глупеешь.
     Вечером, уже в постели, жена вдруг тронула его за плечо:
     - А тебе что, галстук понравился?
     - Понравился.
     -  Хорошо. Оставь себе. Вообще-то я хотела  тебе  одеколон подарить. Но
если тебе понравился галстук...
     - Спасибо.  - Башмаков  хотел  дурашливо погладить жену  по голове,  но
наткнулся на бугорчатые бигуди.
     Тому, что  Катя стала каждый  день накручиваться на бигуди, он тоже  не
придавал  значения.  Как-то,  вернувшись с  птичьего  рынка  с прикупленными
рыбками, Олег Трудович  открыл  своим ключом  дверь и обнаружил  на  вешалке
тещино  пальто.  Посещения Зинаиды  Ивановны  Башмаков не любил,  ибо  она с
некоторых  пор смотрела  на  зятя так, точно тот  был  не просто бесталанным
безработным,  а  патологическим  бездельником,  которого   ее  родная   дочь
вынуждена кормить чуть ли не грудью.
     - И  не думай  даже,  - ругалась теща.  -  Выбрось  из головы!  Куда ты
уйдешь? Кому ты нужна?
     - Нет, я все скажу, все...
     - Только  попробуй! Ты  что, совсем  уже  дура?  У тебя -  дочь.  И муж
какой-никакой. Только попробуй!
     За несколько дней до этого  разговора Башмаков спросил жену, почему она
в последние дни ходит странно задумчивая,  прямо-таки натыкаясь на мебель, и
даже умудрилась два раза посолить борщ.
     - Влюбилась, что ли?
     - Я поссорилась с Вожжой, - был ответ.
     Речь  шла о директрисе  лицея Вожжаевой, которую  Башмаков видел  всего
пару  раз  мельком,  но  сразу   понял:  эта  надзирательница   вырабатывает
стервозность  в промышленном  количестве, как большая ГЭС  -  электричество.
Конфликт с ней был вполне закономерен, но уйти из-за этого из лицея! Сейчас!
И он, мысленно  поблагодарив  тещу  за верные установки,  что  было  большой
редкостью, отправился  выпускать в аквариум петушка-самца, купленного взамен
сдохшего.  Петушки у него почему-то  не  приживались. Только-только петушок,
переливаясь  благородным  ультрамарином  и  подрагивая  пышными  плавниками,
устроится в  уголочке и начнет, пуская пузыри, строить гнездо,  как  глядь -
поутру уже  плавает  блеклый, вверх брюхом. Олег Трудович  покупал нового  -
результат  тот  же.  А  бедная самочка с квадратным, распертым икрой брюшком
неутешно слонялась по аквариуму, не находя себе места.
     Катя тоже вдруг  очень погрустнела и  поблекла. Она  перестала ездить к
ученику   за   окружную.   Перестала  задерживаться   в   школе.   Перестала
накручиваться каждый вечер. Однажды, прибежав вечером со стоянки перекусить,
Башмаков застал ее голой  в спальне,  она с  ненавистью разглядывала себя  в
зеркале. В тот момент, когда Башмаков  вошел,  Екатерина Петровна  как  раз,
подперев ладонями  свои довольно  большие груди, пыталась придать им девичью
приподнятость. Увидев супруга, Катя отпустила их - и  они тут же распались в
пышном бессилии. (Кстати,  именно  в этот  момент Олег  отметил  появившуюся
некоторую их грушевидность.) На мужа Екатерина  Петровна глянула  так, точно
он персонально и был виноват в том, что время ее не щадит.
     - К сорока женщина должна утрачивать пол, - вздохнув, молвила она.
     - Ну а пока ты его еще не утратила, - похотливо  прогундосил Башмаков и
начал расстегиваться.
     -  Отстань,  Тапочкин...  Весной,  по  сложившейся  традиции, в садике,
прилегающем  к лицею,  был родительский субботник, куда, понятное дело, Катя
откомандировала  Башмакова.  И  там,  сгребая  прелую  листву, собирая банки
из-под  пива  и  одноразовые  шприцы,  Олег  Трудович  от  одной   болтливой
родительницы  узнал  потрясающую  новость: знаменитый Вадим Семенович  жутко
оскандалился. Историк спутался со  старшеклассницей  по имени Лолита (голову
надо родителям отрывать  за  такие имена!)  и по  взаимной любви  сделал  ей
ребенка. Теперь он развелся с  женой  и на  днях  по специальному разрешению
префектуры  должен  с  беременной  школьницей  расписаться.  В  лицее  Вадим
Семенович,  конечно,  после   всего  этого  больше  не  работает.  Но  самое
интересное то, что с женой-то он формально развелся, а расходиться  вовсе не
собирается,  более  того  - Лолита  уже  живет  в его квартире,  каждый день
слушает по  особой программе музыку, а сам  Вадим Семенович вместе с  бывшей
женой собирается присутствовать при ее родах, и рожать она будет  непременно
в воду, причем в морскую, заказанную на специальной фирме!
