ме и соломенной шляпе. Он не понравился нам своей
внешностью. Лицо у него было желтое, изможденное, взгляд  унылый.  Он  робко
ответил на наше "С добрым  утром".  Неуверенно  присел  за  кафедру,  сделал
перекличку. Говорил в нос, гнусавил, как Быка,  жена  Тобея,  и  приходилось
напрягать слух, чтобы хоть что-то разобрать. И мы  тотчас  стали  вертеться,
толкать друг дружку локтями, громко разговаривать. Учитель еще и на ухо туг.
Начались занятия. И тут оказалось, что  наш  новый  учитель  не  силен  и  в
науках... Это обнаружилось сразу.
     - Какой у вас сегодня урок? - спрашивал он.
     Мы называли.
     - Перепишите задание из книжки в тетрадь...
     Мы переписывали, как он велел.
     Потом выбегали из класса, играли, возвращались в класс; учитель  часами
не поднимал глаз от газеты. Кто хотел учиться - учился, кто  не  хотел  -  с
того и не спрашивали. Знаешь урок или нет -  пятерка  в  журнале  все  равно
обеспечена...
     А в конце года в следующий класс  перевели  всех  -  и  тех,  кто  умел
писать, и тех, кто разучился и писать, и считать, и читать.
     Скоро мы узнали, что  учитель  Илиеску  окончил...  только  один  класс
гимназии. Проходишь, бывало, мимо кафедры, и в нос  тебе  ударяет  зловоние,
исходившее от давно не мытого  тела  и  грязной  одежды  учителя.  Мальчишки
говорили:
     - Этот дядька, видать, не мылся с самых крестин, с тех пор, как поп его
трижды в купель окунал. Вонища, как от дохлой лошади.
     - Поп его и не окунал, он не дался. Кричал  и  ногами  сучил.  Поп  его
только издали святой водой побрызгал...
     - Сам-то, Веве, будто часто  моешься...  Удираешь  небось,  когда  мать
зовет в корыто садиться. Чья бы корова мычала...
     - А мне-то зачем мыться? А? Что я - учитель? Если  б  я  учителем  был,
тогда другое дело. А так зачем? Вымоешься - и снова перемажешься... Лучше уж
совсем не мыться, даже лицо мочить не стоит.
     - Оно и видно...
     - А я и не говорю, что не видно...
     Я рассказываю отцу:
     - К нам новый учитель пришел.
     - Встречал я его в селе.
     - Так этот учитель нас ничему не учит. Сам, наверно, не  знает,  что  в
классе говорить и как себя вести. Зачем нам прислали такого?
     - Видно, не обошлось без подпорок, сынок.
     Я знаю, что  подпорки  нужны  трухлявым  стенам.  Или  старым  заборам,
которые иначе повалило  бы  ветром.  К  примеру,  одряхлел  забор.  Подгнили
столбики. А новый забор не осилить. Вот и укрепляешь старый подпорками.  Это
дело известное. Но чтоб у людей подпорки! Этого я не понимал...
     - Без каких таких подпорок?
     - Без родных в Иерусалиме, сынок...
     - Что-то я, тятя, в толк не возьму.
     - Ну, родственников, значит, которые высокий пост занимают.  Коли  есть
такие родственники, то уж ни ума, ни знаний не надо. Немного поклянчил  -  и
родственники из жалости подыщут для тебя казенное жалованье.
     - Выходит, и у Илиеску есть подпорки? Родные в Иерусалиме?
     - Выходит, есть. Такой обалдуй давно бы с голоду  под  забором  околел.
Вот ему и бросили кость, пусть грызет... Без важных родственников,  будь  ты
семи пядей во лбу, никто на  тебя  и  не  взглянет.  Так  и  помрешь  прежде
времени. Может, и не помрешь, но хорошей жизни не жди.


     В школе на первых порах мне пришлось туго. Явился из примарии  человек,
постучал в ворота и сказал отцу:
     - Пусть Дарие ходит в школу...
     - Пусть, коли захочет, - отвечал отец. И повернулся ко мне: -  Как  сам
надумаешь, так и будет.
     Это он решил меня испытать. Так и не сказал, идти мне в школу или нет.


     Школу открыли, потянулся за другими и я...
     Из нашей семьи до этого учился грамоте мой брат Георге.  Учился  жадно.
