слово 'товарищ'.
     -  Но мы  же и не  господа! -  Башмаков даже осерчал на  это занудство,
оттягивающее миг счастливого отстранения от суровой действительности.
     - Как же к вам прикажете обращаться? - спросил Джедай.
     - Мне  кажется, самое лучшее  обращение, к  сожалению,  забытое,  - это
'сударь'... - предложил очкарик.
     - А еще лучше - 'сэр'! - рыкнул сверху Гоша.
     -  Дорогой  сударь...  Простите,  не  знаю вашего  имени-отчества...  -
обратился к очкарику Джедай.
     - Юрий Арсеньевич.
     - Так  вот,  дорогой Юрий Арсеньевич, я слово 'товарищ' люблю не больше
вашего. Кроме того, мы с Олегом Термидоровичем, - он кивнул на потупившегося
от приступа  смеха Башмакова, - немало постарались, чтобы эту 'товарищескую'
власть  скопытить. Даже медали за 'Белый дом' имеем. Но  в данном конкретном
случае  никакие  мы не господа,  не судари,  а тем более не сэры.  Мы  самые
настоящие товарищи,  ибо  объединяет нас  самое  дорогое, что  у  нас есть в
настоящий момент,  - наш товар. Вот я, товар-рищи, и предлагаю выпить за ум,
честь и совесть нашей эпохи - за конъюнктуру рынка!
     - Никогда не думал о такой этимологии, - пожал плечами Юрий Арсеньевич.
     Сверху донеслось невнятное бормотание Гоши, подозрительно  напоминающее
неприличный синоним к слову 'пустобол'.
     Водка  сняла  предпосадочную  напряженность,  тепло затуманила  душу  и
сблизила.
     - Что везем? - дружелюбно спросил Джедай.
     -  Сковородки  из  легких  сплавов и часы  ручные  'Слава'.  Календарь,
автоподзавод, на 24 камнях, - отрапортовал очкарик с готовностью.
     -  Неожиданное   решение.  Что  скажет  главный  эксперт?  -  Каракозин
посмотрел на Гошу.
     Тот свесился со своей верхней полки  и молча глянул на Юрия Арсеньевича
так, словно попутчик  в этот момент закусывал не селедочкой,  а собственными
экскрементами.
     - А в чем, собственно, дело? - заволновался очкарик.
     - Насчет  сковородок  не знаю - не  возил. А вот  часы  в прошлый раз я
дешевле своей цены сдал, чтоб назад не переть, - объяснил опытный Гоша.
     - Там наших часов столько, что уже  и собаки  в 'котлах' ходят. Сколько
везете?
     - Сто, - упавшим голосом доложил Юрий Арсеньевич.
     - Сами додумались или кто посоветовал?
     - Посоветовали. А что же тогда идет?
     -  Фотоаппараты,  разная  оптика, медные  кофеварки,  цветы,  сигареты,
конечно...
     - Цветы... Какие цветы? Живые?
     - Мертвые, - обидно гоготнул Гоша.
     - Что же делать?
     - Теперь уже ничего...
     -  Да-а...  Прав  Хайдеггер...  Проклятый  'Dasein'!  -  вздохнул  Юрий
Арсеньевич.
     - А Хайдеггеру вашему передайте, что он козел  и дизайн тут ни при чем,
- разъяснил Гоша. - Дело в конъюнктуре.
     -  Не  волнуйтесь!  -  утешил  расстроившегося  очкарика  Джедай.  -  Я
предлагаю второй тост. И опять за конъюнктуру рынка, ибо все мы из нее вышли
и все в нее уйдем! Она мудра и справедлива, ведь, пока  мы едем, конъюнктура
рынка  может  и   поменяться.  Например,  Пьер  Карден  выпустит  на  подиум
манекенщицу с часами на обеих руках. И спрос страшно подскочит...
     Гоша,   после  кодирования  совершенно  утративший  чувство  юмора,  от
возмущения повернулся к стенке. Выпили  еще и некоторое время молча смотрели
в окно: пошли уже подмосковные леса и садовые домики, тоже построенные порой
черт знает из чего. Но иногда мелькали замки из красного кирпича.
     -  Надо же, прямо поздняя готика! -  покачал головой Юрий Арсеньевич. -
Интересно, какие привидения будут водиться в этих замках?
     -  Стенающие  души  обманутых  вкладчиков  и  блюющие  тени отравленных
поддельной водкой, - мгновенно ответил Каракозин.
     Башмаков предложил по этому поводу выпить.