     - А вы разве не знали? - удивилась родительница.
     -  Конечно,  знал.  мне  просто  интересна  ваша  версия!  -  отозвался
Башмаков,  пораженный тем, что ни  жена,  ни тем  более дочь даже словом  не
обмолвились об этом потрясающем происшествии...
     - Это правда? - строго спросил он за ужином.
     - Что? - побледнела Катя и взглянула почему-то на Дашку.
     - Что твой хваленый Вадим Семенович...
     - Да. Он оказался подлецом! - тихо ответила Екатерина Петровна.
     - А Лолитка - дура трахнутая! - выпалила дочь. Но и тогда Олег Трудович
ничего не понял и ни о чем не догадался. Мужская  доверчивость в своей тупой
неколебимости может  быть  сравнима  разве  что с необъяснимой верой русских
людей  в очередного проходимца, засевшего  в Кремле. Понимание обрушилось на
него внезапно, однажды вечером, когда он  отдыхал перед аквариумом, наблюдая
грустную самочку,  потерявшую  своего  очередного супруга-петушка.  Башмаков
успокаивал самочку, обещал в  воскресенье  купить ей сразу  двух мужей - для
более легкого освобождения от икорного бремени.

     - Ну  что ты такая грустная! Ну улыбнись, -  гулил Олег  Трудович. - Ну
сдох твой паренек - ничего не поделаешь. Нельзя же так огорчаться...
     И вдруг он все понял. И ученик за окружной дорогой, и галстук от Диора,
и постельная  необязательность жены, и  бигуди,  и  даже полное исчезновение
Вадима Семеновича из семейных разговоров  после возвращения  из  Новгорода -
все  это, как  и  многое прочее, внезапно сложилось в отчетливую  до оторопи
картину. Есть такие тесты на  внимательность. Смотришь -  и кажется, что это
простое  нагромождение пятен, а  пригляделся -  и внял:  так это  же большая
рыбка за маленькими гонится!
     - Петушок сдох! - вслух сказал Башмаков и даже засмеялся.
     Нет, его не терзали ярость и  муки ревности, он даже ни на мгновение не
пытался представить  себе  волосатую  поясницу  историка  (почему-то  он был
убежден,   что   поясница   у  Вадима  Семеновича   волосатая),  обхваченную
скрещенными  Катиными  ногами.  Все  осознание  случившегося   произошло  на
каком-то  бестелесном уровне, точно между мужчинами и  женщинами  вообще  не
бывает ничего физического, а измена - что-то  вроде откровенного разговора с
посторонним человеком. Возможно, это было связано с тем, что  он никогда  не
видел живьем  Вадима Семеновича  и тот был  для него  только неким символом,
абстракцией,   знаком   измены...   Зато   Башмаков   ощутил  в  душе  некую
безответственную  легкость - и цепь, прочно связывавшая  его с  женой, цепь,
звеньями  которой были его измены и обиды, причиненные Кате, разорвалась. Он
встал, вышел  на балкон и  перелез  на  соседскую  сторону. Балконная  дверь
оказалась приоткрыта.
     - Ты чего? - спросил Анатолич, отрываясь от телевизора.
     - Ты меня не видел! - предупредил Башмаков и двинулся к выходу.
     - Поссорились, что ли?
     - Нет, не поссорились... Я прогуляюсь...
     Он  вышел на улицу,  поймал первую же машину,  выгреб из  карманов  все
деньги
     - их как раз хватило, чтобы добраться до Нины Андреевны и остаться  там
навсегда. Шофер всю дорогу вздыхал, что продешевил, и рассказывал о том, как
сдуру выкупил у таксопарка "Волгу", а теперь ишачит практически на
     бензин и запчасти. Раньше хоть  ночью  можно было на водке  наварить, а
теперь вон ее, проклятой, на каждом шагу - залейся...
     - Чего молчишь?
     - У меня петушок сдох.
     - А-а...
     Потом ехали молча. Таксист покрутил колесико приемника и нашел какую-то
политическую  передачу.  Тот  самый  профессор,  с  которым вместе  Башмаков
некогда получал партвыговор, соловьисто расписывал светлое  будущее  России.
