появлении офицера,  предупреждал:
"Товарищ из центра" - и все сразу замолкали  или переходили на  показательно
деловой, чаще всего издевательски бессмысленный разговор:
     -  Товарищ Бадылкин,  а  что  вы  думаете о рабочих  качествах  фильтра
ФТО-3683/3?
     - Что вам сказать, коллега... Фильтр ФТО-3683/3 - это совсем не то, что
фильтр ФТО-3683/2.
     Впрочем,  Чубакка однажды  тайком подошел к Олегу Трудовичу и  сообщил,
что  он-то  как раз полностью  разделяет  взгляд  Башмакова на омерзительный
поступок Иннокентия:
     - Государственная тайна -  это святое! А  Каракозин... Ну, ты  сам  все
понимаешь. Я вообще удивляюсь, как его тут держат...
     Все  знали,  что  Бадылкин  Джедая  не  любил,  особенно  после  одного
действительно жестокого  розыгрыша. Чубакка постоянно жаловался  на  желчный
пузырь и даже иногда отказывался выпивать  на лабораторных посиделках. И вот
однажды   Каракозин   вскользь   сообщил,   что   у   него   есть  бутылочка
чудодейственной воды,  заряженной  одним  магом, которого даже  приглашают к
пациентам  в 4-е управление. Бадылкин пристал: отлей да отлей! Джедай отлил,
но строго предупредил: принимать  надо каждый час, не более пяти  капель  на
стакан жидкости - лекарство очень сильное. Нина Андреевна тоже попросила для
своего недужного супруга, но ей  было решительно отказано. Чубакка обзавелся
специальной пипеткой, каждый час накапывал в стакан и выпивал.  Через неделю
ему стало  лучше.  И  тогда  Каракозин  задумчиво  сообщил,  что  этот  факт
подтверждает одну его давнюю гипотезу.
     - Какую? - пристал Бадылкин.
     - Понимаешь, - объяснил  Каракозин, чудовищным усилием воли сохраняя на
лице серьезное выражение, -  я считаю, моча после очистки и дистилляции  тем
не  менее на атомарном уровне сохраняет свои лечебные свойства и  может быть
использована в уринотерапии...
     -  Ты-ы!.. - благим  басом заорал  Чубакка  и, зажав обеими руками рот,
вылетел из комнаты.
     Народ  повалился   от   хохота.  Оказалось,  Джедай   лечил   Бадылкина
дистиллированной водой, полученной из  мочи в  соседней лаборатории: из этой
воды  потом  в  специальной  установке  выделялся  кислород,  пригодный  для
дыхания. Таким образом,  выходил замкнутый цикл, а это очень важно  во время
длительных космических полетов. Чубакка потом  написал докладную, и  Уби Ван
Коноби заставил Каракозина извиниться перед пострадавшим, но Бадылкин все же
затаил обиду.
     Нина Андреевна искренне сочувствовала Башмакову  и  однажды, когда  они
остались вдвоем в комнате, взяла его за руку и попросила:
     - Знаешь, ты все-таки извинись перед ребятами!
     - За что?
     - Ты еще не понял?
     - Нет, не понял.
     - А ты подумай! Я буду ждать, - вздохнула она с  обреченностью женщины,
полюбившей рецидивиста.
     А  потом как-то  все  само  собой  устаканилось. Началось  с того,  что
однажды Докукин встретил Олега в коридоре и завел к себе в кабинет:
     - Про Чеботарева слышал? Башмаков значительно кивнул, давая понять, что
слухи  о  переходе  краснопролетарского  партийного   лидера  вместе  с  его
знаменитой зеленой книжицей на большую работу в ЦК КПСС ему известны.
     - В понедельник пленум. Провожать будут...
     - Он в орготдел идет?
     - Туда. Может, и про меня вспомнит! Как думаешь?
     - Обязательно вспомнит.
     - Если не сгорит со своим  характером. Там, - Докукин показал пальцем в
потолок,   -  прямоходящих  не  терпят.   Говорю  тебе   это  как  коммунист
коммунисту... Книжки читать любишь?
     -  А  что?  -  осторожно  спросил   Башмаков,  холодея  от  мысли,  что
напряженная   духовно-нравственная   жизнь    лаборатории   стала   известна
начальству.
     - Да ничего. Перед пленумом книжная  распродажа будет. Для  своих. Могу
дать пропуск.
     - Если можно.
