ю со стихами:

     Св. памяти П. Н.

     Когда уходит друг,
     Весь мир, что был упруг,
     Сдувается, как шарик.
     Прощай, прощай, товарищ!

     Через несколько  лет  Башмаков случайно наткнулся  в газете  на  эту же
самую эпитафию,  но уже посвященную "св. памяти" композитора Тарикуэллова. И
уже совсем недавно  по телевизору Нашумевший Поэт попрощался при  помощи все
тех же строчек с безвременно ушедшим бардом Окоемовым.
     Денег  на  похороны и поминки  едва  наскребли: жуткая  инфляция еще  в
начале 92-го за несколько недель сожрала то, что тесть праведными и не очень
праведными трудами копил всю жизнь. Выручил  Гоша, за месяц до смерти  Петра
Никифоровича  воротившийся   из   Стокгольма.  Хоронили  тестя  бывшие   его
подчиненные - сантехники, столяры,  малярши,  штукатурщицы, паркетчики.  Они
очень хвалили усопшего начальника, но  постоянно  забывали, что  на поминках
чокаться  нельзя.  Потом  хором  пели  любимые  песни  Петра   Никифоровича,
приплясывали    и    матерно    ругали    новое    хапужистое    руководство
ремжилстройконторы.
     Теперь, оглядываясь  назад, Башмаков  часто задумывался  о том, что Бог
прибрал тестя как раз вовремя: стройматериалов вскоре стало завались, возник
евроремонт, вместо розовых чешских ванн  появились четырехместные "джакузи".
А  друзья  Петра  Никифоровича, гиганты советского  искусства, очень  быстро
обмельчали.  Им  теперь не  до евроремонтов  -  на  хлеб  не  хватает.  Даже
Нашумевший  Поэт,  если верить телевизору,  зарабатывает тем,  что преподает
литературу в каком-то американском ПТУ  на восточном побережье. Но там, там,
в  раю,   куда  попал,   несмотря  на  мелкие  должностные  проступки,  Петр
Никифорович, непременно  царит  (не  может  не  царить!)  чудесный,  вечный,
неизбывный  дефицит  строительных,  ремонтных и  сантехнических  материалов,
дефицит, охвативший всю ойкумену и все сущие в ней языки. И незабвенный Петр
Никифорович  после  отсмотра  рабочей  копии нового фильма  дает  творческие
советы  великому Феллини,  а тот  кивает:  "Си,  си, амико! Ты, как  всегда,
прав!"

15

     Эскейпер снова посмотрел на часы, снял телефонную трубку и набрал Ветин
номер. Нежный  женский голос с приторным  сожалением сообщил, что абонент  в
настоящее  время недоступен,  и попросил  перезвонить попозже. Потом  то  же
самое было повторено по-английски.
     - Била-айн!
     Странно! Сколько  можно сидеть у врача? Сейчас все это просто делается:
да  -  да, нет  - нет...  Может,  к  отцу  заехала  попрощаться и  отключила
'мобилу'? Странно... Однако жизнь научила  Башмакова  никогда не волноваться
заранее и  не  тратить  попусту  драгоценные нервные клетки. Правда,  теперь
точно доказано, что нервные клетки восстанавливаются-таки, - но все равно их
жалко! Он решил перезвонить Вете через полчаса  и уж потом, если ситуация не
прояснится, начать тревожиться  и что-то предпринимать. Пока же самое лучшее
-  продолжать сборы. Ничто так  не отвлекает от неприятностей, как  сборы  в
дорогу. Это знает любой эскейпер.
     Еще только продумывая будущий побег, Башмаков решил  непременно забрать
с  собой всю одежду.  Нет, он не собирался тащить на Кипр это старье. Просто
было  бы  негуманно  оставлять  брошенной жене  свое барахло  как  наглядное
свидетельство неверности  и  вероломства.  Чего  ж хорошего, если несчастная
женщина  рыдает   над  стареньким  свитером  сбежавшего   мужа?   А  почему,
собственно,   он   решил,   что  Катя   будет   рыдать?  Может   быть,   она
быстренько-быстренько утешится с  каким-нибудь новым Вадимом Семеновичем - и
тот станет разгуливать по его, башмаковской, квартире,  в его, башмаковском,
махровом халате и в его, башмаковских, тапочках на меху?
     Нет,  это  недопустимо:  ни  рыдания,  ни  чужое  разгуливание  в  его,
башмаковских,  тапочках! Олег Трудович полез на антресоли  и начал рыться  в
пыльном хламе,  испускающем  непередаваемый, чуть пьянящий  запах  прошлого.