Но для  этого,  твердил он,  нужно буквально за несколько лет  создать класс
собственников,    поэтому    каждый    предприимчивый    россиянин    должен
приватизировать все, что, как говорится, плохо лежит.
     -  Скажите,  - спросил профессора  ведущий, -  а  если  потом придут из
милиции и скажут, что все это лежало, оказывается, хорошо?
     -  Кто  не  рискует, тот  не  пьет  шампанское! -  ответил  профессор и
хихикнул.
     Интервью закончилось, и пропикало одиннадцать.
     Возле  памятного подъезда стояли новые лавочки.  Появился  даже кодовый
замок, но он не работал. На лестничной площадке царил знакомый мусорный дух,
вызвавший  вдруг  у  Олега  Трудовича  по  прихотливой  мужской   ассоциации
радостное шевеление плоти.  На двери, как и прежде, висел ящик с наклеенными
логотипами  "Комсомольской правды"  и  журнала "Шахматы  и шашки".  Башмаков
нажал кнопку звонка и решил: если Рома спит,  то сразу, ничего не говоря, он
подхватит Нину Андреевну и отнесет в спальню...
     - Ты? - только и вымолвит она.
     - Я,  -  ответит он. - Ты же сказала, что будешь ждать. Вот я и пришел.
Навсегда.
     Дверь отворил лысый  мужик, одетый в синие спортивные штаны и майку. На
майке две большие пешки, черная и  белая, пожимали  друг другу руки  на фоне
земного  шара.   Лицо  у  лысого  было  отстраненно-сосредоточенное,  как  у
человека, привыкшего обдумывать свои ходы.
     -  Вам  кого?  -  спросил он, не  прерывая раздумий и даже не удивляясь
позднему звонку.
     - Мне бы Рому! - вдруг ответил Башмаков.
     - Рома в армии.
     - Давно?
     - Только забрали. А вы кто?
     - Я? Я с ним в шахматы иногда играл...
     - Теперь через два года.
     Сквозь шум душа из ванной донесся голос Нины Андреевны:
     - Звереныш, кто там пришел?
     Дверь ванной выходила  прямо  в  прихожую. Башмаков сразу  почувствовал
витающую   в  воздухе  ароматную  шампуневую  сырость,  а  теперь  отчетливо
вообразил,  как  вот  прямо  сейчас,  всего  в  метре  от  него,  за  тонкой
перегородочкой обнаженная Нина  Андреевна стоит под  струями. И вода, стекая
по упругому животу, свивает курчавые волоски в мокрый трогательный клинышек.
Они часто принимали душ вместе, и  Нина  Андреевна обязательно говорила:  "А
сейчас мы помоем звереныша!"
     - Звереныш, это кто пришел? - повторила из-за двери она.
     - Это к Роме!
     -  Пусть  подождут. Я  уже  выхожу.  А  почему  так поздно?  Что-нибудь
случилось?
     - Да, а в самом деле, почему так поздно?
     - Я тут мимо  ехал... Будете писать  ему  в армию, передавайте  от меня
привет!
     - От кого?
     - Он знает...
     - Ах, ну конечно!
     В  ванной оборвался  шелест  воды, и раздался  ясный теперь голос  Нины
Андреевны:
     - Я  выхожу-у!  Башмаков  стремглав сбежал по лестнице и кустами, чтобы
даже из окна его  не было видно, выбрался со двора на улицу. Денег у него не
оказалось даже на метро, и он долго собирался с духом, прежде чем подойти  к
контролерше  в форменке и  путано объяснить, что  потерял  кошелек. Старушка
посмотрела на него  так долго  и пристально, будто просился он не в метро, а
минимум на секретный объект, потом покачала головой и презрительно кивнула -
мол, проходи, прощелыга ты эдакий!
     На его осторожный звонок открыл Анатолич. Судя по сощуренным глазам, он
уже улегся.
     - Извини.
     - Ладно... Нагулялся?
     - От души.
     Башмаков перелез через перила. Он на цыпочках прошел мимо спящей Дашки.
Катя лежала в постели  и читала  "Комментарии  к "Евгению Онегину"" Лотмана.
Она или  вообще не заметила  полуторачасового  отсутствия мужа,  или  просто
сделала вид, что не заметила.
     -  Я еще  почитаю, -  сказала Катя, на минуту оторвавшись  от  книги. И
Башмаков  вдруг  почувствовал  к  жене  жгучую  ненависть,  перерастающую  в
необыкновенное, чудовищное, знобящее  вожделение.  Он  сорвал с себя одежду,
отмел  всяческие  отговорки  и ссылки на то, что Дашка еще  не спит, погасил
свет  и набросился на Катю. Борясь  в потемках, Олег  Трудович грубо прорвал
сопротивление  жены и, постыдно заломив  ее  тело,  опустошился  с  зубовным
скрежетом.
