черей господина Диаку даже не  заикаются.  Зачем
крестьянину, привыкшему ходить босиком  и  в  лохмотьях,  с  пустым  брюхом,
образованная жена, которую и на работу не пошли?
     А, была не была. Стучусь и в эти двери. Показывается жалкий человечек с
воспаленными от бессонницы глазами - слуга.
     - Я хотел бы поговорить с господином Диаку.
     - Нету, в Молдову уехал.
     - Как, и он тоже?
     - А у кого ты еще побывал?
     - В Драче, у Гадюки.
     - А-а, и та тоже удрала, когда немцы еще до Олта не  дошли.  Чего  тебе
надо-то?
     - Работу ищу.
     - У нас искать - зряшное дело. В Клокочев ступай. Может,  там  найдешь.
Клокочевский барин не удрал, остался. Он с нынешней властью ладит.
     Где по дороге, где прямо через поля шагаю в Клокочев и  добираюсь  туда
на закате. Хорошо, что сумерки не застали меня в поле. Я не люблю сумерек.
     Помещичья усадьба в Клокочеве необычайно просторная, погонов  семь.  Во
дворе - двухэтажный замок с башнями, такого я не видел ни в одном  поместье,
ни в Руши, ни в Турну. За замком множество крохотных  узких  флигельков  для
прислуги, а еще дальше - высокие и широкие помещения для скота.
     В одном крыле замка, в маленьких комнатушках  разместилась  контора.  В
стороне - колодец с насосом, вроде того, что у дяди  Тоне  из  Руши-де-Веде.
Какая-то женщина набирает воду. Я подхожу к ней. Спрашиваю:
     - Можно поговорить с кем-нибудь из местных?
     - С кем же?
     - С кем-нибудь из конторы.
     - Ступай к господину Ласкэру. Он где-то там...
     И она указывает на контору.
     - Входите.
     - Вечер добрый.
     - Добрый.
     За сосновым столом, точь-в-точь как у писаря Джикэ  Стэнеску  в  Омиде,
сидит тщедушный человечек в синем потрепанном костюме, седой  и  сморщенный,
на носу очки, и скребет по бумаге. Даже не поднимает на меня  глаз.  Привык,
должно быть, к разным просителям. Молчит. Тихо - слышен только скрип пера по
бумаге. Буквы выводит крупные, разляпистые. Руки у него  трясутся  -  еле  с
дрожью  справляется.  Чернила  фиолетовые,  цвета  летучей   мыши.   Наконец
удостаивает меня своим вниманием:
     - Чего тебе?
     - Работу ищу, господин Ласкэр.
     Старик  снимает  очки,  протирает  платком,  опять  водружает  на  нос.
Окидывает меня взглядом с ног до головы и с головы до ног. Близорукие  глаза
его часто моргают.
     - Ты нездешний?
     - Нездешний, из Омиды я, это выше по Кэлмэцую.
     - Читать умеешь?
     - Умею.
     - Сколько классов?
     - Пять начальной школы.
     - Почерк хороший?
     - Разборчивый.
     - Ну-ка, сядь вот сюда, на стул. Проверим.
     Я присаживаюсь, кладу шляпу на колени, беру лист бумаги и  ручку.  Пишу
несколько предложений,  протягиваю  лист  старику.  Тот  глядит  и  изрекает
приговор:
     - М-м-да... почерк вполне разборчивый. Надо поговорить с барином.
     Возле конторских книг на  столе  -  колокольчик.  Старик  дотягивается,
берет колокольчик и звонит. Вбегает слуга.
     - Здравия желаю, господин Ласкэр, что угодно приказать?
     - Отведи-ка  этого  парнишку  на  кухню  да  скажи,  что  я  велел  его
покормить. Он останется у нас в конторе.
     Стало быть, вот оно что: старика зовут господином Ласкэром и,  если  он
позвонит в колокольчик, надо бежать бегом, являться и докладывать:  "Здравия
желаю, господин Ласкэр, что угодно приказать?"
     Работник подталкивает меня к двери, потом  ведет  к  домику  в  глубине
двора. Вводит в комнату.
     - Эй, Сафта, дай ему поесть. Чтоб завтра у него достало  сил  распекать
нас на  все  корки.  В  контору  его  берут,  к  господину  Ласкэру.  Небось
приказчиком будет.
     - А может, ему не захочется нас распекать, - возражает Сафта.
     Это дородная, необъятных размеров  женщина  с  толстыми,  как  чурбаки,
ногами и огромными грудями. Босая. Ноги в цыпках,  пятки  потрескались,  под
кривыми ногтями черно от грязи. Только руки у нее белые. Руками она  готовит
еду, моет посуду.