     - А кто  такие перипатетики? - спросил он через некоторое время, кивнув
на книжку, лежавшую обложкой вверх.
     - Это ученики Аристотеля - Дикеарх, Стратон, Эвдем, Теофраст, - ответил
очкарик.
     - Попрошу не выражаться, - пошутил Джедай. - Вы философ?
     - Философ.
     - А по профессии?
     - По профессии.
     - Удивительное дело! - восхитился Каракозин. - Первый раз в жизни пью с
философом по профессии.
     -  Аристотель  говорил,  что  философия  начинается   с   удивления.  Я
профессор. Преподавал философию в Темучинском пединституте.
     - А это где?
     - Темучин? Это бывший Степногорск, столица Каралукской республики.
     - А что, теперь есть и такая?
     - Есть, - сокрушенно вздохнул философ.
     - Здорово! - обрадовался Каракозин.
     - Вы полагаете? - Юрий Арсеньевич поднял на него грустные глаза.
     -  Конечно. По семейному преданию, один  из моих  предков происходит из
Каралукских степей.
     - Там полупустыня, - поправил философ.
     - А как же вы... здесь... Ну, вы меня понимаете?  -  спросил деликатный
Башмаков.
     - Это долгий и грустный рассказ.
     - А мы никуда не торопимся.
     Свою  историю  профессор  рассказывал  долго  и  подробно  -  почти  до
Смоленска, где  был вынужден прерваться и сбегать в привокзальную палатку за
выпивкой, потому что на сухую повествовать обо всем, что с ним случилось, не
мог.
     ...До революции на том месте, где сейчас столица суверенной Каралукской
республики,  был  небольшой  казачий поселок  Сторожевой.  Кочевавшие окрест
каралуки  изредка  наведывались  туда,  так сказать,  в  целях  натурального
обмена. В конце 20-х  поблизости от Лассаля (так переименовали поселок после
революции,  в  честь  знаменитого  революционера)  нашли ценнейшие  полезные
ископаемые  и вскоре  начали  возводить единственный в своем роде химический
комбинат.  Строителей  понаехало  со всей страны  - тысячи, и  поселок очень
скоро  превратился  в  город.  Задымили  первые  трубы.  Каралуки  иной  раз
подкочевывали сюда, чтобы с выгодой продать  строителям пастушеские припасы.
Занимались  они в основном  кочевым животноводством и любили рассказывать за
чашей пенного  кумыса легенду  о том,  как  Чингисхан, стоя  в здешней степи
лагерем, чрезвычайно хвалил качество местного  кумыса и  девушек, трепетных,
как юные  верблюдицы. Каралуки  были поголовно безграмотные по  той  простой
причине, что своего алфавита они так и не завели. Во время гражданской войны
английский  резидент  майор  Пампкин составил,  правда,  на  основе латиницы
какой-то  алфавитишко, но тут  пришел Фрунзе  со  своими красными дивизиями,
Пампкина перебросили  в Китай  -  на том  дело и кончилось.  Так и  остались
каралуки до  поры  до времени неграмотными скотоводами,  и комбинат называли
промеж себя 'юрта шайтана'.
     Во время войны в  Мехлис (так  к тому  времени  переименовали  город, в
честь главного редактора газеты  'Правда') эвакуировали оборудование сразу с
нескольких  взорванных  при  отступлении  химзаводов,  сюда  же  перебросили
получивших бронь от фронта специалистов-химиков с семьями. И как-то так само
собой  получилось, что во всем бескрайнем СССР не осталось больше ни  одного
завода,  производящего  селитру, кроме мехлисского.  Доложили  Сталину.  Тот
постоял перед картой в задумчивости, пыхнул несколько раз трубкой и молвил:
     - Мехлис - столица большой химии! СССР - дружная семья народов. Будущее
социализма - это кооперация и координация! А что там каралуки?
     - Кочуют, Иосиф Виссарионович!
     - Хватит уж, покочевали.  Учить их будем,  приобщать к социалистической
культуре! Вот только Гитлеру шею свернем...
