адим   Семенович
перевелся на полную ставку. Мишку Коровина застрелили в том же году во время
разборки  между бибиревскими и  алтуфьевскими. Вот эти события и оказали, по
всей  видимости,  роковое  влияние  на  ребенка.  Дашка,  с  раннего детства
твердившая,  что,   как  и  мама,  обязательно  станет  учительницей,  вдруг
передумала после школы поступать в пединститут. А ведь Катя заранее пригрела
ей местечко, так как на заочном  отделении вела курс выразительного чтения и
литературного произношения: "У тети Тины - дело, у дяди  Димы - тик" - и так
до тех пор, пока язык за зубы не зацепится.
     В   общем,   никого    не    спросив,   Дашка   поступила   на    курсы
секретарей-референтов  при  каком-то  занюханном  колледже.  Она  со  смехом
рассказывала, как  несколько  раз  поправила даму,  принимавшую  экзамен  по
английскому языку. Вот такой колледж! Катя была в ярости:
     - Кофе будешь в чашечке разным мерзавцам таскать?
     - Почему только кофе? Могу еще и интим-услуги оказывать!
     - Дура!
     -  Не знаю, не знаю... По  статистике, миллионеры чаще всего женятся на
своих секретаршах, и только на втором месте  - топ-модели.  Возьмите хотя бы
Принцессу! Ее  опять вчера по телевизору  показывали. Она  подарила  детской
больнице двух пони с колясочкой...
     - Я же говорю - дура! - Катя обернулась за поддержкой к мужу.
     - А что, - пошутил Башмаков. - Выйдет замуж за какого-нибудь Онасиса.
     - Ананасиса! - буркнула жена.
     - Тем более! И нас не забудет...
     - Да уж, на  карманные  расходы буду вам давать побольше, чем вы мне, -
заверила дочь.
     Бурная личная жизнь  началась  у  Дашки,  как  только она  поступила на
курсы. Там имелось  еще  отделение официантов и стюардесс со знанием языков.
Несколько раз,  отправившись в гости  или  на  дискотеку,  дочь возвращалась
домой только  поутру.  В  первый раз Катя совсем обезумела, подняла на  ноги
всех знакомых и полузнакомых, даже додумалась позвонить Бархатному. Тот стал
утешать Катю, убеждая,  что нельзя замыкаться на интересах дочери, забывая о
своей  женской  судьбе, в то  время  как еще встречаются мужчины, пусть даже
инвалиды, но...
     Когда  Дашка  утром вошла в квартиру,  распространяя аромат  вчерашнего
шампанского, не сомкнувшая глаз Катя набросилась на нее с ремнем, а  точнее,
с  черным  лакированным  пояском.  Башмаков,  повинуясь приказу жены, держал
дочь, чтобы не увертывалась.  Дашка все-таки вырвалась и со словами: "Больше
никогда... никогда..."  -  исчезла на несколько  дней. Как потом выяснилось,
жила она  у однокурсницы,  которой состоятельный друг  снимал  двухкомнатную
квартиру  в Сокольниках.  В отместку родителям  Дашка  решила выйти замуж за
своего одноколледжника -  будущего метрдотеля. Катя съездила  в училище, все
разведала и застукала подружек прямо на квартире. Девчонки сидели с влажными
волосами  (они  только  что выкрасились  в  совершенно  идиотские  цвета)  и
рассматривали каталог  свадебных нарядов. При  этом они  заливались  мерзким
пэтэушным хохотом, потому что все брачующиеся мужики в каталоге были одеты в
смокинги, галстуки-бабочки и страшно  напоминали  официантов.  Доставив дочь
домой,  Катя  радостно объявила,  что  теперь  Дашке  совсем не  обязательно
возвращаться  в  свою  девичью  постельку  по  ночной   опасной  Москве,  ей
разрешается ночевать там, куда ее забросят радости юной  жизни, но  при этом
она обязана  позвонить домой  и  сообщить  о  своем местонахождении.  Однако
вскоре Дашка и сама перестала оставаться где-то на ночь, объяснив  это очень
просто:
     - А о чем с этими  лохами всю ночь разговаривать! - И добавила, что она
безвозмездно  передает  свое  право  ночевать  вне  дома  матери  в  порядке
компенсации  за силы  и  нервы, потраченные на  ее  воспитание. Катя даже не
улыбнулась: после случая  с Вадимом  Семеновичем она не любила шутить на эту
тему.
