животик. Теперь  лицо его  набрякло, а  щеки и  нос
стали крапчато-красными - верный признак того, что от "конвенционной" кружки
пива  он шагнул далеко  вперед. Из-за этого у них с Людмилой Константиновной
произошел конфликт, можно сказать, разрыв. Они разъехались в разные комнаты,
жили теперь каждый за  свой счет и даже холодильник  поделили пополам  - две
полки  одному,  две  полки  другому,  а  морозилку  разгородили  специальной
вертикальной фанеркой.
     Однажды,  после катастрофы  с приборами ночного видения,  Олег Трудович
поехал в "Стрелку" развеяться. Выпив, он зло прошелся по демократам, которых
уже тогда стали называть "демокрадами".
     - А  вот и  неправильно! - возразил  отец. - Страну развалили? А может,
так и  надо?.. Страна должна быть  людям впору!  Ты же  не покупаешь ботинки
семидесятого размера? А страна у  нас  была семидесятого. Вот и сократили на
несколько размеров. Я  при коммунистах  шестьдесят  четыре года прожил. Я-то
знаю,  как ночью  вскакиваешь от  того, что  тебе  сон приснился,  будто  ты
портрет  Брежнева вверх ногами заверстал!  Я-то знаю, как  это бывает, когда
пятнадцать лет ждешь квартиру, а потом вдруг тебя нет в списке...
     - Но ведь дали же!
     - Дали... Мать твоя теперь каждое утро трындит: "Если  бы не я, если бы
не я..." Говорит, чтобы  я ей отстегивал за  квартиру, потому что ей площадь
дали, а не мне! А  почему мне кто-то что-то давать  должен?  Почему? Человек
должен заработать и купить!
     - А если человек не может заработать?
     - Значит, он или дурак, или лентяй! Дурака надо лечить, а лентяя мне не
жалко.  Голодному человеку  надо не рыбу  жареную давать, а удочку, чтобы он
рыбки наловил!
     - Это, кажется, по телевизору вчера Гайдар говорил?
     - Ну говорил...
     Тем временем кто-то из посетителей почтительно приблизился к столику:
     - Валентиныч, в 74-м финал кто судил?
     -  Тейлор,  -  мгновенно  ответил отец  с некоторым даже недоумением по
поводу такой легкой незначительности вопроса.
     - Ага, спасибо. Сынок навестил?
     - Сынок. Наследничек. Вот учу уму-разуму!
     Характер  у  отца начал  портиться,  и  Башмаков  все реже заглядывал в
"Стрелку". Зато Людмила Константиновна стала регулярно наведываться к сыну
     -  всласть  пожаловаться  на  съехавшего с глузду Труда  Валентиновича.
Однажды мать приехала  заплаканная и  рассказала, что  денег отец совсем  не
дает,  приходит поздно  из бара  пьяный  и  смотрит до  трех  ночи по видику
чемпионаты  прошлых  лет.  Громко  кричит   и  выпивает  по  поводу  каждого
давным-давно забитого и выученного наизусть гола. А вчера даже упал в ванной
и разбил стеклянную полочку,  на которой стояли шампуни. А главное - женщина
у него появилась.
     -  Да ну что  вы  такое  говорите?  Какая женщина?! - возразила  Катя и
глянула  на  мужа  со  значением. Она и не  сомневалась,  что  все Башмаковы
отличаются генетической предрасположенностью к блудовитости. Последний роман
Труда Валентиновича  начался необычно. Как-то  раз  загулявший в баре мужик,
занимающийся  туристическим   бизнесом,  восхитился  футбольными  познаниями
бывшего верстальщика и подарил  ему  путевку  на  финал  чемпионата  мира  в
Лос-Анджелес с  заездом в Нью-Йорк.  Отец, до этого  ни  разу  не покидавший
пределы Отечества, вернулся потрясенный.
     - Олег, ты никогда не догадаешься, куда я залазил!
