казалось  много каралуков. К тому времени  в результате
свободных  выборов под эгидой ООН  президентом стал  кандидат из рода Гнедой
Кобылы,  по  странному  стечению  обстоятельств  тоже  потомок  Чингис-хана.
Победил он лишь потому, что пообещал снова пустить дым над 'юртой шайтана' и
перевести  алфавит  на  английский,  после  чего   ожидался  большой  приток
инвестиций.  Сторонники  прежнего  президента  пытались  с  оружием в  руках
оспорить результаты выборов и были частично перебиты, а  частично изгнаны из
республики. Однако никакого  дыма новый президент не пустил. Зато перешел на
Пампкинский алфавит, но инвестиции за этим не последовали, хотя он и получил
Нобелевскую премию за неоценимый вклад в мировую культуру. Продав на сто лет
вперед  все  разведанные месторождения тем  же американцам, новый  президент
построил  себе в степи огромный дворец  с  бассейнами и павлинами,  вооружил
гвардию  новейшей  техникой  и  стал  тихо  править  каралуками,  постепенно
возвращавшимися к своему исконному скотоводчеству. На уик-энд со всей семьей
президент отлетал на собственном 'Боинге' развеяться в Монако или Испанию. А
город Темучин тем временем приходил в упадок. Холодные многоэтажки опустели,
на площадях  появились  юрты,  вокруг бродила  скотина и  щипала  травку  на
газонах.  По  улицам бегали  оборванные, немытые дети. Неожиданно в соседнем
доме  отдыха,  переоборудованном  под  лагерь беженцев, нашелся  бывший  муж
Светланы.  Она, поплакав, его простила: все-таки у детей  будет  отец. Жизнь
постепенно наладилась: Галина Тарасовна устроилась  фельдшерицей в  сельскую
больницу,   сняли  старенький  домик  в  поселке.  Бывший  главный  технолог
химкомбината,  торговавший   теперь  на   стадионе  в  Лужниках  колготками,
посоветовал Юрию Арсеньевичу и Светлане устроиться реализатором. Устроились.
Скопили немного денег и решили расширить бизнес: продавать не чужой товар, а
свой, закупленный в Польше...
     - Так и живем... - окончил рассказ Юрий Арсеньевич.
     - Не хреновее всех живете! - заметил сверху Гоша.
     Разволновавшийся  философ уткнулся в  окно, чтобы скрыть  слезы.  После
Смоленска пошли белорусские болотины и перелески.
     -  А  мы  вот  на  космос  работали, - грустно  молвил  Башмаков.  -  Я
докторскую писал... Как вы думаете, почему это все с нами сделали?
     - Потому что расстреливать надо за такие вещи! - гаркнул Гоша.
     - Уж больно ты строгий, как я погляжу! - глянул вверх Каракозин.
     - А тех, кто  с медалями за 'Белый дом', я бы вообще на  фонарях вешал!
Юрий Арсеньевич посмотрел  на попутчиков - в его далеких глазах была светлая
всепрощающая скорбь.
     -  Не надо никого вешать! Аристотель говорил, что Бог и  природа ничего
не  создают напрасно. Мы должны были пройти через это. Представьте себе, что
наша  устоявшаяся,  привычная  жизнь  -  муравейник.  И   вдруг  кто-то  его
разворошил. Что в подобном случае делают муравьи?
     -  На демонстрацию  идут!  - предположил  с  верхней полки Гоша:  после
кодирования он стал очень язвительным.
     -  Муравьи  на  демонстрации  не ходят, - совершенно  серьезно возразил
профессор. - Они спасаются:  кто-то спасает иголку, кто-то - личинку, кто-то
- запасы корма... А потом через какое-то время муравейник восстанавливается.
И  становится  даже  больше, красивее и  удобнее, чем  прежний. Вспомните, в
'Фаусте' есть слова про силу, которая, творя зло, совершает добро...
     Постепенно в его голосе появились лекционные интонации.
     - А если просто взять и набить морду?! - снова встрял Гоша.
     - Кому? - уточнил Юрий Арсеньевич.
     - Тому, кто разворошил муравейник!
     - Муравей не может набить морду. Он может только попытаться спасти себя
и близких.
     - И ждать, пока зло обернется добром? - поинтересовался Башмаков.
     - А  как вы, Юрий  Арсеньевич, относитесь  к  той  силе, которая  хочет
творить добро, а совершает зло? - вдруг спросил Каракозин.
     - Простите, а кто вы по специальности?
     - Обивщик дверей. Но по призванию я борец за лучшее!