     А  потом  вдруг появился  брокер Антон. Однажды  Дашку  подвезла к дому
приличная иномарка -  Башмаков за время работы на стоянке разбираться в этом
научился. Вскоре у  дочери появилась  дорогая косметика и такой  парфюм, что
даже гордая Катя нет-нет да и душилась тайком из умопомрачительного флакона.
Дочь   великодушно  не  замечала.   Как-то  Башмаков,  выпивший  накануне  с
Анатоличем пивка, вскочил поутру и обнаружил дверь  в туалет запертой. Дашка
с  детства использовала санузел как избу-читальню. В последнее  же время она
увлеклась дамскими романами,  зачитывалась в туалете,  и это  превратилось в
настоящее  бедствие.  Олег  Трудович  для   интереса  исследовал   несколько
книжонок. На обложках  мускулистые  мужчины  с орлиными  профилями  страстно
лобзали разнообразно откинувшихся в поцелуе  дам, отличавшихся  калиброванно
роскошными бюстами. Содержание соответствовало обложкам. Башмаков  поскребся
в дверь туалета и прогундосил,  глумясь над привычкой дочери  читать дамские
романы в месте общественного пользования:
     -  "...Кэнтон схватил  Мэри  в свои  могучие объятия и осыпал  ее грудь
нежными поцелуями, а она в ответ только часто задышала, скрыв знойный взгляд
в тени пушистых ресниц..."
     За дверью  раздались звуки  и  шорохи, обыкновенно  свидетельствующие о
том,  что   место  скоро  освободится.  Башмаков  обрадовался  и  продолжил,
воодушевленный:
     - "...А  рука Кэнтона все  смелее обхватывала ее талию, сползая ниже  и
ниже. Еще мгновение..."
     Шумно  взбурлили  сантехнические  воды,  и  из  туалета вышел невысокий
белотелый парень в черных трусах с адидасовским лейблом.
     - Доброе утро! - сказал он. - Меня зовут Антон.
     - Доброе  утро,  -  отозвался  Башмаков,  подтягивая  семейные трусы  в
горошек. - А меня - Олег Трудович...
     -  Да, мне Дарья говорила, что у вас очень необычное отчество. Мы вчера
поздно вернулись, вот и...
     - Конечно, конечно...
     Закрывшись  на крючок и  усевшись  на теплый еще унитаз, Башмаков вдруг
окончательно  осознал, что является отцом взрослой, более того, половозрелой
женщины.
     С тех пор  Антон  стал заходить почти каждый  день,  всегда  с цветами,
причем с двумя  букетами: один - Дашке,  другой - Кате. А Олегу Трудовичу он
неизменно  вручал   какую-нибудь   изысканную   бутылку.  Чего   только   не
перепробовал Башмаков  за  месяцы  этого романа! Даже  малагу 74-го  года...
Дашка называла ухажера Антошкой и глядела на него свысока - в прямом смысле:
ростом он  был ниже  ее.  Когда Катя попыталась выяснить Дашкины планы, дочь
ответила, что не может всерьез и  навсегда связать свою  судьбу с  мужчиной,
который ниже ее ростом.
     - Пушкин тоже был ниже Натальи Николаевны.
     -  Пушкин!  С  Пушкиным  бы  я  не  задумываясь,  даже  если бы  он был
лилипутом...
