ество,  за низкий рост,  за
раннюю лысину, поить дорогим шампанским рослых стриптизерок.  В  Стокгольме,
боясь компромата, он на стриптизе ни разу не был.
     Поначалу  домой  он  приходил  сам.  Позже его  стали  приносить. Когда
кончились деньги, в  ход пошли шмотки, из-за  которых пьяный  Гоша  дрался с
женой. Не сумев в  одной из потасовок отбить шубу из опоссума,  купленную на
рождественской распродаже  с  фантастической скидкой, Татьяна  тоже  запила.
Японский телевизор они уже относили  на продажу вместе. В их  квартире царил
настоявшийся смрад гармоничного семейного пьянства.
     Единственный, кто  мог остановить все это безобразие, Петр Никифорович,
уже  полгода  как лежал  на Востряковском кладбище.  Отчаянные попытки  тещи
спасти сына  и невестку оказались безрезультатными,  и тогда кончать с  этой
жутью отправилась Катя,  прихватив с  собой для убедительности Башмакова. Но
дело завершилось тем, что  Олег Трудович, доказывая Гоше пагубность алкоголя
и  провозглашая  тосты  за трезвость, сам напился до  состояния, близкого  к
невесомости.   Татьяна  остановилась   первой,   обнаружив  вдруг,  что  ей,
тридцатисемилетней,  в  пьяном угаре удалось сделать  то, что не удавалось в
течение многих лет под контролем опытных врачей и ведя относительно здоровый
образ жизни, а именно -  зачать ребенка. Зато Гоша, узнав про наклюнувшегося
наследника, не только не остановился,  а на радостях  наддал еще. И тогда на
семейном  совете  его  решили  лечить.  Выискали  по  объявлениям  надежного
психонарколога и собрали деньги. В клинику страждущего повезли сообща.
     Психонарколог, двухметровый  мужик  с  волосатыми  руками  зубодера,  с
голосом  шталмейстера   и  взглядом   деревенского  колдуна,  сначала  долго
выслушивал  многословные  объяснения  родственников, а потом  поворотился  к
мучительно трезвому Гоше и спросил:
     -  Георгий  Петрович,  ну  что  мне  с  вами  делать -  кодировать  или
торпедировать?
     - Кодировать! - в один голос вскрикнули теща и Катя.
     - По-моему, торпеда надежнее! - высказался рассудительный Башмаков.
     -  Я  это учту!  - кивнула Катя и  обидно поглядела на не очень свежего
Олега Трудовича.
     Психонарколог походил вокруг Гоши и попросил его вытянуть руки - пальцы
мелко дрожали.
     - Да ну ее, водку проклятую! Как думаете, Георгий Петрович?
     - Может, не надо? Может, я сам? - взмолился башмаковский шурин.
     - Конечно, сам! А мы только поможем. Чуть-чуть...
     С этими словами  врач уложил его на кушетку и вкатил могучий укол прямо
в белый, беззащитный  зад. Потом  усадил в  кресло,  дал испить  из пузырька
какой-то водицы, приказал закрыть глаза  и начал уверять испуганного  Гошу в
том, что  тело  его  расслабилось,  настроение отличное и  что он уже  почти
совсем спит. Когда пациент смежил очи, психонарколог предупредил, что сейчас
начнет  считать - и  Гошины руки сами  собой, без  всякого усилия поднимутся
вверх. И  действительно, на  счет  'раз' пальцы, подрагивая,  оторвались  от
подлокотников, на 'два' медленно  поползли  вверх.  По  мере  того  как врач
считал, Гошины руки плавно поднимались, пока не коснулись лба, при этом лицо
осталось безмятежным и задумчивым, точно он видел какой-то загадочный сон.
     Как  только  ладони достали  лба, психонарколог  прекратил счет и начал
страшным голосом  рассказывать о  том, какая жуткая гадость  водка, как  она
разрушает печень,  почки, мозг и лишает мужчину заветной силы. (В этом месте
шурин  сквозь  сон  улыбнулся.)  А  когда врач объявил,  что  теперь  каждая
клеточка Гошиного  организма возненавидит  алкоголь, даже пиво и забродивший
квас,  пациент  тревожно  нахмурился.  Потом  его   руки  под   мерный  счет
гипнотизера медленно вернулись на подлокотники.
     - Проснитесь! - рявкнул психонарколог.
     Гоша  открыл  глаза,  и  Башмаков, к  своему изумлению,  прочел  в  них
непреодолимое желание напиться сразу же после выхода из кабинета.