     - Куда?
     - В голову статуи Свободы. Пустая, что у твоей матери! В  этой поездке,
как  признался  впоследствии сыну  Труд  Валентинович,  он и познакомился  с
вдовой-генеральшей.  Та   сдала  иностранцам  четырехкомнатную  квартиру  на
Кутузовском и зимнюю дачу во Внуково, получала в месяц столько, сколько и не
снилось ее усопшему лампасному супругу, и разъезжала теперь по всему миру. В
поездке  между  генеральшей   и   Башмаковым-старшим  завязался  скоротечный
туристический роман, и, расслабившись на предотлетном  банкете, генеральша с
причитаниями и жалобами на ушедшее здоровье изменила усопшему мужу.
     - Ты понимаешь,  Олег,  сначала все на судороги жаловалась, а под конец
разошлась, как  молодая! Я чуть  зубы  не  потерял! По прилете в Москву  они
обменялись  телефонами  и  даже несколько раз  перезванивались.  Один  такой
разговор и подслушала Людмила Константиновна.
     - Ах,  бросьте вы, - высокомерно утешила Катя. - Ну куда он уйдет? Кому
он нужен?
     - Не скажи, Катенька...
     - А если и уйдет - скатертью дорога! Вы же сами говорите,  житья с  ним
нет.
     - Сама  уж не знаю. То  убила бы - прямо сечкой  для капусты и зарубила
бы!  А другой раз с утра не переругнемся, уйдет к  себе в "Стрелку" - и тоже
вроде как сама не своя хожу...
     - Вас не поймешь!
     На  следующий  день  жена  отправила   Башмакова   вести  среди   Труда
Валентиновича воспитательную  работу.  Отец еще больше разъехался нездоровой
полнотой, а  к красной крапчатости на лице  добавились фиолетовые прожилки и
бурые  пятна.  Он отрастил пушистые  сенаторские бачки и ходил в темно-синем
двубортном  пиджаке с металлическими пуговицами.  Поговорили  о том о сем, и
Олег мягко упрекнул разнуздавшегося папашу.
     - Пожаловалась! - пофиолетовел отец. - Она когда еще к вам  собиралась,
я сразу понял -  доносить побежала! А  кому мне  жаловаться, как она  меня с
тещей  всю  жизнь  угнетала?   Понятно,  белая  кость.  А  я  так  -  тубзик
егорьевский... Кто-то из завсегдатаев бара подошел к ним и перебил  разговор
обычным футбольным вопросом.
     -  Позже! Не видишь,  что  ли,  у меня  посетитель! -  отмахнулся  Труд
Валентинович. - Уйду я от нее к чертям собачьим!
     - К чертям или к генеральше?
     - Зачем  мне  эта старуха? Молодую  найду. Чтоб  грудь  торчком, секель
сверчком!
     - Здоровья-то хватит?
     - Хе!
     - А денег?
     - Отложены.  Я ж ей не сказал, что мы с  тобой материну избуху продали.
Она, курица, ничего не знает.
     -  Слушай,  ну что вы на  старости лет дурь развели!  Давай  мы  к  вам
приедем и вас помирим!
     -  Мириться?  Никогда.  Я   у  нее   грибного  супчика  из   кастрюльки
пол-половничка отлил. А она... Ты знаешь, что она мне заявила?
     - Что?
     - "Что"! Сказал бы, если бы она не мать тебе была...
     - Значит, не хочешь мириться?
     - Нет!
     ...Лежал  Труд Валентинович  в  затрапезной больнице,  в  переполненной
палате, на облезлой койке, заправленной бельем, серым, как  снег на обочине.
Врачи и  медсестры были раздражительны, хамливы или  же просто  презрительно
равнодушны. Лекарства  приходилось покупать  самим.  Людмила  Константиновна
перерыла  всю квартиру  (отец  и ей за  день до удара  все-таки  похвастался
заначкой),  но  ничего так и не нашла. У Труда  Валентиновича  отнялась  вся
левая  сторона,  и говорить он фактически не  мог, а  только слюняво бубнил.