     - Допустим. Но от того, чем вы занимаетесь с Антоном, бывают дети!
     - От этого дети бывают только у дураков и тех, кто хочет. Он хочет.
     - Вот видишь!
     - Но я-то не хочу!
     Темперамент у Дашки оказался шумноватый для их двухкомнатной квартирки.
     - В кого она у нас такая? - удивлялся Башмаков.
     - В Евдокию Сидоровну!  - раздраженно отвечала Катя, переворачиваясь на
другой бок.
     -  Скажешь  тоже!  -  вздохнул  Олег  Трудович и  подумал  о  том,  что
обязательно надо съездить  в  Егорьевск -  бабушка Дуня совсем  плоха стала.
Вскоре  Антон, вложивший деньги  в строительство элитного  дома на Сретенке,
снял временно  квартиру - и Дашка переехала туда. Сначала все шло нормально.
Дочь звонила  и уточняла  у Кати  разные кулинарные рецепты,  рассказывала о
том, как  они слетали в  Египет. Начались  интенсивные обсуждения  свадебных
мероприятий... И вдруг Дашка вернулась домой. С вещами.
     - Поссорились? - спросил Башмаков.
     - Имею я право на отпуск?! Катя подхватила и повезла Дашку по магазинам
-  это такое у женщин успокаивающее средство. Дочь как раз начала работать в
"Лось-банке"   (туда   ее   устроил   все  тот  же  Антон)  и  по  окончании
испытательного срока получила свою первую зарплату - огромную. У сторожевого
Башмакова даже челюсть отвисла.
     Едва они уехали, объявился брокер - пьяный.
     -  Олег  Тру-удович! -  он  еле  сдерживал  рыдания.  - Ваша  дочь меня
бро-осила...
     - Зачем? - удивился Башмаков. - Да вы проходите!
     - Вот и я ей говорю то же самое...
     -  Может  быть,  таким образом  она дает  вам  понять,  что  неплохо бы
поскорее оформить ваши отношения?
     -   Блин,   да  я  ее  все  время  замуж  зову!  Отказывается.  Зову  -
отказывается. Я же квартиру почти достроил,  мебель в Италии заказал. Может,
выпьем? - он достал из кейса бутылку виски.
     -  В  чисто  профилактических целях, - согласился  Башмаков.  - Значит,
говорите, отказывается?
     - Полностью.
     - Чем мотивирует?
     - Ей, блин, со мной скучно!
     - Простите за интерес к подробностям, но я, как отец... В общем, скучно
в постельном смысле?
     -  Да  нет, блин, тут  как раз  все  нормально!  Я еще на всякий случай
таблетки американские купил. Йохимбе.
     - Как вы сказали?
     - Йохимбе. Ей потом скучно...
     - М-да-а... "Груша". Можно было бы и предвидеть, - вздохнул Башмаков.
     Минувшим летом на даче они всей семьей ходили на пруд купаться.  Дашка,
как  и  большинство дачных девиц,  купалась "топлес", или, говоря  попросту,
гологрудой. Да и трусики-то были совершенно  минимальные.  И  Олег Трудович,
взглянув на ее грудь отстраненным классифицирующим взглядом, сразу определил
- "груша". А это -  ум,  темперамент, непостоянство,  своенравие  и жестокая
непредсказуемость в отношениях с мужчинами...
     - Какая, блин, груша?
     - Видите ли, молодой человек...
     Когда открылась  входная дверь,  Башмаков  и  Антон сидели  за кухонным
столом, сблизив головы, и Олег Трудович, как умел, рисовал на бумаге женские
груди.  При  этом он,  тыча  карандашом то  в  один, то  в  другой  рисунок,
разъяснял   брокеру  роковые  связи  между  нравом   женщины  и  ее  бюстом.
Обескураженный  Антон возражал в том смысле,  что не может  же  он, в  самом
деле, прежде чем познакомиться с девушкой, требовать осмотра ее груди...