Боже, сколько  на антресолях оказалось совершенно  никчемных,  но  абсолютно
невыбрасываемых  вещей! Старые вещи напоминают чем-то выползни. Человек ведь
тоже вырастает  -  из  одежды,  из книг,  из  вещей  -  и  время от  времени
сбрасывает  все это, как змея, линяя, сбрасывает свою шкурку. Но,  в отличие
от пресмыкающихся, человек  не бросает выползни где  попало, а  складывает в
шкафах, чуланах, сараях, на чердаках  и  антресолях... Впрочем, если бы змеи
были  существами  разумными,  то,  конечно, тоже не  выбрасывали  бы  бывшие
шкурки,  а бережно  хранили  их как  память  о прошлом.  И  в  этой  змеиной
цивилизации  существовала  бы,  наверное,   целая   индустрия,  производящая
специальные  ларчики,  футляры,  шкафчики  для  сброшенных  шкурок.  Вот,  к
примеру,  маленькая розовенькая коробочка - подарок детенышу к самой  первой
линьке.  А вот  футлярчик  побольше, украшенный крылатой ящеркой с  луком  и
стрелами, -  это  для первой совместной  линьки змеиных молодоженов. Большой
красивый шифоньер, где  шкурки висят, как рубашки, на специальных плечиках с
бирочками  для  дат,  обычно  преподносится  уходящим  на пенсию заслуженным
пресмыкающимся. Ну,  хорошо... А куда в  таком случае  деваются шкурки после
смерти хозяев? Скорее всего,  хранятся  у родственников или кладутся рядом с
усопшим в гробик, узкий и  длинный, как  футляр для бильярдного кия. А может
быть,  наоборот: все выползни собирают в особом научном центре, где ученые -
очкастые  кобры  -  бьются  над  проблемой  воскрешения  отцов  и  оживления
шкурок...
     Но  эскейпер  так и не  решил, куда  деваются  шкурки  усопших разумных
гадов, ибо в этот момент нашел то, что искал, - баул из брезента. В него при
желании можно было вместить комплект обмундирования для мотострелковой роты.
Эту  огромную сумку со съемными колесами изобрел Рыцарь Джедай и изготовил в
двух уникальных  экземплярах,  когда  они  начали  'челночить'.  А  что  еще
оставалось  делать?  В  92-м  финансирование  'Альдебарана'  резко  срезали,
научную работу свернули, а зарплату  не повышали, хотя тех денег, на которые
раньше  можно  было  жить  месяц,  теперь  хватало на  несколько  дней.  Как
выразился однажды  Джедай,  инфляция - инфлюэнца экономики. Докукин, правда,
сдал   один  из  альдебаранских  корпусов  под  страховое  общество  'Добрый
самаритянин'. Сыпавшееся здание сразу же  отреставрировали, устлали коврами,
утыкали кондиционерами, обсадили  голубыми  елями,  а  компьютеры  и  прочую
оргтехнику завезли такую, что Башмакову, работающему все-таки не на наркомат
коневодства и гужевого  транспорта, а на  космос, подобное оборудование даже
не  снилось.  Скопившиеся   у  подъезда   иномарки  охранялись  специальными
громилами в  камуфляже - и на территорию 'Альдебарана'  теперь стало попасть
сложнее, чем в прежние режимные времена. Докукин поначалу регулярно проводил
собрания  трудового  коллектива и  обстоятельно, со скорбными  подробностями
рассказывал  про то,  что денег,  получаемых  за  аренду  корпуса, с  трудом
хватает даже на элементарные нужды НПО. Он, надо заметить, сильно изменился,
и прежде всего изменилось  положение бровей  на его широком красном лице:  в
прежнее, советское,  время они были  сурово сдвинуты  к переносице, а теперь
стояли   трагическим  домиком.  Голос   тоже  преобразился:  из   командного
превратился в устало-просительный:
     - Надо, надо, товарищи, думать над смелыми конверсионными проектами! Не
мы с вами этот рынок придумали... Но в рынке жить...
     - По-рыночьи выть! - подсказал из зала Джедай.