     -  Бери.  -   Докукин  вытряхнул  на  стол  десяток  розовых  картонных
квадратиков с круглыми  гербовыми печатями  и витиеватой росписью  какого-то
ответственного лица. - Ладно, бери два. Куда их девать-то!
     Один из этих квадратиков Башмаков и  предложил  Каракозину,  страстному
книжнику,  толкавшемуся по  выходным  среди  интеллигентных  спекулянтов  на
Кузнецком мосту.  Иногда  на  своей  старенькой  "Победе" вместе с  Уби  Ван
Коноби,  тоже  библиофилом,  Джедай  объезжал  сельские  магазины  в поисках
дефицитных изданий.
     - Представляете,  приезжаю в Бронницы,  а там  "Философией общего дела"
целая полка уставлена! Дикари...
     К   предложенному   розовому   квадратику   Джедай   поначалу   отнесся
настороженно:
     - В самое логово заманиваешь?
     - Как хочешь. Коноби отдам!
     - Ладно. Ради хорошей  книги я  даже  в гестапо,  к старику  Мюллеру на
распродажу могу сходить. Давай!
     Он брезгливо  осмотрел квадратик  с райкомовской  печатью,  пробормотал
что-то про уродливость советского герба и спрятал картонку в карман.
     - Ну-у? - спросил Башмаков на следующий день после распродажи.
     - Охренеть! Теперь я  знаю, куда все приличные книги  уходят! На двести
рублей купил. Обдирают  народ,  как  хотят, гниды!  Спасибо.  Когда коммуняк
резать будут, я тебя, Олег Другович, спрячу!
     Но  подлинным  триумфом  Башмакова,  окончательно  примирившим  его   с
коллективом, стал концерт  барда  Окоемова.  Олег, выбив деньги  в профкоме,
организовал  это  мероприятие  с  помощью  Слабинзона,   задружившегося   со
знаменитым  гитареро  на  почве  интереса  к антиквариату.  В  самом  финале
концерта,  когда  Докукин уже  вручал нежноголосому барду здоровущую  модель
космической  станции, на сцену с "общаковой"  гитарой  выскочил Каракозин  и
попросил  разрешения   исполнить  всенародно   любимый  "Апельсиновый  лес",
почему-то не включенный автором в программу.
     -  Я же  предупреждал:  никакой самодеятельности!  -  зашипел секретарь
парткома Волобуев, предчувствуя недоброе.
     - Не волнуйтесь, все будет нормально! - успокоил Башмаков.
     Но все было даже не нормально, а восхитительно! Окоемов аж прослезился,
когда зал следом за превзошедшим самого себя Каракозиным подхватил:

     Апельсиновый лес был в вечерней росе,
     И седой мотылек в твоей черной косе.
     И зеленый трамвай прозвенел за рекой.
     И луну ты погладила теплой рукой...

     Под овации  зала Каракозин исполнил  еще несколько песен.  В завершение
знаменитый   бард  обнял  его,   расцеловал  и  расписался   фломастером  на
"общаковой"  гитаре. Довольный  Докукин  похлопал бледного от торжественного
волнения Каракозина по плечу и похвалил:
     - Не только делаем ракеты! Знай наших! Молодец!
     - Это не я, это все  Олег Трудович организовал!  -  отмахнулся скромный
Джедай, впервые произнеся подлинное башмаковское отчество.
     - Знаем и ценим! - кивнул секретарь парткома Волобуев.
     В  общем,  Башмаков стал  своим. Но  главное,  он постепенно втянулся в
работу,  перестроил  мозги с  аппаратной суеты  на  науку  и  даже  придумал
оригинальный   метод   повышения   емкости   кислородных   шашек,   которыми
восполняется недостаток  кислорода  на  космической станции.  Даже скупой на
похвалы Уби Ван Коноби, выслушав Олега Трудовича и проверив  расчеты, кивнул
одобряюще:
     - А что, любопытственно!
     Но  главное  -  Башмаков  перестал  с  ними  спорить.  Сначала   просто
отмалчивался, потом  научился отшучиваться,  наконец,  сам принялся искренне
поругивать проклятых  коммуняк  с их  трепаным социализмом. Ему  даже иногда
казалось, будто и  его  самого  выставили из райкома не за икру, а именно по
идейным соображениям. Джедай окончательно признал Башмакова за своего и даже
предложил  вместе разыграть Чубакку.  Они сообщили ему под  большим секретом
(мол, из райкома позвонили!) о том,  что умер  Андропов, но об  этом объявят
только через два дня. Бадылкин  преисполнился значения, побежал  шептаться и
опростоволосился, так как на самом деле Андропов оказался  живехонек и  умер
только через  два месяца... А Нина Андреевна после их  самой первой близости
шепнула Башмакову нежно:
     - Знаешь, я с первого дня не верила, что ты стукач!