     -  Я же сказала  тебе - больше  не  приходи!  - прямо с порога залепила
Дашка.
     Катя,  посвященная  уже,  видимо, в  историю  охлаждения дочери,  молча
прошла в комнату.
     - А он тебя, между прочим, любит! - грустно сообщил Башмаков.
     - Пьяных и выпивших просьба не вмешиваться! - отшила Дашка и,  глядя на
Антона ледяными глазами, повторила: - Я же тебе сказала: ты мне надоел!
     - Почему? Я же тебе... для тебя...
     -  Та-ак, пошли упреки!  Цветы, извини, давно  на  помойке, устрицы - в
другом месте, а  все  остальное... Дашка метнулась в свою комнату, погремела
там, позвенела и вынесла два туго набитых пакета: в одном тряпки, а в другом
косметика и парфюмерия.
     - Я не в этом смысле, блин...
     -  Та-ак, мальчик забирает свои подарки и  выкатывается  сейчас  же!  -
противным голосом приказала Дашка.
     И Башмаков даже похолодел от  того, насколько голос дочери был похож на
Катин голос, когда в давние, молодые времена жена выгоняла его из дому.
     -  Не уйду! - объявил Антон и  для достоверности налил  себе стакан  до
краев.
     - Ну, давай на посошок, - разрешила Дашка. - И вперед!
     - Нет.
     -  Антон,  я  думаю,  вам сейчас лучше уйти! - это сказала  появившаяся
Катя.
     - Исчезни! - подтвердила Дашка.
     - А вы?  - парень с надеждой посмотрел на Башмакова. - Вы тоже  хотите,
чтобы я исчез?
     - Их больше, чем нас, - вздохнул Олег Трудович и  указал  карандашом на
изображение "груши". Это  предательство  предполагаемого тестя  окончательно
сломило  Антона.  Он,  пошатываясь, пошел  к  двери,  где  ему насильно были
вручены  оба пакета.  На улицу брокер вышел  только с одним  пакетом и долго
разбрасывал  по сугробам кофточки, юбки и обувь. Потом он  залез в машину и,
разворачиваясь, сшиб контейнер с мусором. Парфюмерию,  как выяснилось позже,
Антон  расколотил  около  лифта,  и  потом  еще долго  башмаковский  подъезд
благоухал французскими ароматами...
     А на следующий день Олег Трудович чуть не умер. Дашка вообразила, будто
сердечный приступ  у  отца  случился  из-за ее разрыва  с брокером. Она даже
плакала. Поздно вечером Башмаков услышал разговор, доносившийся из кухни.
     -  ...конечно, ему тяжело, -  объясняла Катя, - он же  все-таки у нас с
тобой  докторскую  писал.   А   теперь   вот,  пожалуйста,  на   стоянке   -
подай-принеси. И тут ты еще...
     - А что я?
     - "Что я"! С брокером своим...
     - Мама, он же козел!
     - Зачем же ты тогда с козлом по полной программе откувыркалась?
     -  Да  в  том-то  и   дело!  Пока  с  парнем  по  полной  программе  не
откувыркаешься, не поймешь - козел он или не козел!
     - Не-ет... Мы не такие были!
     - А какие?  Ты считаешь, чтобы понять, козел  или не  козел,  нужно всю
жизнь с ним прожить, детей нарожать и перед смертью сказать: "Правильно меня
предупреждали - козел оказался!"?
     -  Ну, не знаю... У женщины должна же быть гордость или по крайней мере
хоть какое-то чутье на козлов.
     - Неужели? Что же ты Вадима Семеновича не прочуяла?
     - Напрасно ты так...
     - Как?
     - Так. Я сама себя за  это простить  до сих пор не  могу. Я ведь совсем
дурочкой  была, когда  замуж  вышла, ничего не  понимала. Ни  с  кем даже не
целовалась.  А  Тапочкин...  Ну,  сама  знаешь.  А тут  Вадим...  Вот мне  и
померещилось...