     -   Вот  именно.   Надо  прорываться!  Говорю  это  вам...   совершенно
ответственно! Например, очень перспективна идея производства биотуалетов для
дачных домиков, а также  фильтров для водопроводной воды,  в которой  теперь
жуткое количество самых чудовищных примесей. Мы, например, с  женой из крана
давно  уже  не  пьем! И действительно, вскоре были разработаны и изготовлены
фильтр  'Суперроса',  а  также  образец  биотуалета  'Ветерок-1'  -  изящное
обтекаемое изделие  из  мраморного пластика.  Оба приспособления хранились в
директорском  кабинете. И  Докукин во  время  переговоров с  предполагаемыми
партнерами  или инвесторами  торжественно  указывал пальцем на 'Ветерок-1' и
говорил: 'Это
     - наше  будущее!' А нервных сотрудников,  пришедших к нему на  прием по
личным   вопросам,  он  отпаивал  исключительно  отфильтрованной  водой.  Но
массовое производство биотуалетов и фильтров все как-то не налаживалось...

     Первое  время  директора  слушали развесив  уши, верили  каждому слову.
Потом, когда у него  появился  новенький 'Рено',  а  жену  кто-то  в  городе
заметил в 'Хонде' с шофером, народ  зароптал  и во время очередного собрания
поинтересовался, откуда  такая роскошь, если  в  'Альдебаране' нет денег  на
писчую  бумагу  для  научных отчетов? Первым,  как  всегда,  выскочил Рыцарь
Джедай и напрямки спросил,  на  какие  шиши директор нищего  НПО купил  себе
пятикомнатную квартиру на улице Горького?
     Собрание возмущенно  зашумело, и следом за  Каракозиным  выступило  еще
несколько правдолюбцев, добавивших  к сказанному разоблачительные сведения о
том, что начальство строит себе дачу в Загорянке, а летом ездило всей семьей
в Тунис...  Кто-то даже  ностальгически вспомнил Шаргородского с  его  тремя
невинными   старенькими  холодильниками  на   скромной  дачке.  Ангел   был,
просто-напросто седокрылый  ангел  в  сравнении  с  этим живоглотом! Недолго
думая, решили выгнать  Докукина из  директоров прямо  тут же на собрании, но
председательствовавший Волобуев-Герке осторожно заметил,  что это невозможно
по  причине отсутствия  кворума и некоторых  особенностей  устава  закрытого
акционерного  общества,  в которое к тому времени  превратился 'Альдебаран'.
Бывшего парторга сначала не хотели слушать, и прежде всего из-за того, что у
него самого недавно появилась новая 'девятка'. Однако  Джедай, нахмурившись,
распорядился:
     -  Без  кворума наше  решение  будет  недействительно. Наймем  юриста и
подготовимся.  Собираемся  через  неделю и  гоним  его к чертовой  матери! А
материалы направляем в прокуратуру!
     Докукин слушал  все это не возражая,  не  перебивая, не  оправдываясь и
только   грустно-грустно   глядел  на  своих  гневных   обличителей,   точно
провидчески знал про них нечто очень и очень печальное. Так оно и оказалось:
всех  правдолюбцев   на  следующий  день  уволили   по   сокращению  штатов.
Заступиться было некому:  ни профкома, ни тем более парткома в 'Альдебаране'
давно уже не было. Не тронули только  Каракозина, учитывая его заслуги перед
демократией и личные связи с высоко взлетевшим Верстаковичем.
     Впрочем,  народ и сам от такой  жизни стал разбегаться. Первым уехал за
границу  по  контракту  Чубакка:   у  его  жены,  несмотря  на  бдительность
кадровиков, нашлись родственники в  Америке. А вскоре в  кабинет к Башмакову
зашла Нина Андреевна и положила на стол заявление - по собственному желанию.
     - Ты? - удивился Олег Трудович. - И куда же?
     - Омка в университет будет поступать. Нужен репетитор по английскому. Я
устроилась 'гербалайф' распространять. Они процент с выручки платят.
     - Ну, как знаешь... - он поставил резолюцию для отдела кадров.
     - Ты помнишь мою записку? - вдруг, густо покраснев, спросила Чернецкая.
     - Конечно.
     - Хорошо, что помнишь... Помни, пожалуйста!
     - Значит, ты меня еще не простила?
     - Нет,  не простила. Нина Андреевна пошла  к дверям, но на самом пороге
остановилась и оглянулась.  Их глаза встретились,  и в перекрестье  возникло
размытое розовое облачко,  очень отдаленно напоминающее два тела,  мужское и
женское,  завязанные  в  тугой  узел   любви.  Потом  закрыли  весь   отдел.
Объясняться  Башмаков  отправился один,  потому что  горячий  Джедай  обещал
набить  директору  морду  прямо   в  кабинете.  Докукин   грустно   выслушал
обличительно-умоляющую речь и вздохнул:
     - Прав. Прав! Но ты думаешь, это мне твой отдел не  нужен? Нет, это им,
-  он  показал  пальцем вверх, -  не нужен. Мы  все им не  нужны. Им  вообще
ничего,  кроме  власти  и  баксов,  не  нужно!  Это  же  враги. Вра-ги!  Они
специально все разваливают. Ты еще не понял?