     - Борьба за лучшее - понятие  очень  относительное! - ответил профессор
(его  голос  обрел полноценную академическую  снисходительность).  -  Я  уже
показал вам, что разрушение - один из способов совершенствования. Так,
     например, нынешнее могущество Японии - результат ее поражения во Второй
мировой войне...
     - Выходит, ты за Ельцина? - хмуро спросил Гоша.
     - Как человек он мне отвратителен: тупой номенклатурный самодур. Но что
ж  поделаешь,  если история  для созидательного разрушения избрала  монстра.
Иван Грозный и Петр Первый тоже были далеки от идеала...
     -   А  квартирку-то  в  центре   Степногорска  вспоминаете?  -   ехидно
поинтересовался Гоша.
     -  Вспоминаю,  конечно.  Но  давайте  взглянем на  проблему  sub specie
aeterni, как говаривал Спиноза.
     - Переведите для идиотов, - попросил Каракозин.
     - Простите, увлекся. Взглянем на  эту ситуацию с точки зрения вечности.
Солженицын прав: зачем нам это среднеазиатское подбрюшье? А вот если русские
с  окраин будут и далее возвращаться на историческую  родину, то Россия хотя
бы  частично  восстановит  свой  разрушенный  катаклизмами  двадцатого  века
генофонд... Эта амбивалентность явления, надеюсь, понятна?
     - Понятна, - кивнул Гоша. - Нас гребут, а мы крепчаем!
     -  Подождите,  подождите, -  вмешался Башмаков.  - Значит, я могу убить
собственную жену, а если во втором  браке у меня родится гениальный ребенок,
то с точки зрения истории меня оправдают!
     -  Ерунду ты какую-то  городишь!  - заволновался  Гоша  о  судьбе своей
сестрички Кати.
     - Вы, конечно, привели крайний пример, но, по сути, так оно и есть!
     -  Это так перипатетики думают или  Спиноза? -  съехидничал  Каракозин,
которого профессор-непротивленец начал бесить.
     - Нет, это мое мнение.
     - Тогда приготовь пятнадцать долларов! - посоветовал Гоша.
     - Зачем? - испуганно, вмиг утратив академическую безмятежность, спросил
философ.
     -   Докладываю:  в  Бресте   придут  большие  злые  муравьи.  Они  тоже
восстанавливают  свой  домик.  Им  надо  заплатить,  чтобы  они твои часы  и
сковородки вроде муравьиных яиц не унесли. Ясно?
     - Да, конечно... Накладные расходы предусмотрены. Но у меня  просьба...
Вы за меня... Я не умею, понимаете...
     -   В   лапу,  что  ли,  давать   не   умеешь?   -   ухмыльнулся   Гоша
превосходительно.
     - Да.
     - Как же ты тогда торговать собираешься?
     - Не знаю.
     - Давайте выпьем за амбивалентность! - предложил Рыцарь Джедай.
     Вскоре  Юрий  Арсеньевич  окончательно захмелел,  начал  излагать  свою
теорию  геополитического пульсирования  нации, но  на  словах  'инфильтрация
этногенетического субстрата' уронил голову на столик и захрапел.
     В Бресте дверь купе  отъехала. На  пороге стояла  молодящаяся  крашеная
блондинка в таможенной форме. Она окинула пассажиров рентгеновским взглядом.
Но Каракозин, точно не замечая ее, продолжал петь под гитару:

     Извилист путь и долог!
     Легко ли муравью
     Сквозь тысячи иголок
     Тащить одну - свою...

     Строгая таможенница как-то подобрела и песню дослушала до конца. Джедай
отложил инструмент, посмотрел на вошедшую,  схватился  за сердце  и объявил,
что  всегда  мечтал  полюбить женщину при исполнении. Таможенница улыбнулась
нарисованным ртом и спросила:
     - Ничего неположенного не везете?
     - Везем, - с готовностью сознался Каракозин.
     - Что?
     - Стратегические запасы нежности. Разрешите вопрос не по уставу!
     - Ну?
     - Как вас зовут? Понимаете, я японский шпион. У меня секретное задание:
выяснить  имена  самых  красивых  женщин в Белоруссии.  Если  я  не  выполню
задание, мне сделают 'кастракири'...
     - Что?
     - Самая страшная казнь. Хуже, чем харакири, в два раза.
     -  Ну говоруны мне сегодня попались! -  засмеялась  женщина и заправила
прядь под форменную фуражечку. - Лидия меня зовут.
     - Как вино! - мечтательно вздохнул Джедай.