     - А  я не хочу, чтобы мне  мерещилось, когда  у меня  будут уже  муж  и
ребенок. Пусть мне  лучше десять, сто десять мужиков до этого померещатся! А
потом - ни одного. Я не хочу жить, как вы!
     - А как мы живем?
     -  Как попутчики. Пока  ехали вместе, даже ребеночка завели. Но в любой
момент каждый из вас может встать и сойти. А ребеночек...
     - Ребеночек сам в любое время может сойти. А вот я уже не сойду...
     - А он?
     - А он, мне кажется, с самого начала будто на подножке едет...
     Башмакову  стало  до  слез  обидно,   что   фигурирует  он  в  каком-то
унизительном козлином контексте, что сравнивают его с этим мерзавцем Вадимом
Семеновичем  и что родная дочь говорит об отце  в  третьем лице - "он". Олег
Трудович вдруг почувствовал в сердце опустение и накрыл голову подушкой...

25

     Эскейпер пощупал пульс - ритмичный трепет потайной жилки его  успокоил.
Он взял лист бумаги и написал:
     "Катя!  Звонила  Дашка  и  просила купить  ей  'Суперпрегновитон'.  100
капсул. Не ищи меня. Прости, если сможешь! О. Б.".
     "'Не ищи... прости, если сможешь!' -  оперетта какая-то, - сам  на себя
разозлился  Башмаков.  -  А  'О.  Б.'  -  это  и  вообще, кажется,  какая-то
разновидность женских тампонов..."
     Эскейпер тщательно  разорвал записку, открыл  оконную створку, выбросил
клочки - и они стайкой белых мотыльков, трепеща, полетели вниз.
     "А  вдруг,  -  подумал  он,  -  уже  открыт  способ  из клочка  записки
восстанавливать  весь текст?  Ведь научились же  из клетки  выращивать целую
овцу! Катя находит клочок, узнает  башмаковский  почерк, несет  отрывок куда
следует - и пожалуйста: '...Не ищи меня. Прости, если сможешь!' Да что ж мне
сегодня  разная  хреновина  в  голову  лезет! -  возмутился эскейпер и снова
пощупал пульс. - Нету пульса!!! Как это нет?! Не может такого быть. Ищи! Да,
действительно вот он. Но слабенький-слабенький..."
     Привычка щупать пульс осталась у Башмакова  с того памятного  приступа,
случившегося наутро после изгнания брокера Антона.  В тот день Олег Трудович
проснулся с тяжелой головой и непривычным неудобством в сердце, но на работу
все-таки пошел. Честно говоря, поначалу он грешил на виски, распитое вечор с
несостоявшимся  зятем.  В  ту  пору  часто  травились поддельным  алкоголем.
Рассказывали даже жуткую историю про знаменитого актера, раздавившего вместе
с женой после спектакля купленную в  палатке бутылочку. В  общем, похоронили
их  вместе,  по-супружески...  Оказывается,  чтобы  помереть  в  один  день,
супругам совсем не обязательно вести  изнурительно правильную семейную жизнь
и  совершенно излишне  быть  праведниками,  достаточно  сообща  набузукаться
поддельной  водкой. Вот времена-то!  Когда Башмаков,  опоздав,  доплелся  до
работы, Анатолич  был  уже  на месте  и сметал  снег  со  старых  "жигулей",
загнанных кем-то  на стоянку вроде бы на денек, да так и не  востребованных.
Машину надо было перетолкать на другое место, чтобы не мешалась. Это прежде,
при  коммуняках,  на тачке  ездили до  тех пор, пока она  не  превращалась в
ржавую труху. А теперь в Москве полным-полно по дворам, да и прямо на улицах
вдоль тротуара брошенных  автомобилей,  скособоченных, со спущенными шинами,
пыльных или  заснеженных. Их не успевают убирать, как  трупы  в эпидемию.  И
вдруг  башмаковское сердце  сделало странную мягкую паузу. Возникло какое-то
болезненное  недоумение, словно за стенкой  много лет  крутили одну и ту же,
ставшую неотъемлемо привычной пластинку и внезапно  выключили проигрыватель.