Когда  он  увидел сына,  то,  мучительно  кривя  рот,  что-то  загукал. Олег
склонился над ним и только с третьего раза разобрал:
     - Спроси меня!
     Башмаков поначалу не понял,  а потом догадался и громко, внятно, словно
у отца пропала не только речь, но и слух, произнес самое  простое, что могло
прийти в голову:
     -  Лос-Анджелес.  94-й.  Финал.  Отец  закрыл  глаза,  наморщил  правую
половину  лба  и так  лежал  молча несколько  минут, а потом  заплакал, даже
как-то жалко захныкал, тряся головой.
     - Ну ладно, ладно, вспомнишь! - Людмила Константиновна погладила его по
волосам, вдруг страшно поредевшим буквально за несколько дней.
     Отца  выписали домой, предупредив родных, что  лучше  уже  не будет,  а
только хуже. Он лежал на своем диване, тупо уставившись в телевизор. Людмила
Константиновна  ухаживала  за  ним  самоотверженно  и  лишь иногда,  кормя с
ложечки и тетешкаясь, как с  ребеночком, вдруг  черствела лицом и спрашивала
скрипучим голосом:
     - Ну что же ты  к своей генеральше не уходишь? Иди! Только сначала куда
деньги  спрятал, вспомни!  Эх ты,  бабашка! Но  гнев  быстро иссякал,  голос
теплел, и мать как ни в чем не бывало гладила отца по голове, приговаривая:
     -  Ну, еще ложечку! За  Олега...  Видишь,  Олежек к нам пришел  -  тебя
проведать...
     Труд Валентинович поднимал на сына серьезно-бессмысленный взгляд, потом
в  глазах  появлялась  боль, он  морщил  правую половину лба и  выборматывал
только одному Олегу понятную мольбу:
     - Спроси меня!
     И,  не  дождавшись  вопроса,  начинал  рыдать,  сотрясаясь  всем  своим
исхудавшим телом.

     Место  выделили  на Домодедовском  кладбище,  почти возле аэропорта.  А
поскольку ехать туда нужно было через Завьялово, то и отпевать отца решили в
храме  Зачатия  праведной  Анны.  Отпевали  сразу  двух  покойников  - Труда
Валентиновича и какую-то старушку. Батюшка все  время повторял: "раба  божия
Антонина и раб божий Михаил". И это случайное  соседство двух чуждых усопших
в преддверии вечности странно укололо башмаковское сердце. Кстати, только  в
церкви Олег узнал, что  отец  крещеный  (спасибо  покойнице бабушке  Дуне!),
поэтому и Господу на  Страшном суде он  отрекомендуется  не своим  советским
чудизмом - Труд, а как положено - Михаил.
     Проводить Труда Валентиновича в  последний путь пришло  человек  десять
завсегдатаев "Стрелки". От Третьей образцовой типографии, где отец протрубил
столько  лет,  вообще  никого   не  было.  Зато  тот  самый  богатый  фанат,
отправлявший  его  в  Америку,  прислал  большой  букет алых роз на  длинных
шипастых стеблях, похожих на ровно нарезанные куски  колючей проволоки. Олег
Трудович подумал вдруг,  что  границу державы при нынешнем безденежье совсем
не  обязательно  обтягивать дорогой колючей  проволокой, а вполне достаточно
засаживать такими вот  розами. Батюшка  торопливо  вышел из  алтаря и  начал
отпевание. Башмаков, не вникая в полупонятный старославянский речитатив, мял
размягчившийся в  пальцах  конец свечки и размышлял о  том, что тело, как ты
его ни лелей, ни тренируй бегом, ни взбадривай контрастным душем, - рано или
поздно  оказывается в  таком вот обтянутом оборчатым крепом ящике. А душа...