     -  Как  вино,  - многообещающе  подтвердила  она.  - А  багаж  все-таки
покажите!
     Гоша, изумленно наблюдавший все это с верхней полки, мгновенно спрыгнул
вниз и, подхалимски прихихикивая,  начал показывать содержимое баулов. Лидия
для  порядка  глянула   багаж  и   лишь  покачала  головой,   обнаружив  под
пластмассовым цветником промышленные залежи американских сигарет  'Атлантис'
и бутылки с национальной гордостью великороссов - водкой.
     -  А  этот?  - таможенница кивнула на  Юрия  Арсеньевича,  спавшего тем
безмятежным алкогольным сном, после которого страшно болит голова и трясутся
руки.
     -  А это профессор.  Он книжки  везет,  -  объяснил Джедай и кивнул  на
багажную нишу, откуда свешивались лямки огромной сумки.
     Гоша,  успевший  вернуться  на  свою  верхнюю полку, сделал  Каракозину
страшные глаза и даже крутанул пальцем у виска.
     - Какие еще книжки? - удивилась таможенница.
     -   А  вот   образец!  -  Джедай  взял   со   столика   и  протянул  ей
'Перипатетиков'.
     - Боже, чем  только  люди  не  торгуют! Совсем  народ дошел...  - не по
уставу вздохнула Лидия и, бросив на Рыцаря шальноватый взор, вышла из купе.
     Следом за  ней  Гоша вытолкал и Джедая, предварительно сунув ему в руки
сложенные в маленькие квадратики доллары. Тот вернулся минут через десять со
следами помады на щеке и молча отдал сдачу.
     - Смотри-ка, на пять долларов меньше взяла! - изумился Гоша.
     - Любовь с первого взгляда! - поддел Башмаков. - Что же дальше будет?
     - Ничего не будет, - вздохнул Каракозин и грустно уставился в окно. Тем
временем состав загнали в  специальное депо и  стали поднимать на домкратах,
чтобы заменить колеса.
     -  А  вы  знаете, почему у нас  железнодорожная колея шире?  -  спросил
Башмаков.
     -  Кажется,  царь  Николай  Первый  так  распорядился?  -   предположил
разбуженный философ.
     - Совершенно  верно. Инженеры его спросили: будем как в европах  дорогу
строить или шире? А он им и ответил: 'На хер шире?' Вот  они и сделали почти
на девять сантиметров шире...
     - Я думаю, это просто исторический анекдот, -  заметил Юрий Арсеньевич,
облизывая пересохшие губы.
     -  Анекдот не  анекдот, а птица-тройка навсегда обречена менять колеса,
чтобы въехать в Европу! - Джедай глянул на снующих внизу железнодорожников.
     -  Пожалуй,  - согласился философ.  -  Чаадаев сказал  однажды:  '...Мы
никогда не будем как они. Наша колея всегда будет шире...'
     - И длиннее! - добавил сверху Гоша.
     -  Разумеется,  -  подтвердил  профессор.  -  А  как  вы  полагаете,  у
проводников есть пиво?
     - Лучше чайком! - посоветовал Башмаков. - Сидите, я принесу.
     Когда  он воротился,  неся  в каждой руке  по два подстаканника, спор в
купе продолжался.
     - А почему именно мы? -  возмущался, свесившись с  верхней полки  Гоша:
после кодирования он стал страшно нетерпим к чужим мнениям.
     - А почему они? - не соглашался Джедай.
     - А почему мы должны делать колею уже?
     - А почему они?
     - Может, нам еще на ихний алфавит перейти?
     - Может, и перейти!
     - По сути, -  примирительно сказал философ, радостно отхлебнув чайку, -
вы  сейчас  повторяете  давний  спор славянофилов и  западников.  Западники,
фигурально  говоря, считали: хватит играть в особый  путь, мы должны  сузить
колею, чтобы беспрепятственно  въезжать в  Европу  и со  временем  влиться в
мировую  цивилизацию! А славянофилы им возражали:  нет, широкая колея - наша
национально-историческая  особенность  и менять ничего не нужно,  а  Европа,
если  хочет  с  нами  дружить,  сама  пусть свою  колею расширяет...  Каждый
по-своему прав, а в итоге - тупик!
     -  Нет, должен быть какой-то  выход, - твердо сказал  Джедай.  - Просто
крутой поворот иногда издали кажется тупиком.
     - Смотри на своем  крутом повороте  яйца не потеряй! -  пробурчал Гоша,
подозрительно принюхиваясь к чаю.