     Так возник гигантский  производственный  комплекс,  а в жизни  кочующих
каралуков  наметились великие  перемены.  Дымил заводище.  Народ  прибывал и
прибывал  со  всех  концов  страны.   После  Победы  вокруг  'юрты  шайтана'
понастроили  больниц, школ, домов культуры,  детских садов. В  это  же время
первые каралуки вернулись из Москвы  в шляпах и пиджаках, к широким лацканам
которых  были  привинчены  синие  вузовские  ромбики.  А  в  начале  60-х  в
Степногорске  (так  переименовали город после разоблачения культа  личности)
открыли  педагогический  институт.  Юрия  Арсеньевича,  молодого  выпускника
философского  факультета  МГУ,  вызвали  в  райком  и  торжественно  вручили
комсомольскую путевку: мол,  надо поднимать братьев наших меньших на  высоты
современного знания! Наука в республике только зачиналась, специалистов было
мало, и  Юрия Арсеньевича включили в группу филологов, которым было поручено
разработать  каралукский  алфавит. Конечно, главная работа  легла на  головы
столичных лингвистов  и представителей  нарождающейся местной интеллигенции,
но как-то так вышло, что  именно  Юрий Арсеньевич придумал специальную букву
для обозначения  уникального  каралукского звука, напоминающего тот, который
издает европеец, прокашливая от мокроты горло.
     -  Георгий  Петрович, можно  на секундочку  вашу авторучку?  - попросил
философ.
     - На!
     Юрий Арсеньевич  взял  ручку и на  салфетке  старательно  изобразил эту
придуманную им букву:

     Учиться, правда,  каралукская молодежь  особенно не хотела, предпочитая
вольное кочевье,  и  Юрий Арсеньевич  вместе с представителями нарождающейся
национальной  интеллигенции  ездил  по  стойбищам  и   уговаривал  родителей
отдавать  детей  в  интернаты. В одном  месте  им сказали,  что  есть  очень
толковый мальчик, он  выучился  говорить  по-русски, слушая  радио. Приехали
забирать и не  могли  найти  - родители спрятали ребенка  под  ворохом шкур.
Наконец  нашли...  Мальчик  действительно   оказался  смышленый.  Звали  его
довольно  замысловато, и по-русски  это звучало примерно  так: Гарцующий  На
Белой Кобыле.
     Двадцати шести лет  от роду  Юрий Арсеньевич возглавил  кафедру мировой
философии,  где и  был единственным сотрудником. Вскоре  он, благодаря рейду
советских  танков в Прагу, женился. Как известно, в 68-м  провалился заговор
мирового  империализма  против  социалистического  лагеря.  Для  разъяснения
чехословацких  событий  при  Каралукском  обкоме  партии  была  организована
специальная лекторская  группа, куда, конечно,  включили и  единственного на
всю республику философа. Читать лекции каралукам было одно удовольствие: они
вообще не знали, где  находится Чехословакия,  а при  слове 'Прага' начинали
хихикать, потому  что  почти  такое  же слово, только  с придуманной  буквой
вместо 'г', означало  у них половой  орган  нерожавшей женщины. А  вот среди
русских приходилось потрудней: многие знали, где находится  Чехословакия, но
почти  все  путали Гусака  с  Гереком. И  уж  совсем  тяжело  пришлось  Юрию
Арсеньевичу,  когда  он  выступал  с  лекцией   перед  персоналом  городской
больницы.  Врачи были политически грамотны  и хотя благоразумно  не осуждали
вторжение  в Чехословакию,  но  в душе  считали,  что  лучше было  увеличить
количество койко-мест  и  улучшить  питание больных,  чем  тратить  народные
деньги  на танковые рейды через Европу.  Особенно  его  достала  молоденькая
врач-физиотерапевт.  Судя  по  ярко  горящим глазам  и  пылающим от волнения
щекам,  она  только-только  приехала  по  распределению.  Девушка  попросила
лектора поподробнее рассказать о  преступных планах  главарей так называемой
'Пражской весны', и особенно об их подлом проекте 'социализма с человеческим
лицом'.  Но вот беда, все подробности  чехословацких событий Юрий Арсеньевич
узнавал  из тех  же  самых газет, что и его слушатели. По сути, добавить  он
ничего не мог.
     -  Представляете,  ситуация! -  философ  выпил  водки и  обвел  глазами
слушателей.
     - М-да, а из зала кричат: 'Давай подробности!' - кивнул Джедай.
     - И что, вы думаете, я сделал?
     - Закрыл собрание! - буркнул сверху Гоша.
     - Не-ет! Так  нельзя... Но когда нашу лекторскую группу инструктировали
в  обкоме, то  предупредили: если  будут каверзные и  с антисоветским душком
вопросы,  предлагать подойти с этими самыми вопросами после  лекции. Фамилии
же записать...
     - Неужели записали? - обмер Башмаков.