     - А как же подполье? - с еле заметной иронией осведомился Башмаков.
     - Эх, Олег, если бы ты знал, - обреченно вздохнул Докукин. - В  каком я
теперь  глубоком...  подполье. Глубже не бывает.  Единственное, что мы можем
сейчас, - сделать так, чтоб не  все им, вонючкам демократическим, досталось!
А там будем посмотреть... Давай лучше выпьем! Текилу уважаешь?
     Больше о делах они не говорили. Директор со знанием дела  объяснял, как
нужно пить текилу:  ее, заразу  кактусовую,  оказалось, положено  зализывать
солью, закусывать лимоном и запивать томатным соком - в противном случае это
никакая  не  текила,  а просто-напросто хренотень из  столетника.  Томатного
сока, впрочем, не оказалось, и запивали фильтрованной водой. Докукина быстро
развезло,  Башмакова, впрочем,  тоже -  они  стали  вспоминать  райкомовские
времена и даже тихонечко спели:

     Красный пролетарий, шире шаг!
     Красный пролетарий, выше стяг!
     Красный пролетарий, не дремлет враг!
     Наступает время яростных атак!

     Вспомнили и зеленую книжечку незабвенного Федора Федоровича Чеботарева,
поговорили о его странном самоубийстве.
     -  Мы  пойдем другим  путем!  - заверил Докукин.  - Нет  никаких  денег
партии.  Это все  вранье!  Мы их  должны  заработать, понимаешь,  Олег,  мы!
За-ра-бо-тать! Говорю это тебе...
     Но тут дверь  резко,  как  от удара ногой,  распахнулась, и без всякого
секретарского  уведомления в кабинет ввалились три 'добрых  самаритянина'  -
чернявые, кавказистые мужики. Один постарше, с животом навыкат, а два другие
- высоченные молодые  качки  в кожаных куртках. Докукин сразу  вжал голову в
плечи и с  трудом изобразил на лице деловитую радость. Уходя, Олег  Трудович
по обрывкам гортанного, на повышенных  тонах разговора уловил, что речь идет
о  казино,  и разместить его собираются  как  раз в  том самом  флигеле, где
располагается сейчас его, башмаковский, отдел.
     - ВсЈ! Пошли к Верстаковичу! - постановил Каракозин.
     Но  легко сказать - 'пошли'. Две недели Джедай названивал в приемную, и
милый девичий голосок отвечал одно и то же: идет совещание.
     - А кроме  совещаний у  вас  еще что-нибудь бывает?  - взорвался он  на
третью неделю.
     - Конечно! Переговоры...
     - Так  вы запишите, что  Каракозин  звонил. Ка-ра-ко-зин,  председатель
Комитета   научно-технической   интеллигенции  в   поддержку  перестройки  и
ускорения! КНТИППУ...
     - ...ПУ... Уже записала. Не волнуйтесь, вам перезвонят!
     Перезвонили на пятую неделю:
     - Аркадий Ильич вас ждет. Завтра в 14.15.
     Сначала они  долго томились в приемной,  наблюдая,  как два здоровенных
охранника охмуряют  ту самую телефонную секретаршу. Кроме  милого голоска, у
нее были вдобавок длиннющие ноги и стенобитный бюст.
     - Нетухлые дела у  этого инвалида, - проскрипел  Каракозин.  -  Смотри,
каких 'шкафандров' себе завел!
     - Да и секретутка ничего! - добавил Башмаков,  который после ухода Нины
Андреевны вдруг остро затомился своим затянувшимся моногамным одиночеством.
     - Высоко забрался, - покачал головой Джедай.
     Ходили слухи, что к Верстаковичу нежно относится сам президент. Однажды
после бурного митинга и  совещания в узком кругу Ельцин очень сильно  устал,
так устал, что вели  его  буквально  под  руки, и  Верстакович,  случившийся
поблизости, догадался уступить ему место в своей инвалидной коляске. Ельцину
очень понравилось, как его с ветерком подкатили  к ожидавшей машине,  - и он
запомнил предупредительного инвалида.
     -  Проходите, господа, - прощебетала секретарша,  -  Аркадий Ильич ждет
вас!
     - Мы не господа! Мы товарищи по борьбе! - гордо поправил ее Джедай.