     -  Ну  вот вы и здоровы!  Вам  хорошо. Алкоголь вам  больше не нужен! -
заулыбался врач и  добавил ленивым канцелярским голосом: -  Распишитесь  вот
тут! С правилами ознакомлен, претензий не имею и так далее...
     - Зачем? - предчувствуя беду, спросил Гоша.
     - А чтобы, дорогой Георгий Петрович, меня в тюрьму не посадили, если вы
все-таки выпьете и помрете...
     - Как это умрет? - всплеснула руками теща.
     - Неужели умирают? - ужаснулся Башмаков.
     -  Еще  как!  Ведь алкоголь -  яд...  -  охотно  подтвердил  врач. - До
революции  был даже такой случай. Один купец  на спор  споил цирковому слону
ведро смирновской водки - и слон умер...
     - Так ведь ведро! - усомнился Олег Трудович.
     -  Но  ведь   и  Георгий   Петрович  не  слон,   кажется,  -   объяснил
психонарколог.
     - Зачем же слон стал пить? - удивилась Катя.
     - А зачем Георгий Петрович пьет? - в свою очередь удивился врач.
     - А купец? - поинтересовалась Татьяна.
     - Купца застрелил  хозяин  цирка.  Шумная  была  история. Его потом еще
знаменитый адвокат Плевако защищал... Расписывайтесь - и с чистой печенью на
свободу!
     Гоша расписался - и огонек веселого предчувствия скорой  рюмки дрогнул,
как пламя свечки на ветру, и тут же погас в его очах.
     - В глаза! Посмотрите мне в глаза!!! - вдруг снова гипнотизерским басом
заорал врач и просветлел. - Ну вот теперь порядок.
     Он открыл тумбу стола, достал оттуда початую бутылку  столичной водки и
граненый стакан. Наполнил его по самый край и протянул свежезакодированному:
     - Выпьем, Георгий Петрович!
     На Гошином лице выразился тошнотворный ужас, и, схватившись одной рукой
за живот, а другой за горло, он выскочил из кабинета.
     -  Туалет  налево!  -  крикнул  ему   вдогонку  психонарколог  и  выпил
содержимое  стакана  не морщась. Закодированный  Гоша очень изменился:  стал
говорить  медленнее,  по  нескольку  раз  в  день  принимал  душ,  постоянно
пересчитывал деньги в бумажнике, а главное - какую бы жидкость ему теперь ни
предлагали, даже молоко, он сначала пробовал на язык и, лишь убедившись, что
там  нет ни  капли  алкоголя,  допускал эту  жидкость  вовнутрь. Иногда,  по
рассказам Татьяны, ночью он вдруг вскакивал с постели в  холодном поту. Гоше
снился  один  и тот же кошмар: кто-то злоумышленно наливает  ему вместо воды
водку, а он по неведению выпивает...
     Зато в  Гоше проснулся дух предпринимательства. Он  изучил  конъюнктуру
рынка  и решил стать  'челноком',  дабы долгожданный  младенец не начал свою
ребеночью жизнь  в  квартире, опустошенной  пагубой родительского  пьянства.
Татьяна,  несмотря на свой недевичий возраст, беременность переносила легко,
и они стали  возить в Польшу товар,  в основном пластмассовые цветы, которые
пользовались  там  почему-то большим спросом, а у  нас  стоили копейки,  ибо
обезденежившим  людям было  не  до  цветов, тем  более  синтетических.  Дело
оказалось довольно  выгодным: на вложенный  доллар наваривалось целых три. И
вскоре в квартиру вернулся телевизор,  а через некоторое время и шуба, круче
прежней.
     Однако  растущий  Татьянин  живот  становился  серьезной  помехой,  ибо
челночный бизнес требовал  не  только крепких  рук для таскания баулов, но и
определенных  таранных  свойств  тела,  особенно  при   посадке   на   поезд
Москва-Варшава.  Гоша  в  своем  предпринимательском  разбеге вдруг  остался
один-одинешенек, а вовлекать  в бизнес постороннего человека, как потом имел
возможность убедиться Олег Трудович, небезопасно.
     Вот тогда Катя приказала Башмакову купить цветы и отправляться вместе с
Гошей в Варшаву.

16

     За  воспоминаниями  эскейпер сам не заметил,  как набил  баул  одеждой.
Сумка  стояла  посреди  комнаты,  раздувшаяся  и  накренившаяся  по  причине
отсутствия одного  колеса.  Прав был  Гоша: колеса в  бурном челночном  деле
долго не держатся.
     'Как же я такой таскал?' - изумился Башмаков, еле отрывая баул от пола.