     - Почему?
     - Не знаю, у тебя глаза доброго и пушистого звереныша...
     Вообще-то  "зверьком", "зверенышем"  или  "зверем" Нина  Андреевна  - в
зависимости  от  альковной   фазы  -  называла  мужскую   атрибутику  своего
возлюбленного,  но  иногда  именовала  так и  самого Башмакова  в  целом.  В
литературоведении  это,  кажется,  называется  метонимией. Надо  бы  у  Кати
спросить...

9

     Эскейпер  повертел  в  руках  свидетельство о  браке и после  некоторых
раздумий положил  его в  стопку Катиных документов. В конце  концов, вряд ли
она будет слишком сопротивляться разводу. На квартиру и все остальное он  не
претендует. Дашка выросла - сама уж скоро родит. К тому же обещано, что ради
развода самому Олегу Трудовичу даже  пальчиком шевельнуть не придется. Они с
Ветой будут лежать на  собственном кусочке  пляжа возле теплого моря,  а тем
временем  адвокат  все обстряпает.  Башмаков  взял  стул  и достал  со шкафа
"общаковую"  гитару,  потертую и кое-где  треснувшую. Автограф  Окоемова был
густо  замазан  черной  краской. Две  струны  лопнули  и завились,  как  усы
мультипликационного кота. Под  эту самую "общаковую" гитару Каракозин пел на
башмаковской  защите  специально  сочиненную  по  такому случаю  песенку. На
защите Нина Андреевна впервые увидела Катю.
     В самой защите, кстати, не было ничего торжественного, и напоминала она
расширенное  производственное  совещание,  после которого  в  кафе  "Сирень"
устроили шумный банкет.  Первый тост сказал Докукин.  Он горячо  и  сердечно
поздравил Олега  с получением  степени, а советскую науку  - с приобретением
перспективного ученого. Остальные  тосты  были вариациями  на эту тему: мол,
кандидатская   есть,   теперь  давай   докторскую!  Правда,   в   застольных
перешептываниях мелькала мысль и о том, что, если бы не Докукин, черта с два
соискателя  допустили бы  к защите с таким сырым материалом  и  одними  лишь
депонированными статьями. Даже странно, что ему  не кинули ни одного черного
шара. Впрочем, тогда - "под "Буран" - защитилось довольно много народу, даже
те,  кто при  других обстоятельствах  никогда бы  не "остепенился". Чубакка,
например.
     Секретарь парткома Волобуев, шевелюристый мужчинка на высоких каблуках,
посвятил   свой   пятнадцатиминутный   тост   неоценимому  вкладу,   каковой
талантливый  общественник  Башмаков  вносит  в  жизнь  парторганизации   НПО
"Старт".  И  только галантный  Уби  Ван  Коноби  провозгласил тост  за  жену
новоиспеченного кандидата,  ибо муж и жена не  только одна сатана, но  еще и
как  бы  соавторы,  единая  научно-исследовательская  группа.  В самом конце
торжества  к ним подошла захмелевшая  Нина  Андреевна в  черном бесформенном
платье, наподобие тех, что носила в ту пору Алла Пугачева:
     - Олег Трудович, познакомьте меня с вашим соавтором!
     - Это  Нина Андреевна  Чернецкая.  В  нее влюблены  все мужчины  нашего
отдела...
     - Включая  тебя? -  спросила Катя,  казалось, потерявшая  из-за  обилия
комплиментов всякую бдительность.
     - Разумеется! - и Башмаков, чтобы уж наверняка обезопасить себя,  обнял
и поцеловал любовницу в щеку.
     - У вас замечательный муж, - отстранившись, воскликнула Нина Андреевна.
     -  Он,  наверное,  еще  и очень  хозяйственный, все  по дому  делает  и
поливает цветы?
     - Какие цветы? У нас нет цветов... - удивилась Катя.
     - Как же вы живете без цветов? Это очень скучно!
     Чернецкая  глянула  на  Башмакова с прощальным  недоумением,  точно  он
страшно обманывал ее, а теперь вот ложь и вскрылась.
     -  Странная  дама, - подозрительно  заметила  Катя, наблюдая,  как Нина
Андреевна  безумствует  с