Учительницей  была  тогда  старая   женщина,   пришедшая   из-за   гор,   из
Трансильвании. Звали ее Берта. У нее был сын, ровесник Георге. Он  учился  в
Бухаресте и жил там у родственников. Георге  своей  смышленостью  понравился
учительнице. Она подолгу занималась  с  ним,  давала  читать  книги.  Весной
Георге не появлялся в школе по целым неделям: помогал отцу  пахать.  Был  он
старшим из сыновей; кроме него, помощников у отца не было. Осенью отец  брал
его убирать кукурузу и пахать зябь в именье. Лишь после первого снега брат с
сумкой под мышкой являлся в школу, однако схватывал он все быстро, словно  и
не пропускал ни одного дня.
     Кончил  брат  школу.  Осенью   учительница   поехала   в   Бухарест   к
родственникам и взяла его с собой, отвела на экзамен в семинарию. Экзамен он
сдал. Зачислили его на казенный кошт - тут тебе и койка, и харч. Но  еще  до
экзамена вышла у брата промашка, глупость несусветная. Был  у  родственников
Берты сынишка, в котором они души не  чаяли.  И  был  он,  чертенок,  одного
возраста с моим братом Георге. Вышли они как-то поиграть во двор.  Слово  за
слово,  повздорили  и  подрались.   Городской   мальчишка   обозвал   Георге
голодранцем. Не стерпел Георге. И пока господа спохватились,  пока  выбежали
во двор и вырвали свое сокровище из рук дикаря, Георге  уже  успел  подмести
своей жертвой все плиты на мостовой.
     - Ну, Берта, и удружила ты нам!.. Привела в дом бандита, он чуть нашего
сыночка не загубил.
     - Георге добрый мальчик. Правда, вспыльчив немного. Наверно, Санду  его
чем-то рассердил. Давайте позовем их обоих и спросим, как было дело.
     Мальчиков позвали.
     - За что ты побил Санду, Георге?
     - Он меня по-матерному обругал. А мама моя умерла. Чего он ругался?
     - Почему ты обругал его, Санду?
     - Захотелось - и  обругал...  А  он  как  начнет  драться.  Всего  меня
избил. - Санду разревелся, разнюнился. - Деревенщина он,  простофиля,  шуток
не понимает. Его ведь в шутку выругали.
     - Может, и в шутку, - с вызовом ответил брат. - Но если он меня еще раз
в шутку обзовет, я ему башку расшибу, так и знайте.
     Скоро они от  него  избавились.  Брата  приняли  со  стипендией.  Когда
кончит - теперь совсем уже немного осталось, - отпустит бороду  и  сделается
священником.  "Господи,  помилуй,  господи,  помилуй...",   "Венчается   раб
божий..."
     Другой мой брат, Ион -  брат  только  по  матери,  -  тоже  пользовался
вниманием госпожи Берты. Но толку из него не вышло. За четыре года он так  и
не смог перейти во второй класс. Учительница заходила за  ним  каждое  утро,
поднимала с постели, вела в школу. Он сидел  в  классе,  пока  сиделось,  и,
улучив момент, удирал через окно...
     Уехала из села Берта. На ее место заступил старик с  рыжей  бородой  по
имени Раймонт Куку. Он прославился тем, что наказывал тех родителей, кто  не
отпускал детей в школу. Сначала и отец платил штрафы, потом невмоготу стало.
Пришлось каждое утро сажать брата на закорки и относить в школу.
     Возвращался мой брат в полдень, руки у него были распухшими от  побоев,
щеки горели от пощечин, бока ныли. Валился он на  постель  и  лежал  -  того
гляди богу душу отдаст. Стараниями Рыжей Бороды у него даже волос на  голове
поубавилось.
     Но все эти наказания ни к чему не привели. Не помогли ни подзатыльники,
ни ругань. В конце концов Раймонт признал себя побежденным. Ухватил Иона  за
штаны и вышвырнул за дверь...
     - Чтоб духу твоего здесь больше не было!..
     - Покорно благодарю! - ответил Ион, подымаясь уже  из  дорожной  грязи.
Потом подобрал камень да как швырнет в окно школы. Разбил  стекло.  Пришлось
отцу платить.
     Больше Рыжая Борода к родителям со штрафом не приставал...
     - Невелика беда. В селе три четверти мальчишек, а то и больше, не знают
грамоты. Из-за  этого  небеса  не  рухнут.  А  среди  девок  на  сотню  одна
расписаться умеет...


     Придя из школы после первого дня занятий, я болтаю с мамой, рассказываю
подробно обо всем, что услышал и увидел в школе.
     Мама слушает и поглядывает на меня. Я вижу, как лицо ее,  словно  пион,
расцветает от радости.
     - Ты у меня на Георге похож, а не на Иона. Одолеешь грамоту.
     - А ты рада?
     - Еще бы не рада! Сколько я с Ионом крови себе  попортила.  Хоть  ты-то
выучись.