     - Что с тобой? - спросила Катя.
     Она включила ночник, отдышалась и подобрала с пола книгу.
     - Петушок сдох! - ответил Башмаков.

21

     Эскейпер открыл скрипучую дверцу гардероба. "Надо  же, так и не смазал,
а ведь сколько раз собирался!"
     Он  отправился  на  кухню,  достал из-под  мойки пластиковую  емкость с
остатками  подсолнечного  масла,  сунул  в  горлышко  указательный  палец  и
перевернул бутылку. В следующий миг, подставив ковшиком ладонь под стекающие
с  намасленного  пальца капли, Башмаков бегом  вернулся к гардеробу,  смазал
латунные петельки и попробовал - больше не скрипело. Потом он зашел в ванную
и сначала с помощью мыла, а потом и порошка "Ариэль" отмыл испачканные руки.
Сделав все это и  воротившись в комнату,  Олег Трудович  вдруг забыл, зачем,
собственно,  полез  в   гардероб.   "Склероз  -  лучший  способ  бегства  от
действительности.  Ах  да,  галстуки...  Галстуки, галстуки  -  теплого  мая
привет..."  Галстуки висели на  специальной планочке  на внутренней  стороне
дверцы.
     "А что такое галстуки?  Галстуки - это биография мужчины, запечатленная
особой формой узелкового письма... Где же я это читал? Где-то читал..."
     И ведь  на  самом деле в  этих узких разноцветных  кусках  материи была
записана вся его, башмаковская, жизнь. Во всяком случае, жизнь с Катей точно
уж  записана... Вот в этом широченном, с золотистыми  парчовыми  завитушками
галстуке он  женился. Сейчас повяжи такой, скажем, отправляясь в ресторан, и
тебя примут  за идиота. Девушка тебя разлюбит,  а метрдотель прикажет охране
приглядывать за тобой повнимательнее. Впрочем, если все остальное - рубашка,
костюм, ботинки, часы - высший класс,  тебя сочтут не идиотом,  а, наоборот,
продвинутым. И ты можешь  снова ввести в  моду вот такую павлинятину. Но для
этого  лучше, конечно,  появиться  не  в  ресторане, а  в  телевизоре.  Олег
Трудович потрогал  галстук - ткань на  ощупь напоминала портьерную... А  вот
другой   галстук  -   поуже   и  покороче,  красно-синий,   клетчатый,   как
юбка-шотландка, и с вечным узлом на резиночке. В этом галстуке Олег Трудович
ходил  на работу в райком. Надо сказать, завязывать галстук быстро и красиво
он  так  и не научился. Обычно  помогала Катя.  На  работу  в райком  из  их
спального   района   дорога   была   неблизкая,   автобусы   вечно   куда-то
проваливались,  а потом появлялись сразу стаями. В очереди  на остановке зло
шутили, что водилы не выезжают с конечной, пока не доиграют партию в домино.
Возможно,  так оно  и было... А опаздывать в райком нельзя ни в коем случае!
Покойный Чеботарев раз-два в месяц (в какой именно день - не угадаешь) любил
без пяти  девять  прохаживаться  в  скверике перед райкомом,  похлопывая  по
ладони своей знаменитой зеленой  книжицей. Номенклатурная шелупонь летела от
автобусной остановки,  как  на  юношеской  спартакиаде.  Кстати, сотрудники,
прибывшие на  собственных машинах,  оставляли  тачки за  квартал и чесали  к
месту службы на всякий случай показательным пешеходным аллюром. Был  случай,
когда  перспективный,  только  что  назначенный  замзавотделом  прикатил  на
новенькой  темно-синей "семерке"  и  поставил  ее  прямо  у  дверей райкома.
Чеботарев,  восхищенно  цокая языком,  обошел "жигуленок", встал  рядом  и у
каждого пробегавшего мимо сотрудника радостно спрашивал:
     - Хороша машинка? А?
     На  ближайшем  заседании   бюро  райкома   он  разжаловал   замзава   в
инструкторы, сказав при этом исторические слова:
     - Партия не имеет права жрать большой ложкой, если народ ест маленькой.
Запомните!  Бедный марксистско-ленинский романтик Федор Федорович!  От каких
чудовищных разочарований он уберег себя, застрелившись в 91-м!