Недоумение сменилось  ощущением знобящей  беспомощности,  а  затем - ужасом.
Сердце, конечно, возобновилось, но страх не отпускал.
     - Ты чего? - забеспокоился Анатолич.
     -  Мне плохо, -  прошептал Башмаков,  нашаривая  под рубашкой  сердце и
чувствуя, как пригоршня наполняется холодным потом.
     Пока  ждали  "скорую", вызванную  Анатоличем,  сердце еще несколько раз
спотыкалось,  и  холодный  сумрак  опускался  на  Башмакова,  покрывая  тело
ледяными  каплями пота.  Олег  Трудович сидел прямо  на  снегу, привалившись
спиной к колесу бесхозных "Жигулей", и ожидал смерти. И  только когда машина
с  красным крестом въехала на стоянку,  ему вдруг полегчало и  он понял, что
будет жить.
     Молодой врач, наверное еще студент, был в пальтишке, наброшенном поверх
коротенького серого  халата. Длинные  светлые  волосы он  носил собранными в
хвостик. Доктор присел перед Башмаковым  на корточки, хмурясь, пощупал пульс
и спросил:
     - Что случилось?
     - Плохо, - объяснил Анатолич.
     - Вижу. Говорить можете?
     - Не знаю, - помотал головой Башмаков.
     - Та-ак, уже неплохо. Что с вами?
     - Сердце...
     - Жжет, давит, в лопатку отдает?
     -  Нет. Просто останавливается. Как проваливается... -  начал  Башмаков
довольно  энергично объяснять, но, почувствовав  неуместность такой живости,
постарался придать голосу скорбную вялость. - Как будто его нет, сердца... и
страх...
     - Пили накануне? - посветлел врач.
     - Немного.
     - Утром похмелялись?
     - Ну что вы! - вмешался Анатолич.  -  У нас никак нельзя. У нас хозяин.
Заметит - выгонит.
     - Раньше с вами такое случалось?
     - Никогда.
     - Ну что ж, - кивнул врач, - первый звоночек!
     Он открыл чемоданчик, вынул ампулу, посмотрел на свет и щелчками изгнал
жидкость из узкой горловинки.
     - А шприц у вас одноразовый? - тревожно-мнительно спросил Башмаков.
     -  Конечно. СПИДа боитесь? Это  правильно, - похвалил  врач, надламывая
ампулку. - СПИДа боятся все, а умирают совсем от  других  болезней.  Как вас
зовут?
     - Олег Трудович, - подсказал Анатолич.
     - Трудович? Хм... В  первый  раз встречаю. Индустриевич был - ущемление
грыжи. Алла Пугачева была - внематочная с кровотечением...  Другая, конечно,
Пугачева, однофамилица. Чкалов был.
     - Однофамилец? - полюбопытствовал Анатолич.
     - Нет, Чкалов - это у него имя такое. Чкалов Харенович.
     - Армянин, наверное? - предположил  Анатолич.  - У нас в части  зам. по
тылу был - Гамлет Отеллович!
     - Ты раньше говорил - Гамлет Дездемонович! - удивился Башмаков.
     -  Да,  действительно армянин,  - кивнул доктор. - Маляр.  Со стремянки
упал. Но Трудовича еще ни разу не было. Интересно прямо-таки! Так  вот, Олег
Трудович,  - он почти  не глядя  вставил иглу в  надломленную  горловинку, и
прозрачный  цилиндрик шприца  стал  наполняться, - это вам  первый звоночек!
Организм говорит: Олег Трудович, что-то вы ко м