     -  А нельзя ли  так, -  предложил  Олег Трудович.  -  Они  на  четыре с
половиной сантиметра  свою  колею увеличивают,  а мы на  четыре  с половиной
убавляем свою.
     -  Олег  Толерантович,  тебе надо  в Кремле заседать, а не челночить! -
захохотал Каракозин.
     ...Колеса  переставили, и  они покатили  дальше  - в Польшу.  На  смену
свеженьким церквушкам,  полуразвалившимся деревням,  раскисшим грунтовкам  и
раскидистым колхозным полям явились костлявые костелы, глянцевые после дождя
шоссейки, аккуратные  домики под черепицей  и  мелко нарезанные обработанные
участки.
     В Варшаве  они расстались. На прощание  многоопытный  Гоша  посоветовал
профессору:
     -   Цену   не  спускайте,  пока   не  начнут   гнать  в  шею.   'Котлы'
водонепроницаемые?
     - Только одна модель, остальные проницаемые.
     - Плохо, - покачал головой Гоша.
     -  Нормально, - вмешался Каракозин. - Непроницаемую  модель  положите в
банку  с водой  и  показывайте в качестве образца. Говорите: остальные такие
же... А правда, что Ницше болел сифилисом?
     - Это выдумка! Он просто сошел с ума.
     - За что люблю философов - так это за оптимизм! - вздохнул Джедай.
     Юрий Арсеньевич отправился  в рейд  по часовым магазинам Варшавы, а они
покатили свои тележки к  большому стадиону,  переоборудованному под  вещевой
рынок. Башмаков  поймал себя на том, что растянувшаяся километра на  полтора
толпа русских,  ринувшихся с товаром от  поезда к стадиону, если  посмотреть
сверху, действительно чем-то напоминает оживленную муравьиную тропу.
     В первую поездку  он заработал  сто шестнадцать долларов  и  еще привез
Кате ангоровый комплект - перчатки, шапочку и шарф, Дашке - джинсовую куртку
на синтетическом меху, а себе -  огромный никелированный штопор  с  ручкой в
виде сирены со щитом и мечом...

17

     Эскейперу захотелось вдруг взять штопор с собой. Конечно, это смешно  -
тащить на Кипр,  кроме сомиков,  еще  и дешевый польский  штопор! В  Ветином
замке,  оказывается, даже  слуги имеются - греческая семейная пара. Если  бы
тридцать лет  назад пионеру Олегу Башмакову, названному так, между прочим, в
честь молодогвардейского  вождя Олега Кошевого, сказали,  что  у  него будут
слуги, он, не задумываясь, дал бы обидчику в ухо.
     Эскейпер вообразил, как они  с Ветой утром нежатся в  широкой  постели,
возможно, даже занимаются утренним сексом или, как  минимум,  целуются,  а в
это время  горничная на подносе втаскивает в спальню завтрак. 'Надо все-таки
пломбу  поставить!'  -  подумал  Башмаков,   нащупывая  языком  острые  края
отломившегося зуба.
     Случилось это два дня назад, и язык  еще не  привык к перемене во  рту,
как,  наверное,  слепец   не  сразу  привыкает  к  исчезновению  из  комнаты
какой-нибудь   мебели,  знакомой  на  ощупь  до  мелочей,  до   царапины  на
полировке...
     'Хреновина  какая-то  в  голову  лезет!'  -  удивился   Олег  Трудович,
отправляясь на кухню искать штопор. Он нашел штопор под ворохом целлофановых
пакетов  от  продуктов,  которые  Катя никогда не  выбрасывала,  но,  отмыв,
аккуратно складывала в ящик. Сирена давно облезла. Когда Башмаков покупал ее
в сувенирной лавочке,  она была  серебряная, а  щит и меч - золотые. Пожилой
поляк, упаковывая покупку, сказал на довольно приличном русском:
     - Россию люблю. Но почему вы предали Варшаву в 44-м?
     - Это Сталин виноват... - ответил Башмаков.
     - Матка бозка, у вас теперь во всем Сталин виноват!
     - Сами вы, поляки, во  всем виноваты,  - засмеялся Каракозин. - Выбрали
гербом какую-то девицу с хвостом, дали ей в руки кухонный ножик с тарелкой и
думали, что она вас защитит!
     - А вы... - начал было поляк.
     -  А у нас герб  -  мужик  на  коне и  с  копьем, Георгий  Победоносец.
Попробуй победи!
     -  Победили, - усмехнулся торговец.  -  вы  к нам теперь за пьенендзами
ездите. А про наш герб, пан, больше никому так не говори - побить могут!