Есть  ли она,  душа? Вдруг и  апостол  Петр  возле  райских  врат,  похожих,
наверное,  на   ворота  спецсанатория,   не   просто  так  для  собственного
удовольствия  ключами  позвякивает, а  напоминает  взыскующим  вечной жизни:
"Кончился ваш завод, мыши вы пружинные! А ключики-то вот они!.."
     А если душа - это вообще какая-то разрушительная  болезнь, запущенная в
разум, вроде компьютерного вируса? И Страшный суд - это всего лишь программа
по выискиванию и ликвидации таких вот душ-вирусов?..
     Священник вдруг оборвал речитатив,  строго  посмотрел на провожающих  и
сварливо сказал:
     - Если кто-то  забыл, напоминаю.  Крестятся православные люди следующим
образом: складываем пальцы щепотью, а затем -  ко лбу,  к животу, к  правому
плечу и к левому плечу. Усвоили?
     Все  виновато  переглянулись   и  старательно  закрестились.  Башмаков,
собиравшийся  по  окончании  отпевания  подойти   к  батюшке  и   коротенько
расспросить  про  свое  крестильное имя,  так  и  не  отважился  обеспокоить
сурового пастыря.  Похоронили отца  в мелкой могилке, вырытой экскаватором в
мерзлой земле. Кладбище было огромное, и сразу возле десятка могил толпились
родственники,  прощающиеся  с  покойными.  Издали  они  почему-то  напомнили
Башмакову кучки спорящих болельщиков, оставшихся на площади перед стадионом,
когда основной  народ уже  схлынул. Гроб с  Трудом Валентиновичем они  долго
возили туда-сюда,  ища  свой участок  и путаясь в  заснеженных кладбищенских
улицах и переулках. Потом прощались у могилы. Отец лежал в гробу потемневший
и нахмурившийся, словно мучительно вспоминал, кто же не смог забить решающий
пенальти  в  Лос-Анджелесе.  Башмаков наклонился и все-таки коснулся  губами
бумажного венчика на отцовском лбу. И не почувствовал ничего, кроме холодной
шероховатости бумаги. Людмила Константиновна, когда яму уже забросали, очень
расстроилась,  увидав, как могильщики перерубили  лопатой  длинные  шипастые
стебли великолепных алых роз.
     - Все равно тащат, - шепнул кто-то, - обрубки в венки вплетают...
     Поминали  отца  в "Стрелке",  и  выпившие завсегдатаи  почему-то  очень
серчали,  что Башмаков, в отличие  от  своего усопшего  родителя, в  футболе
совершенно  "не  копенгаген".  Через  несколько  дней  после  похорон  Дашка
принесла Башмакову новую, упакованную в коробку рубашку.
     - Завтра ты идешь к Корсакову.
     - А кто это?
     - Директор валютно-кассового департамента. Я договорилась.

27

     "М-да, - подумал  эскейпер, - не устрой меня Дашка в банк, с Ветой я бы
никогда  не  познакомился,  жил  бы  себе  спокойно  со  своей вечной  женой
Екатериной Петровной и  не собирал  бы сейчас манатки, чтобы бежать на Кипр.
Все  из-за  банка!"  "Без банков  жить  нельзя  на  свете, нет!" -  пели  на
юбилейном фуршете девчонки из кордебалета и выше головы,  точно в эсэсовском
приветствии, вскидывали ноги. ...Встреча с Корсаковым была  назначена на 12.
15.  Но  собираться  Башмаков начал с  самого  утра,  как только вернулся  с
пробежки.  Вымыл голову  и уложил  волосы  феном.  Потом  долго распечатывал
подаренную рубашку, выбирая из нее, словно из костлявой рыбы, многочисленные
булавочки. Костюм, с вечера отутюженный Катей, висел на  гардеробной дверце.