     - Может, и выучусь. Но сейчас мне нужна одна лея и десять банов. Завтра
велели в школу принести. Учитель сказал - на грифельную доску, на букварь  и
на грифель.
     - Вот отец придет, он и даст.
     К ужину вернулся с работы отец. За столом я сообщил ему про лею.
     - Откуда у меня столько денег? Нету. Подождешь...
     Каждый раз, когда разговор заходит о деньгах, в  доме  словно  пожар  -
подымаются шум и крики. Мама терпит-терпит, да и срывается:
     - Надоела эта бедность - сил нет! Доколе так жить будем?..  Денег  нет.
Жрать нечего.
     - Я работаю, сил не жалею,  -  говорит  отец.  -  Все  мы  работаем.  И
никакого проку. Вот и весь сказ. Хоть расшибись, проку не будет. Не воровать
же мне...
     Миновал второй школьный день, за ним третий...
     Учитель поехал в город. Мы пришли встречать его  на  станцию.  Пачки  с
книгами, с грифельными досками все тащили до  школы  на  собственной  спине.
Принес и я пачку... Без книг осталось двое  -  я  да  еще  один  парнишка  с
хутора, сын Коша, местного курокрада. У него вечно вся шея в чирьях и язвах.
     Парнишке и горя мало.
     - Что с книгами, что без книг, - рассуждал он во  всеуслышание,  -  все
одно...
     Онофрей Кош, его отец,  и  верно,  избрал  кражу  кур  своим  ремеслом.
Перелезет  ночью  через  забор,  бросит  собакам  подачку,  чтоб  не  лаяли,
проберется ползком в курятник, похватает кур - и бегом.
     - Зачем ты кур крадешь, Онофрей?
     - Детей накормить. Если не красть, нечего есть будет.
     - Работай!
     - Негде мне работать.
     - У помещиков. Вон их сколько!
     - Вот еще! Стану я за так работать...
     Авендря о своих кражах помалкивает. А Онофрей Кош признается  с  чистым
сердцем. Забирают его в тюрьму, в город, он  отсиживает  срок,  возвращается
домой, вновь принимается за воровство и вновь отправляется в тюрьму.
     - В тюрьме досыта не накормят, но все ж таки хоть что-то  дают.  А  вот
каково жене с парнишкой, я ведь их  ни  с  чем  оставляю...  Сына  я  сделаю
настоящим вором. Не курокрадом. Станет красть волов, лошадей угонять... Вы о
нем еще услышите...
     - Так что же до сих пор не сделал?
     - Пусть подрастет...
     Сын курокрада Онофрея Коша сидит в школе рядом со мной.  Вчера  у  него
прорвался один чирей. Сегодня другой.
     - Когда деньги принесешь, Хараламбие Кош?
     - Никогда, господин учитель.
     - Как так?
     - Мне книги ни к чему. Я не  хочу  учиться.  Что  с  книгами,  что  без
книг... Что в лоб, что по лбу.
     - А ты когда принесешь деньги за книги, Дарие?
     - Не знаю, господин учитель.
     Учитель посадил меня на последнюю скамью. Там я и сидел.
     Начались занятия. Сначала  письмо  -  палочки  прямые,  палочки  косые,
кружки, точки, запятые.
     Под конец дети достали буквари и стали читать: О, Й, Ой...
     Я тоже заглядывал в букварь. И писал бы, да нечем и не на чем. Пошел  я
к сыну Букура, хозяина корчмы, что возле станции. Четверо детей у  корчмаря.
Одни старше меня, другие моложе. Сжалились они надо мной,  подарили  обломок
грифельной доски. Грифеля не дали, да я и не просил.
     На грифельной доске можно писать даже гвоздем.
     Дом у нас крыт дранкой. Залез я на крышу  и  выдернул  гвоздь.  Положил
доску на край постели, стал на колени и принялся чертить буквы по памяти.  И
очень быстро их выучил. Научился и считать.
     Букварь и грифельную доску я купил  только  после  рождества.  Ходил  с
сорковой* и собрал немножко денег. И все годы, пока  я  учился  в  начальной
школе, мне  ни  разу  не  удалось  приобрести  нужные  книги  раньше  зимних
праздников.
     ______________
     * Соркова - веточка с искусственными цветами и лентами,  которую  носят
дети, поздравляя соседей с Новым годом.

     Какой огромной показалась  мне  школа!  Высоченный  потолок,  слева,  у
дверей, квадратная черная доска на трех ножках. Справа - дощатое возвышенно,
на нем кафедра и стул учителя. На кафедре журнал, чернильница, ручка...