     Башмаков потащил желающего продолжать дискуссию Каракозина подальше  от
греха,  но спор этот ему запомнился, и он даже потом размышлял, смог бы сам,
к примеру, дать в ухо иностранцу, назвавшему, скажем, двуглавого орла
     -  чернобыльским мутантом  или как-нибудь по-другому, но тоже обидно. И
пришел к выводу: нет, не побил бы, а посмеялся с ним за компанию. В этом вся
и беда!
     Гоша накупил для будущего ребенка бутылочек, распашонок  и памперсов. А
Каракозин  все   деньги  ухнул  на  умопомрачительное   вечернее   платье  с
французской этикеткой. С тех пор они ездили в Польшу каждый месяц, научились
угадывать конъюнктуру,  торговаться  с  оптовиками, любезничать  с польскими
старушками  и  льстить  'пенкным  паненкам',  которые курили  как  паровозы,
командовали   своими  мужиками   и  решали  -   покупать  или  не  покупать.
Специализировались  компаньоны  в  основном  на  сигаретах.  Гоша  привык  к
Каракозину  и  уже  не   обижался  на  его  штучки,  тем  более  что  Джедаю
покровительствовала таможенница  Лидия - они уже  и поезд  подгадывали таким
образом,  чтобы попасть в  ее  смену.  Когда она  входила в  купе, Каракозин
ударял по струнам и пел куплеты собственного сочинения:

     Ах, прекрасная Лидия,
     Это явь или сон?
     Вас впервые увидя, я
     Навсегда покорен!

     -  Ох, певун-говорун!  - улыбалась она и  бросала на  Каракозина нежные
взгляды. - Что везете?
     - Вот! - он протягивал ей заранее приготовленный букетик цветов.
     Однажды Каракозин показал компаньонам специальную  трехгранную отвертку
и спросил:
     - Что это?
     -  Отвертка!  -   догадался  Гоша:   после  кодирования  у  него  резко
обострилось эвристическое мышление.
     - Трехгранная! - стараясь предупредить подвох, уточнил Башмаков.
     -  Нет.  Это  золотой  ключик,  которым  отпирается  волшебная  дверь в
сказочную страну...
     - ...дураков, - добавил Гоша.
     - Я, кажется, понял! - догадался Юрий Арсеньевич.
     Философ,  очень  удачно  продавший в тот первый раз сковородки и  часы,
ездил теперь в Польшу регулярно. Дела у него шли неплохо: он купил полдомика
с четырьмя сотками в Болшево и теперь копил на подержанную машину.  В поезде
или  на варшавском стадионе  они  частенько встречались.  Каракозин уговорил
Юрия Арсеньевича вложить деньги в дело,  потому что  для  успеха задуманного
нужно было, чтобы в купе ехали только свои люди. Сигарет они закупили  раз в
пять больше, чем обычно.
     -  Ты обалдел,  что ли? - возмущался Гоша.  - Думаешь, если  тебе Лидка
глазки строит, теперь можно все? Это даже она не пропустит!
     - Спокойно, Георгий Петрович, от нервов укорачивается половая  жизнь! -
оборвал Каракозин, отвинчивая потолочную панель в купе.
     Там  оказалось довольно обширное  пустое пространство,  куда и засунули
сигаретные  блоки,  оставив  в  сумках  обычное,  не  вызывающее  подозрений
количество. Операция прошла успешно. После возвращения Башмаков отправился в
магазин и купил большой японский телевизор  со встроенным видеомагнитофоном,
о котором давно мечтала Дашка. Заволакивая коробку в квартиру, он чувствовал
себя первобытным  охотником,  завалившим  мамонта  и  втаскивающим в  пещеру
отбивную размером с теленка.
     - Наконец-то, Тапочкин, ты себя нашел!  - констатировала обычно  скупая
на похвалы Катя. - Уважаю!
     Дела пошли.  Но тут они лишились Гоши.  Оказалось, послом  может  стать
любой проворовавшийся  или проинтриговавшийся политик, а вот специалистов по
'жучкам' не так уж и много в Отечестве. Гошин отказ организовать 'прослушку'
посла  оценили где следует. Ведь  даже генералы-гэбэшники  ломались, секреты
продавали,  книжки  разоблачительные  писать  начинали,  а  тут,  смотри-ка,
какой-то  электромонтеришка  устоял.  Гошу   вдруг  вызвали   куда   следует
(называлось  это теперь  по-другому,  но  занимались  там  тем  же самым)  и
предложили работу в Афинах. Он поначалу даже  заколебался, не  хотел бросать
налаженный бизнес, но друзья подсказали, как из  Греции мо