     Пошел в  народ и другой афоризм Чеботарева: "Женщина в брюках - это так
же  противоестественно,  как  мужчина  без галстука!"  Гонял  он  брючниц  и
безгалстучников  страшно.  Одного докладчика поманил пальцем,  снял  с  себя
галстук  и затянул  на  шее  нарушителя этикета поверх  свитера.  Тот  так и
выступал. Кстати, всех опоздавших Чеботарев записывал и лишал  еженедельного
райкомовского продовольственного заказа.
     -  Пусть-ка  в гастроном сходят, понюхают, чем народ живет! Чтобы утром
не терять ни минуты и, не  дай Бог, опоздать, Олег Трудович купил  себе этот
галстук на резиночке:  застегнул крючочек, подхватил портфель -  и вперед  в
светлое будущее!
     В  "Альдебаране"  Башмаков  специально  не носил галстуков:  во-первых,
надоели после  райкома, а во-вторых, не хотелось этой номенклатурной деталью
в  одежде  подтверждать  обидное  прозвище  Товарищ из  центра.  Первым  его
альдебаранским  галстуком   стал  этот  -  темно-синий   с   маленькой  алой
аббревиатуркой "ВВС", означавшей  -  "Британская строительная корпорация". В
этом  галстуке,  подаренном  Петром  Никифоровичем,  Олег  Трудович  защищал
кандидатскую диссертацию.
     А  у   тестя   галстук  от   ВВС  объявился   при  довольно   необычных
обстоятельствах.   Петр  Никифорович  принимал  по  министерской  разнарядке
английскую делегацию. По  этому случаю у  дверей  ремстройконторы прикрепили
роскошную вывеску,  в  кабинете заменили  мебель,  стоявшую там с  довоенных
времен, а всем рабочим выдали новенькие болоньевые зеленые куртки с надписью
"Мосстрой" и пластмассовые  оранжевые шлемы с буквами  "СССР". Шлемы они, по
сценарию,  разработанному  в  главке,  должны  были  подарить  англичанам  в
качестве сувениров. Двое рабочих, кстати, специально забюллетенили, чтобы не
присутствовать   на  братании  с  иностранными  коллегами  и  таким  образом
сохранить понравившиеся шлемы.  Петр  Никифорович страшно  еще возмущался по
этому  поводу. Англичане же  отдарились галстуками, и тестю из-за отсутствия
двух рабочих досталось сразу три штуки. Один  он оставил себе. Второй вручил
зятю.   Третий  презентовал   Нашумевшему   Поэту.  И   здесь   приключилась
замечательная история.  Нашумевший Поэт  начал демонстративно  расхаживать в
этом галстуке по Дому литераторов, специально  даже расстегнув пиджак, чтобы
завистливая писательская дребедень непременно видела пикантную аббревиатурку
"ВВС".  Естественно, появились  вопросы.  Нашумевший Поэт  уверял доверчивых
литераторов, будто  галстук  этот ему вручили  в  Лондоне,  на  радиостанции
Би-би-си, после выступления...
     -  А   мы  что-то  не  слышали...  -  удивлялись   коллеги,  ежевечерне
припадавшие к приемникам, чтобы послушать  антисоветчину, едва пробивавшуюся
сквозь эфирный треск...
     - Заглушили, - тонко улыбался Нашумевший Поэт, - боятся правды...
     Разумеется,  кто-то  из  собратьев  по  перу   мгновенно  стукнул  куда
положено. Нашумевшего вызвали  на  Лубянку  и отчихвостили,  строго-настрого
запретив  повязывать  антисоветский  галстук  и  распространять  небылицы  о
выступлении  по  Би-би-си. Обо всем  этом Башмаков  прочитал недавно в книге
мемуаров Нашумевшего Поэта под названием "Одиночка". Но почему-то ни о Петре
Никифоровиче, ни о подлинном происхождении галстука в книжке ничего не было.
Глава  называлась  "Роковой  узел" и  повествовала  о  том,  как за  ношение
галстука, подаренного поэту  благодарным  коллективом радиостанции Би-би-си,
костоломы  из КГБ на пять лет  сделали его невыездным. В  конце  шло длинное
стихотворение, заканчивавшееся такими строчками:

     Я жил в стране, разгульной и вихрастой,
     Где лес до неба и без края степь...
     Я жил в стране, где за английский галстук
     Сажали, словно пса, меня на цепь!

     Однако потом Олег Трудович прочитал в "Московском комсомольце" интервью
бывшего гэбэшного генерала, обойденного очередным званием и  ставшего в этой
связи страшным разоблачителем. Генерал писал, будто  Нашумевши