     В классе три окна. Окна громадные, с оконцами нашего жилья не сравнить.
По стенам развешаны географические карты, на них нарисованы  разные  страны,
реки и моря, какие только есть на земле.
     И еще на кафедре стоит глобус. Океаны и моря окрашены  голубым  цветом,
напоминающим  голубизну  неба.  Равнины  обозначены  зеленым,   а   горы   -
коричневыми полосками.
     Все эти удивительные вещи объяснил мне один хуторской мальчик,  который
ходит уже в четвертый класс; зовут его Бабой Элефтерие. Он высокий, чуть  не
с тополь, очень худой,  с  желтым-прежелтым  лицом.  Все  время  кашляет.  И
сплевывает в платок. Ребята смеются над ним:
     - Гляньте-ка на Лефтерие! В платок плюет, чтобы землю не заразить!.. Да
плюй ты прямо на землю, она и без тебя загажена...
     - Земля не загажена... Только люди бывают гадкие, - отвечает Лефтерие.
     - Ого! Слышь, Тикэ! Чахоточный-то Бабой как по-писаному говорит.
     - Хватит читать-то, эй! А то отправишься следом за отцом...
     - Оставь его, пусть читает. Может, и не помрет. Бывает, с  чахоткой  до
старости живут. На ладан дышат, а не  помирают.  Пусть  его  читает!  Может,
писарем сделается или телефонистом в примарии. Лефтерие -  не  то,  что  мы,
дуроломы...
     - А вот ты, Тутану, как раз и станешь  таким,  кто  землю  одним  своим
видом поганит.
     - Это я-то? Я?
     Напыжившись как индюк, Тутану подступает к Бабою.
     - Эх, Лефтерие, жалко мне тебя, да и боюсь: вот шлепну я тебя, а  ты  и
готов, и придется есть кутью на твоих похоронах. Ежели у тетушки Розики муки
на кутью наберется.
     - Где там!..
     - Тогда мы по селу с сумой пойдем, милостыню попросим,  не  дадим  тебя
без кутьи хоронить.
     Отец Бабоя умер давно. Сошел с ума. Отвезли его в больницу,  там  он  и
помер. Работал старший Бабой на своем клочке земли и в имении Пьенару.  Жену
привез из города: она кроила и шила нашим бабам юбки,  кофты,  платья.  Отец
был заядлый книгочий. Читал беспрестанно, особенно зимой, когда снегу много,
а работы мало. А как он помешался, поп Бульбук пустил по селу слух:
     - Бабой от чтения умом рехнулся. Ежели кто много читает,  -  поучал  он
мужиков, - всенепременно сходит с ума. От книги добра не жди, одна порча для
мозгов. Я вот, мил человек, только в церкви и читаю.
     - Смотри, батюшка, как бы и это чтение тебе во вред не пошло, -  сказал
ему как-то Удудуй.
     - Истинная правда, мил человек. Я и так уж, бывало,  пропущу  страничку
то здесь, то там, больно уж длинна церковная служба. Дьявольски длинна...
     Лефтерие так и рос, уткнувшись носом в книги, оставшиеся от отца.
     - Были бы у меня деньги,  Дарие,  все  бы  на  книги  потратил.  Досыта
никогда не начитаешься...
     Иногда я прихожу в школу  раньше  всех.  Пробираюсь  к  кафедре,  верчу
глобус. Верчу медленно, чтобы охватить взглядом все суши и моря.  И  кажется
мне, что это не жалкий картонный глобус крутится под моими пальцами, а я сам
разъезжаю по всему свету. Путешествие по стране,  поперек  которой  большими
буквами написано "Китай", я проделываю в  крестьянской  телеге,  запряженной
двумя крохотными лошадками с резвыми ножками и крепкими  копытцами,  которым
любая дорога нипочем.
     Бабой рассказывал мне об этой стране. У людей там раскосые  глаза,  они
носят чудные  островерхие  шляпы,  широкие  платья...  Я  странствую  по  их
дорогам. Езжу по селам и городам. Вижу, как они трудятся и живут,  слышу  их
голоса и даже понимаю их речь...
     А вот эта белая страна под полярным кругом - ледяная пустыня, но и  тут
живут люди; люди эти низенького роста, одеваются в шкуры, спят  в  юртах,  а
кормятся рыбой. По их стране я мчусь в санях, а в сани запрягаю  оленя  -  у
него тонкие ноги и ветвистые рога, на которых  словно  бы  держится  небо...
Извилистыми тропами я пересекаю горы... На лодке переплываю моря... А океаны
преодолеваю, спрятавшись в трюме парохода... И  мне  жаль,  что  я  не  вижу
бескрайних водных просторов.