     И  вдруг  его  осенило,  да  так  внезапно,  что  даже  мошки  в глазах
замелькали: 'А если Вета просто передумала? Ведь папаша  честно предупредил:
поматросит  и бросит...  Значит, все-таки 'елка'?..'  Пребывая  в  состоянии
лежачей забастовки  против подлости  бытия, Олег Трудович не  только  хлебал
пиво  и размышлял о зависимости женского характера от формы бюста, он еще на
основании  личного  опыта  изобрел  собственную  классификацию женщин.  Весь
прекрасный пол вдумчивый Башмаков подразделил на пять типов:
     женщина-кошка,
     женщина-вагоновожатая,
     женщина-капкан,
     женщина-елка,
     женщина-кроссворд.
     Когда  отношения   с  Ветой   зашли  уже   далеко,  эскейпер  попытался
классифицировать свою  юную любовницу согласно  разработанной им системе. Но
так и не смог -  запутался.  У Веты имелись черты и  'капкана', и 'елки',  и
'кроссворда'. Молода еще, не затвердела... Хотя шалопутная Оксана, например,
сосвежу  была уже  очевидной 'кошкой'. И  Катя 'вагоновожатой'  стала  очень
рано, очевидно,  из-за  профессии.  А Принцесса, наверное, родилась 'елкой'.
Зато Нина Андреевна превратилась  в  'капкан' не сразу, далеко не сразу. Что
же   касается   'кроссворда',  то   любая   женщина  старается   прикинуться
'кроссвордом', но в  чистом и совершенном  виде Олег  Трудович  столкнулся с
этим  дамским  типом  лишь  однажды  -  на  общесоюзной  научно-практической
конференции  'Химия  и  космос'  в  Ленинграде.  Впрочем,  женщина-кроссворд
утомительна, но неопасна. В отличие  от женщины-елки.  Эта  - страшное дело!
Женщины-елки,  особенно  после  того,  что  Принцесса  сотворила  с Джедаем,
вызывали у Олега Трудовича ненависть. Стоит, понимаешь ли, такая разряженная
елка  посередке  -  и  все мужики  должны  водить  вокруг  нее  хороводы,  а
самый-самый в  красном  колпаке обязан стоять под ветками наготове с мешком,
полным  подарков. И если в мешке  подарков, не дай Бог, маловато, то красный
колпак  отбирается, несчастный  гонится  прочь,  а  его  место  под  ветками
занимает другой  - с мешком побольше. Ему-то и вручается переходящий красный
колпак.
     Бедный Рыцарь Джедай  совсем ошалел и засуетился, видя, как непоправимо
пустеет  его  мешок  с  подарками   и,  следовательно,  он  может   лишиться
переходящего  красного колпака. А Принцесса между тем выпорхнула из блочного
бирюлевского замка  на  простор  полей,  устроилась  в  турфирму 'Калипсо' и
самолично  убедилась в том, что  времена  резко  изменились:  вокруг  просто
полным-полно мужиков, не знающих, куда девать свои огромные, размером вот  с
этот  польский  баул, мешки с  подарками.  Каракозин  страшно занервничал  и
совершал одну глупость за другой. Он поссорился с привередливым заказчиком и
ударом ноги вышиб железную  дверь, которую только-только  сам же старательно
установил. Из фирмы  'Сезам'  его  выгнали. Джедай начал метаться в  поисках
денег,  вспомнил  шабашные времена и устроился  каменщиком  на строительство
особняка где-то  на  Успенском шоссе.  Через  какое-то  время он  с  помощью
нехитрых  арифметических  действий уличил подрядчика  в утаивании  денег  от
рабочих,  набил ему морду и  снова оказался без работы. Тогда, учитывая свою
склонность  к  силовым  решениям жизненных  осложнений,  Каракозин  поступил
вышибалой в казино 'Арлекино'. И поначалу все  шло  прекрасно. Но однажды он
сгреб какого-то мозгляка.  Тот  так напился,  что мог лишь выть по-волчьи да
еще кусать проходящих мимо дам за ягодицы. Джедай отвел его в уютное место и
прицепил наручниками  к  батарее  парового  отопления.  Как  только  мозгляк
протрезвел настолько, что смог связно выражать мысли, он первым делом назвал
место  своей  работы  -  пресс-центр  Администрации  Президента.  Каракозина
вышибли...