     - Чего  записывать-то? - хохотнул  Гоша.  - Там  небось одних кураторов
ползала было.
     -   Ладно,  не  мешайте   человеку   рассказывать.   Продолжайте,  Юрий
Арсеньевич!
     ...Итак, лектор смерил девушку внимательным взглядом и спросил:
     - Простите, как вас зовут?
     - Галина Тарасовна.
     - А фамилия?
     - Пилипенко.
     - Галина  Тарасовна,  ваш вопрос, наверное, всем  здесь собравшимся  не
очень интересен...
     - Совсем  даже  неинтересен! - подтвердил главврач,  сидевший вместе  с
лектором на сцене.
     - Вот видите. Так что подойдите ко мне после лекции, я вам все разъясню
в индивидуальном порядке.
     - А  ко мне подойдите завтра после конференции, - добавил главврач. - Я
вам тоже кое-что объясню.
     Галина  Тарасовна  подошла. Они долго  гуляли  по прибольничному саду и
говорили  обо   всем,  кроме  Чехословакии.  И  танки  на  улицах  Праги,  и
самосожжение какого-то  студента на Вацлавской  площади, и протесты  мировой
интеллигенции, включая даже такого друга Советского Союза,  как Ив Монтан, -
все  это вдруг  показалось  Юрию  Арсеньевичу  чепухой  в сравнении  с  юной
смуглянкой,   смотревшей  на  него  темными,  словно  спелые  вишни,  очами.
Выяснилось, что  Галина всего  год как  окончила Киевский мединститут и сама
попросилась сюда, в 'столицу большой химии'. А химия -  это  наука XXI века.
Потом они сели в автобус, доехали до конечной остановки и ушли в степь...
     - В полупустыню! - поправил мстительный Джедай.
     - Это теперь полупустыня. Тогда была степь, - разъяснил философ.
     Свадьбу гуляли  в большой  столовой педагогического института, а пили в
основном  настоянный  на   чабреце  медицинский   спирт,  щедро   отпущенный
главврачом, очень обрадовавшимся, что история с политической незрелостью его
сотрудницы разрешилась столь благополучно.
     Сначала  устроились в комнате общежития  для семейных, а когда родилась
дочь  Светлана,  получили  квартиру прямо в центре  Степногорска. И все было
прекрасно: завод дымил, Юрий Арсеньевич  читал студентам историю  философии,
жена  заведовала физиотерапевтическим кабинетом,  а дочь  росла.  Время шло,
среди студентов  Юрия Арсеньевича и пациентов Галины  Тарасовны  становилось
все больше каралуков, постепенно сменивших халаты на костюмы.  Однажды после
лекции к Юрию Арсеньевичу подошел стройный студент и спросил:
     - Вы меня не узнаете, профессор?
     - Нет... Простите!
     - Я же Гарцующий На Белой Кобыле! Помните?
     - Что вы говорите! Так выросли...
     Юноша стал бывать у них дома. И сами не заметили, как  Светлана  в него
влюбилась. А однажды утром  в  воскресенье раздался звонок, Юрий  Арсеньевич
открыл  дверь  и  обнаружил  на  пороге  своей квартиры  ягненка  с  шейкой,
повязанной алой  тряпицей.  Прожив  здесь столько  лет, профессор,  конечно,
знал,  что  именно  так  извещают  каралуки  родителей  невесты о  серьезных
намерениях своего сына. Свадьбу играли в самом лучшем ресторане города: Юрий
Арсеньевич с Галиной Тарасовной были люди не бедные, а отец жениха  и вообще
оказался пастухом-орденоносцем. И все шло хорошо. Даже замечательно, пока не
пришел Горбачев.  А  ведь как  поначалу  радовались  перестройке!  Хочешь на
лекции про Ницше говорить - пожалуйста! Хочешь семинар по Кьеркегору вести -
обсеминарься! Никто тебя  в обком не вызовет, никто  на собрании песочить не
будет. Свобода! Юрий Арсеньевич решительно вышел  из КПСС и вступил в партию
кадетов. А  его зять  тем  временем  организовывал Каралукский  национальный
фронт.  Фронт,  едва  образовавшись,  тут  же  провел небольшой,  но  шумный
митинг-голодовку с  требованием: 'Национальной  республике  -  национального
лидера!'