Одевшись,  с трудом  застегнув  новый  твердый воротничок  и  постояв  перед
овальным зеркалом, Олег  Трудович огорчился: пиджак был ему теперь великоват
и сидел мешком.  Поразмышляв, Башмаков пришел к выводу,  что без диоровского
галстука  не  обойтись.  Издали  банк  напоминал  огромную  ребристую  глыбу
зеленого льда  - айсберг, неизвестно как вынесенный на берег Яузы.  Стройка,
по всем признакам,  еще не закончилась: сбоку  стояли  вагончики-раздевалки,
высились штабеля облицовочной плитки. Рабочие-турки в синих куртках гортанно
улаживали   какой-то  производственный   конфликт.  Перед   входом  в   банк
располагался  просторный паркинг, уставленный умопомрачительными тачками. От
той стоянки, где еще недавно  прозябал Олег Трудович, эта отличалась так же,
как  продовольственная  "Березка"  времен  застоя  отличалась  от  кимрского
сельпо. Пропуск  был  заказан. Охранник,  одетый в черную  форму,  тщательно
изучил  сначала  обе  фотографии  в  паспорте,  потом  долго  вглядывался  в
башмаковское лицо. Сомнения  возникли явно  из-за того, что Олег Трудович за
последние два месяца похудел и "залучшал". Охранник наконец вернул паспорт с
пропуском и кивком приказал положить кейс на ленту агрегата, умеющего видеть
насквозь,  точно  такого  же, как в  аэропорту.  У  Башмакова даже  возникло
ощущение, будто он куда-то улетает. Далеко-далеко... В кейсе, кстати говоря,
ничего  не содержалось, кроме двух яблок  и банана:  Олег Трудович  как  раз
устроил себе  разгрузочный день. Да и вообще кейс он прихватил исключительно
для солидности. На экране возникли серые фруктовые силуэты, складывающиеся в
очевидную фаллическую картинку.
     -  Проходите,  -  сказал  охранник,  ухмыльнувшись.  Башмаков  вошел  в
полупрозрачный  стеклянный  стакан,   рассчитанный  на  одного   человека  и
устроенный  наподобие  шлюзовой камеры. На  мгновение  он оказался  замкнут,
потом дверь открылась, и Олег  Трудович  шагнул в огромный, ярко  освещенный
холл. На  ступеньках  широкой мраморной  лестницы его  встречала улыбающаяся
Дашка. И у Башмакова снова возникло какое-то аэропортное ощущение, словно он
прилетел издалека и дочь  встречает его после долгой разлуки, хотя на  самом
деле расстались  они  всего  несколько часов  назад  - Башмаков  вернулся  с
утренней пробежки, Дашка  же, докрашиваясь  на ходу и  дожевывая  бутерброд,
вылетала из дому.
     Сбежав со  ступенек, она поцеловала  отца в щеку, чего дома  никогда не
делала.  На ней была белая шелковая  блузка  и  строгий бизнес-костюм, но  с
очень короткой юбкой, обеспечивавшей полноценный обзор длинных стройных ног,
почти  незаметных при каждодневном  внутрисемейном общении.  Да и  вся Дашка
здесь, на открытом  стеклянно-мраморном пространстве,  воспринималась совсем
не так, как в тесной прихожей.
     - Как добрался?
     - Нормально  добрался.  Между  "Комсомольской" и "Красносельской"  пять
минут в тоннеле стояли...
     - Бывает. Пошли?
     - Пошли.
     И Дашка двинулась вперед особенной походкой, сочетавшей в  себе офисную
строгость  и  подиумную  заманчивость.  Дома  она  так  никогда  не  ходила.
Наблюдательный  Башмаков  отметил,  что  попадавшиеся  навстречу девушки  не
только  были одеты  почти так же, как Дашка, но  и двигались очень похоже. А
вот  встречные мужчины  делились на  две  категории  -  энергично-торопливые
юноши, летящие по коридору так, что галстуки за ними еле поспевали, и зрелые
мужи,  поспешающие  солидно,  словно  совершающие  неторопливую,  но  вполне
целенаправленную прогулку.