     - Что ты здесь делаешь, Дарие?
     - Глобус рассматриваю, господин учитель.
     - Ну и как?
     - Интересно.
     - Зайди ко мне после обеда.
     Учитель снимает крохотную комнатенку в доме Войку  Бучука,  что  держит
лавку на развилке дорог. В комнатенке много полок, уставленных книгами.
     - Хочешь почитать что-нибудь, кроме хрестоматии?
     - Хочу.
     Учитель  дает  мне  две  книги.  Я  беру.  Читаю  до   самого   вечера.
Проглатываю, как голодный человек - ломоть хлеба. Потом отношу назад.
     - Прочел?
     - Да.
     - Тогда расскажи, что понял.
     Я  пересказываю  учителю  содержание  книг.  Не  забываю  ни   малейшей
подробности.
     Беру почитать большую толстую книгу в картонном переплете со множеством
картинок. Все, что мне хотелось знать о каждой стране, собрано в этой книге.
     - Это география для учащихся гимназии, - объясняет мне Бабой.
     - Может, и мы попадем в гимназию?
     - Ты, может, и попадешь. А я нет. Я  умру.  Скоро.  Чахотка  никого  не
жалеет.
     Жажда знаний у меня все ненасытней.
     Переходя во второй класс, я уже много чего знал и составил  себе  целый
план, чтоб до конца начальной школы прочитать все книги, что стоят на полках
учителя.
     Но учитель повесил на дверь замок и уехал в город.
     А Илиеску читал одни газеты.
     И вот я перешел в третий класс.
     Уехал и Илиеску. Нас передали новому учителю - Дуду Фусулану.  У  этого
другая болезнь: он шатается  вечерами  по  селу  и  пристает  к  женщинам  и
девушкам. Его бьют дубинками парни, колотят мужья.
     Утром Фусулан является в школу изрядно потрепанный. Делает  перекличку.
Задает нам что-нибудь переписать. Потом оставляет одних. Велит какому ни  то
пятиклашке отмечать тех, кто начнет бузить.  Кому  староста  запишет  плохое
поведение, того Дуду Фусулан выдерет.
     Есть у учителя и другой способ развлечься во время занятий.  В  кофейне
через дорогу, которую содержит тетушка Ленка, он  играет  в  карты.  С  моим
шурином Альвицэ, сборщиком налогов, писарем, попом и инспектором  налогового
управления. Иногда ему случается выиграть, и выигрыш он тут же пропивает. Но
выигрывает он редко, чаще проигрывает. И тогда приходит в класс разозленный.
     - Кто-нибудь разговаривал?
     - Вот они, господин учитель! -  отвечает  староста  и  протягивает  ему
список.
     Фусулан берет розгу, выкликает проштрафившихся, ставит  их  к  доске  и
сечет, пока не выдохнется. Потом распускает нас по домам. А сам опять идет в
кофейню.
     Нас ничему не учат. Я тоскую по  чтению,  но  во  всем  селе  только  у
Лефтерие есть кой-какие книжки. Их я уже прочел. Как-то  я  откопал  у  него
маленькую книжицу, на обложке которой было написано:  "Азия".  Целая  книжка
про континент, о котором я знал так мало!
     - Дай почитать, Лефтерие!
     - Бери.
     Я взял. Начал читать - это  оказалась  трогательная  повесть  о  любви:
"Ася"* Ивана Тургенева...
     ______________
     * Омография слова Asia, означающего как материк Азия, так и имя Ася.

     - Ты чего вздыхаешь, Дарие?
     - Сам не знаю, мама...
     - Над книжкой, что ли, плачешь?
     - Да.
     - А ты читай такие, чтоб посмеяться. Плакать-то  сама  жизнь  заставит!
Особливо, ежели  сердце  жалостливое  или  смелости  не  хватает.  А  мне  и
невдомек, что ты у нас такой боязливый.
     - Людей я не боюсь.
     - А если людей не боишься, тогда больше и бояться-то нечего...
     - Раньше я грома боялся, когда гроза. А теперь  знаю,  что  это  такое.
Прошлый год в школе нам Брагадиру про гром рассказывал.
     - А знаешь, что такое гром? Это когда найдут тучи, а дождя нет,  вот  и
выезжает Илья-пророк покататься в своей колеснице по небу. А у  колесницы  у
этой колеса огненные. И кони у святого тоже огненные, пламя так и пышет. Под
ударами копыт да от грохота колес  тучи  содрогаются,  стряхивают  на  землю
дождь. Дьявол пугается, прячется.