     Верстакович  принял их  в просторном кабинете  с  зачехленной  казенной
мебелью  пятидесятых  годов и  длиннющим полированным столом  для заседаний.
Лишь  японский телевизор с экраном в  человеческий рост, трехцветный флаг да
большая  фотография  президента  на  теннисном  корте  напоминали  о   новых
временах. Бывший  лидер Народного фронта даже вышел  из-за стола и, опираясь
на инкрустированную серебром трость, слабо пожал посетителям руки.
     -  Рад  видеть боевых  соратников! -  устало улыбнулся  Верстакович.  -
Проходите,  не  стесняйтесь!  Скучновато  тут,  конечно, после баррикад,  но
ничего не поделаешь.
     - Да ты и тут  забаррикадировался - еле к тебе прорвались! - по-свойски
пошутил Каракозин.
     Чуткий Башмаков тут же отметил про себя, что шутка  и особенно свойская
интонация не понравились.  Верстакович был одет в модный двубортный  костюм,
изысканная  бесформенность и элегантная обмятость которого стоили, вероятно,
немалых денег. Волосы были явно уложены парикмахером, а брови - и это просто
потрясло Башмакова
     - аккуратно пострижены.
     - Чай?  Кофе?  Коньяк?  -  спросил  Верстакович,  усадив  гостей и  дав
указания секретарше. - А вы знаете, кто здесь раньше сидел?
     - Троцкий! - недобро предположил Каракозин.
     - Не-ет...  Тут был  один из кабинетов Берии. Ирония истории! Так с чем
пришли? Он рассеянно, но не перебивая слушал их жалобы и постукивал по столу
розовыми детскими пальчиками.  Башмаков  заметил, что  ногти  у  него теперь
ухожены и  даже  покрыты бесцветным лаком. Несколько раз по  старой привычке
Верстакович  механически  приближал  их  ко   рту,  но  в  последний  момент
спохватывался.  Тем  временем  секретарша  принесла  кофе и  коньяк, а  шефу
персонально на серебряном блюдечке - продолговатую оранжевую пилюлю и стакан
воды.  Башмаков  взял  рюмку  -  на него пахнуло  настоящим,  давно  забытым
коньячным ароматом.
     -  'Старый  Тбилиси'.  Двадцать  лет  выдержка.  Президент  Гамсахурдия
прислал.
     - Если  бы тебе еще президент  Назарбаев жареного барашка  прислал! - с
мечтательной издевкой вздохнул Джедай.
     Башмаков под  столом  аккуратно наступил  на  ногу  Каракозину,  но тот
сделал вид, будто не понимает этого товарищеского знака.
     - За великую  Россию! -  провозгласил Верстакович, чокнулся  с друзьями
минеральной водой и, морщась, запил таблетку. - Ну-с, продолжайте!
     Постепенно, по ходу рассказа, его личико стало мрачнеть - и он сделался
похожим  на инфанта,  взвалившего на  себя, несмотря  на отроческий возраст,
тяжкий  груз  государственных  забот.  Один  раз  Верстакович не удержался и
грызанул-таки розовый отполированный ноготь.
     - Все, что вы говорите, очень  правильно,  -  молвил наконец  он. -  Но
давайте сначала  разберемся с  нашей  многострадальной  Россией. Канализация
сегодня важнее космонавтики! Люди смертны, а космос  вечен. Номенклатура это
не  понимала.  А  мы,  демократы,  понимаем! Мы не  можем больше платить  за
будущее  судьбами  тех, кто живет сегодня! К тому же космос, давайте наконец
сознаемся,  принадлежит всему человечеству.  В сущности, неважно, кто первым
ступит на тот же Марс -  россиянин или  американец.  Главное, чтобы  это был
счастливый и свободный человек...
     Верстакович   посмотрел  на   них  торжественно  и   даже  с  некоторым
недоумением: почему никто не записывает его вещие слова?
     -  Чепуху  ты городишь! - взорвался Каракозин, хотя за секунду до этого
выглядел совершенно спокойным. - Даже коммуняки соображали, что космос...
     - Что-о?! Не понял... - аккуратные брови Верстаковича поползли вверх, а
лилипутские пальчики - куда-то под стол.
     - Что ты не понял,  гнида  двубортная?!  Ты  что нам  говорил тогда,  у
костра? Забыл?! Напомнить?!
     Но  ничего  напомнить  Джедай  не  успел  -  в   кабинет  уже   входили
'шкафандры', и на их тупых лицах было написано угрюмое торжество ресторанных
вышибал, дождавшихся наконец своего вожделенного скандалиста...
     -  Ну  и  козлы же