     Дашка вела отца по белым коридорам,  то и дело открывая какие-то  двери
пластиковой карточкой.
     "Боженька     ты    мой!    -    подумал    Башмаков.    -    Да    наш
секреченый-пересекреченый 'Альдебаран' просто вокзальный сортир по сравнению
с этим банком!"
     Наконец они остановились возле таблички:

     Директор валютно-кассового департамента В. П. КОРСАКОВ.

     - Тебе туда. Не волнуйся. Все  будет в порядке. Корсакова зовут Валерий
Павлович... Ну, ни пуха!
     - К чертям собачьим!
     Дашка сдала отца  высокой,  изысканно тощей  девице Вале, дежурившей  в
приемной. При этом девушки по-особенному переулыбнулись:
     - А мы к ва-а-ам! - пропела дочь.
     -  А мы зна-а-аем! -  отозвалась тощая. И  Башмакову приоткрылись вдруг
некие специальные отношения,  связывающие меж  собой секретарш всего мира. В
детстве  он читал  одну дурацкую  книгу, в ней члены тайного  революционного
общества в  любой части  планеты,  хоть  в мертвой пустыне,  откликались  на
пароль: "месс-менд". Шепни: "месс-менд" - и тут же из бархана, вытряхивая из
ушей песок, вылезет сподвижник.  А у  секретарш всего мира пароль запрятан в
улыбку.
     - Вы уж моего папочку не обижа-айте! - улыбнулась Дашка.
     -  Не  оби-идим!  -  улыбнулась Валя. Ровно  в 12.15  Башмаков вошел  в
просторный, не  меньше,  чем у  Верстаковича,  кабинет.  Корсаков был  почти
молод,   но   уже  совершенно,  ослепительно   лыс.   Заученным   движением,
напоминающим  ход конем, директор вышел  из-за стола, пожал Башмакову  руку,
кивнул на стул у приставного столика, а сам  сел  напротив. После нескольких
обычных анкетных вопросов он вдруг спросил:
     - Ну как там стены?
     - Стоят,  - автоматически отозвался Башмаков и сообразил, что  Корсаков
тоже выпускник МВТУ. Только бауманец мог спросить про "стены".
     -  А  из  НПО  "Старт"  почему  ушли?  -  поинтересовался  директор.  -
Сократили?
     - Нет. Закрыли тему вместе с лабораторией. Мы  же сначала на "Буран", а
потом на "Альфу" работали...
     - Чем после сокращения занимались?
     - Бизнесом...
     - Каким, если не секрет? - встрепенулся Валерий Павлович.
     -  Да  нет,  какой  же  секрет!  Сначала  оптическими  приборами, потом
автомобилями, - внутренне покраснев, залепил Башмаков.
     -  Тогда  понятно...  С  автомобильным бизнесом  сейчас  трудно.  Рынок
перенасыщен. Весь мир нам свое старье гонит! - горько вздохнул Корсаков.
     - Гонит... - подвздохнул Олег Трудович.
     Корсаков покачал глянцевой лысиной, и у Башмакова мелькнула мысль: а не
натирает ли он ее  по  утрам  специальным составом - для блеска?  Времена-то
какие! Чего только не напридумывали. Блеск и сила здоровой лысины...
     - И сколько, если не секрет, вы зарабатывали?
     Башмаков,  уже  не  краснея  ни  внутренне,  ни  внешне,  умножил  свои
совокупные доходы на стоянке втрое и  назвал сумму.  Корсаков снова бликанул
лысиной,  и  Башмаков  подумал:  "А  не  полирует  ли  он  ее? После каждого
посетителя достает специальную  фирменную бархотку от 'Проктер энд  Гэмбл' и
тщательно наводит блеск,