     В  Москве посовещались, убрали первого секретаря обкома, происходившего
из  ярославских  крестьян,   и  прислали  настоящего   природного  каралука,
родившегося  в Москве, окончившего  Высшую  партшколу  и работавшего  прежде
инструктором  отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС. Родители его перебрались
в Москву еще перед войной, и по весьма неожиданной причине. В 40-м в столице
проводился  всесоюзный  фестиваль  'В  братской  семье  народов',  и  каждая
республика присылала  для показа  в ЦПКО  им.  Горького свою  семейную пару,
одетую  в  национальные   костюмы.  Почему  каралукская  пара  по  окончании
фестиваля не воротилась в родные степи, история умалчивает.
     Новый первый секретарь сразу же на собрании степногорской интеллигенции
сообщил  под  гром  аплодисментов, что он  интернационалист  и важнее дружбы
народов  для  него вообще ничего  на свете нет. Вскоре русские поисчезали со
всех  сколько-нибудь  приличных  должностей.  И  ректором   пединститута,  и
главврачом больницы  стали  каралуки. Юрия  Арсеньевича  не  тронули  только
потому,  что его зять был каралук, к тому же из рода Белой Кобылы, к  коему,
как выяснилось, принадлежал и  новый  первый  секретарь. Но жить становилось
все  труднее.  Выяснилось,  что  русские   ничего,  кроме  вреда,  коренному
населению  не  принесли:  во-первых,  построили  проклятую  'юрту  шайтана',
отравившую пастбища своими ядовитыми дымами, во-вторых, разрушили уникальный
образ жизни скотоводов,  в-третьих, навязали свой реакционный алфавит вместо
прогрессивного алфавита майора Пампкина - и таким подлейшим образом отрезали
Каралукскую  республику  от  всего прогрессивного  человечества. Более того,
собственный зять Юрия Арсеньевича, ставший к тому времени советником первого
секретаря (впоследствии первого президента республики), разработал доктрину,
согласно которой Каралукское ханство было одним из важнейших  улусов Великой
Империи   Чингизидов,  а  в   настоящее  время  является   единственной   ее
исторической   наследницей.   И  главная  геополитическая  миссия  каралуков
заключается именно в восстановлении империи от Алтая до Кавказа.
     Дальше - больше.  Оказалось, президент не  кто иной, как прямой потомок
великого  Темучина, женившего своего внука на дочке каралукского  хана. Этот
исторический факт стал известен буквально на следующий день после разгрома в
Москве ГКЧП. И Степногорск стал называться Темучином.
     -  М-да,  -  молвил Башмаков,  вспомнив ночь,  проведенную  под  'Белым
домом'.
     - Кто бы мог подумать!
     -  Никто. Каралуки всегда были такие  тихие  и милые! - согласился Юрий
Арсеньевич.
     ...И вдруг разговаривать по-русски на улицах стало  опасно. Закрывались
русские школы, пединститут был переименован в Темучинский университет, а все
преподавание переведено на каралукский.  Юрий Арсеньевич, как и большинство,
знал местный язык  лишь на бытовом  и базарном уровне, поэтому не смог сдать
госэкзамен и остался без работы. Без  работы осталась  и Галина Тарасовна. А
тут рухнула последняя надежда - зять  бросил Светлану с  двумя детьми: иметь
русских жен стало неприлично и даже опасно для карьеры.
     Некоторое время  жили  тем,  что  продавали нажитое -  машину, дачку  с
участком,  посуду,  ковры,  одежду...  Потом  каралуки стали просто выгонять
русских из понравившихся квартир и отбирать  имущество.  Мужчины, пытавшиеся
сопротивляться,   бесследно   исчезали,   а   милиция,   состоявшая   теперь
исключительно  из лиц  кочевой  национальности, разводила руками. Химический
гигант, гордость  пятилеток, продали американцам, концерну  'World Synthetic
Chemistry',  а те его  тут же закрыли, чтобы не  конкурировал.  Тысячи людей
остались без работы, причем не только русские, но и каралуки. Пошли грабежи.
Не то  что в степи погулять - собаку вывести  стало опасно. Впрочем,  собаки
начали исчезать...  И вот однажды,  открыв утром  дверь, Галина Тарасовна  с
ужасом обнаружила на пороге квартиры  дохлую болонку с удавкой на шее.  Юрий
Арсеньевич достаточно долго  жил здесь и знал обычаи. Это  означало примерно
следующее: убирайтесь прочь с нашей земли,  а то и с вами будет то же, что с
собакой. Бросив  квартиру, мебель и  забрав только  то, что можно увезти  на
себе, они  бежали  в  Россию. Сначала  жили в доме  отдыха 'Зеленоградский',
среди беженцев. Там о