     Тут-то Башмаков и  предложил ему за  компанию отправиться в  Польшу.  И
Джедай не только согласился, надеясь радикально пополнить мешок с подарками,
но и развил такую  бурную деятельность,  что Олег Трудович почувствовал себя
птахой,  залетевшей   по  собственной  дури  в  аэродинамическую  трубу.  На
каракозинской 'божьей коровке' они метались по Москве, скупая все, что могло
заинтересовать  взыскательного польского потребителя:  пластмассовые  цветы,
градусники,  детские  игрушки,  водку  и,  конечно,  американские  сигареты,
стоившие во внезапно обнищавшей Москве дешевле, чем в благополучной Варшаве.
     Потом  все это  тщательно упаковывали, прикрывая  запретные  сигареты и
водку  разными синтетическими  невинностями. Казалось,  Каракозин  всю жизнь
занимался  именно  этим.  Тогда-то  он  и  смастерил  для  себя  и Башмакова
специальные брезентовые баулы-рюкзаки с двойным дном и съемными колесами.
     -  Если наладить выпуск таких баулов, - утверждал Рыцарь Джедай,  - то,
учитывая всенародный размах челночества,  можно озолотиться! Хватит  даже на
спонсирование отечественной космонавтики!
     - Ты  сначала так  съезди, чтоб  тебе самому  хватило! -  хмуро заметил
Гоша, которого раздражала  жизнерадостная ураганность Каракозина. - А колеса
тебе во время посадки отломают...
     Гоша оказался прав. Колесо  отлетело  и  пропало во  время самой первой
поездки.
     Белорусский  вокзал, куда  они  приехали на 'божьей  коровке',  набитой
тюками  и баулами, напоминал зону  срочной  эвакуации:  сотни  людей  несли,
тащили, волокли, катили, перли, кантовали, толкали,  пихали мешки,  коробки,
баулы,  тележки,  рюкзаки,  сумки,  рулоны  и  много  еще  разного  всякого.
'Челноки' толкались, переругивались, и,  хотя у каждого был не только билет,
но  и  загранпаспорт, все  так  торопились  к поезду,  будто  он  был  самым
последним,  спасительным, а опоздавших  ждала  лютая смерть. У одного мужика
лопнул мешок  -  и оттуда посыпались сотни маленьких пластмассовых Чебурашек
вперемешку с крокодилами Генами.
     - А это для чего? -  спросил недовольный Гоша, когда Каракозин вынул из
багажника 'Победы' гитару с автографом барда Окоемова.
     - Для души! - весело ответил Джедай.
     - 'Для души'... Машину-то где оставишь?
     - В переулке.
     -  Смотри, сопрут! -  предупредил Гоша: после кодирования он стал очень
подозрительным.
     - Сядут за кражу антиквариата! - парировал Джедай.
     - Может, возьмем носильщика? - предложил  Башмаков, кивнув на  огромные
сумки.
     - Сами дотащим! - отмел Гоша: после кодирования он стал очень скупым.
     Когда,  обливаясь  потом  и  не  чувствуя  рук,  они  доперли багаж  до
платформы, штурм поезда был в самом разгаре. Вещи затаскивались через двери,
впихивались в  окна. Со всех сторон  доносилась такая  глубинная  и  богатая
матерщина, что Башмаков  сразу догадался: прозаики новой волны изучают жизнь
исключительно на вокзалах, во время посадки на поезд.
     - Ведь и не  сядем...  Четыре минуты осталось! - несмотря на свой опыт,
занервничал Гоша: после кодирования он стал тревожно-мнительным.
     Рыцарь Джедай  с полководческим спокойствием осмотрел  весь  этот хаос,
решительно  протиснулся к  вагонной двери  и  стряхнул  с  подножки  мужика,
закатывавшего,  точно жук-навозник,  огромный  мешок. Тот  глянул  на Джедая
белыми от ярости глазами.
     - С гитарой пропустите! - вежливо попросил Каракозин.
     - Ты чево-о? - закоричневел мужик.
     - С гитарой, говорю...  - пояснил  Каракозин и кивнул на инструмент.  -
Вещь дорогая! С автографом. Пропустите, пожалуйста!
     - Ты чево-о-о?
     - А ты чево-о-о-о?  - визгливо вдруг вмешалась проводница. - Не видишь,
что ли: с гитарой человек? Пропусти!
     Через две минуты вместе со своим  нешуточным  багажом  они уже сидели в
купе, а  народ все еще продолжал штурмовать поезд. Гоша огорченно  оглядывал
измазанный  при  посадке рукав  куртки.  Каракозин потренькивал  на  гитаре.
Четвертым пассажиром  в  купе  оказался интеллигентный гражданин  в  толстых
очках. Он объявился,  когда  поезд уже тронулся и платформа тихо отчалила. С
его лица еще не сошел экзистенциальный ужас человека опаздывающего.
     - Я, кажется,  с вами, - сообщил он  и глянул на  компаньонов далекими,
печальными глазами.
     - Билет покажите! - потребовал Гоша.
     - Вот, извольте... А сумочку можно куда-нибудь поставить?
     -  Каждый пассажир имеет право  быть  везомым и  везти ручную  кладь, -
наставительно подтвердил Каракозин.
     Ручная кладь представляла собой набитый товаром  брезентовый  чехол,  в
котором туристы  перевозят  разобранные  байдарки. В верхнюю  багажную  нишу
запихивали его всем миром.
     - Вот так и пирамиды строили! - предположил, отдуваясь, Башмаков.
     - В следующий раз дели на  две сумки! - хмуро присоветовал Гоша,  снова
испачкавший только что отчищенный рукав.
     -  Извините,  -  смутился очкарик,  забился  в уголок купе,  достал  из
наплечной сумки книгу под названием 'Перипатетики' и зачитался.
     Убегающий заоконный  - пока еще московский  - пейзаж  был представлен в
основном   личными   гаражами,   слепленными  из  самых  порой   неожиданных
материалов.  Один,  к  примеру,  был  сооружен  из  больших  синих  дорожных
щитов-указателей  и  весь  пестрел  надписями  вроде:  'Кубинка  -  18  км',
'Александров  -  74  км',  'Тула  -  128  км',  'Симферополь   -  1089  км',
'Счастливого пути!'
     - Я  где-то читал,  -  заметил Каракозин, глядя в окно,  - что в России
птицы,  живущие  возле  прядильных  фабрик,  вьют  гнезда  из  разноцветного
синтетического  волокна. Очень красиво  получается. Иностранцы  за  безумные
деньги покупают!
     -  Зачем?  -  удивился Гоша.  - У  них там такие  же  птицы и такие  же
фабрики.
     - Заграничные птицы  давно обуржуазились и не  понимают прекрасного!  -
тонко поддел Джедай.
     -  А  я  читал, -  вмешался Башмаков,  -  что  один человек, по фамилии
Зайцух, построил себе дачу из пустых бутылок.
     - Простите, а он случайно  не родственник писателю Зайцуху? - деликатно
проник в разговор очкарик.
     - Не  исключено,  - кивнул Гоша,  давно уже не читавший  ничего,  кроме
секретных инструкций по установке 'жучков' и борьбе с ними. - Одни из пустых
бутылок городят, другие - из пустых слов. Родственнички...
     - А не выпить ли нам по этому поводу? - предложил Каракозин.
     Так и  сделали.  Когда доставали снедь,  Башмаков  подумал: 'а ведь  по
тому, как собран человек  в дорогу, можно  судить о его семейном положении и
даже  о  качестве  семейной  жизни!'  Очкарик  достал  завернутые  в  фольгу
бутерброды, овощи, помещенные в специальные, затянутые пленкой пластмассовые
корытца.  Майонезная  банка   с  кусочками  селедочки,  залитыми  маслом   и
пересыпанными  мелко  нарезанным луком,  окончательно  подтверждала: очкарик
счастлив в браке. Сам  Башмаков и его  шурин  были собраны, конечно,  не так
виртуозно,  но  тоже  вполне  прилично.  Правда,  Татьяна  положила  Гоше  в
целлофановый  пакет побольше  фруктов и  овощей, но зато Катя снарядила мужа
куском кекса, испеченного тещей. А вот  Каракозин выложил на стол всего лишь
обрубок докторской  колбасы, половинку бородинского  хлеба  и  выставил  две
бутылки водки. Это было явное преддверие семейной катастрофы.
     Джедай,  умело  совпадая  с покачиванием  вагона,  разлил  водку  в три
стакана, которые перед этим с завидной  легкостью получил у проводницы. Гоша
смотрел на  приготовления  так,  как парализованный  центрфорвард смотрит на
игру  своих недавних одноклубников. А  тут еще очкарик  невольно подсуропил,
заметив, что количество  стаканов  в некотором смысле не соответствует числу
соискателей.
     -  Ничего-ничего, -  успокоил  Джедай. -  Просто человек на заслуженном
отдыхе.
     Гоша  с  ненавистью  посмотрел  на  Каракозина, потом  с  укоризной  на
Башмакова, а  затем, чтобы  не  так остро  завидовать чужому счастью, достал
калькулятор, списки товаров, залез на верхнюю полку и углубился в расчеты.
     -  За  что,  товарищи,  хотелось бы  выпить... -  подняв стакан,  начал
Джедай.
     - Вы меня, конечно, извините, - мягко  прервал его  очкарик. -  Но я не
очень люблю