     - Коли я говорю будет - значит, будет, - стоит  на  своем  работник,  -
разве Георгиу не такой же был, когда  пришел?  Как  только  не  лебезил,  не
раболепничал. Чуть  с  голоду  не  подыхал.  А  теперь  вон  не  только  что
обругать - арапником запросто перетянет. Господина Ласкэра правая рука.
     - А ну, отвяжись от парня, ступай вон.
     Работник уходит.
     - Ты не бойся, - обращается ко мне Сафта, - Гынжу всегда такой, язык-то
без костей. Не  слушай  его,  сердце-то  у  него  доброе.  Только  очень  уж
натерпелся, как и все мы тут, в имении.
     Она пододвигает мне стул, ставит возле стопки вымытых  тарелок  большую
миску. И до краев наливает  в  нее  фасолевой  похлебки.  Рядом,  на  клочок
салфетки, кладет большой ломоть мамалыги.
     - Ложку сам возьмешь.
     Из огромной кучи ложек - штук сто - я  выбираю  себе  одну,  вытираю  и
принимаюсь за еду.
     Ем -  аж  за  ушами  трещит.  Сафта  смотрит  на  меня.  Еще  подливает
фасолевого супа.
     - Издалека сам-то?
     - Не так чтобы очень. Из Омиды. Только утром из дому вышел.
     - И с тех пор ничего не ел?
     - Ничего.
     - В удачное время попал.
     Разговорились. Оказывается, помещик здешний - один из самых  богатых  в
округе. В поместье у него больше сотни работников и еще человек сто охраняет
большое озеро возле Дуная и занимается рыболовством. А под  горой  в  овраге
раскинул свои шатры цыганский табор. Цыгане  обрабатывают  часть  помещичьих
земель. Главная усадьба находится тут, на  этом  дворе,  но  есть  работа  и
наверху, в верхней усадьбе.
     - Худо, коли тебя пошлют туда. Там, наверху, ни души, безлюдье.
     - Господин Ласкэр сказал, что я буду работать в конторе.
     - Может, и сказал, да не он здесь решает.
     - А кто же?
     - Барин.
     Сгустились сумерки. В окнах замка горит  свет.  Наевшись,  я  бреду  по
двору, до меня никому нет дела, даже собаки - и те не пристают.  Обнюхали  и
отошли. Опять стучу в дверь к господину Ласкэру.
     - Ты поел?
     - Поел.
     - Сейчас пойду узнаю, можно ли к барину. Ступай за мной!..
     Я иду следом за господином Ласкэром. Жду у лестницы. Лестница широкая и
высокая. Мраморные ступени. Господин Ласкэр исчез в дверях  замка  и  вскоре
воротился назад.
     - Прошу. Ноги хорошенько вытри.
     Я тщательно вытираю.
     Интересно, каков собой помещик?
     Прохожу в комнату и нерешительно ступаю по мягкому ковру, утопая своими
старыми постолами по самую щиколотку.
     Господин Ласкэр, переломившись в пояснице,  объясняет  помещику  в  чем
дело:
     - Пришел в имение примерно час назад. С верховьев Кэлмэцуя,  из  Омиды.
Ищет работу. У него разборчивый почерк, можно бы оставить его в конторе.
     Я решаюсь посмотреть помещику в глаза. Это высокий  крепкий  человек  с
рыжими, поседевшими на висках волосами. Без  бороды  и  усов.  Шея  чуть  не
лопается от жира,  лицо  лоснится  довольством,  он  свежевыбрит,  причесан,
напудрен.  В  правом  глазу  носит  круглое  стеклышко  -  монокль.  Вот  он
заговорил. Напирает на "р" и выражается слегка неправильно, словно думает на
другом языке.
     - Завтра утром поедешь вместе со мной  в  усадьбу.  Там,  наверху,  мне
нужен человек. Старательный и покорный. Будешь получать еду, кров  и  десять
лей в месяц: плачу по-царски. Проводи его, Ласкэр!
     Он и не подумал спросить, как мое имя. Да и я не спешил назваться.
     Господин Ласкэр весь дрожит. Наверно, от усталости.
     Я желаю барину с моноклем доброй ночи и, не отставая ни на шаг,  следую
за господином Ласкэром. Выхожу лицом к двери, хотя господин  Ласкэр  пятится
задом. Спускаемся по лестнице; господин Ласкэр шепчет:
     - Что ты натворил, несчастный! Повернулся к помещику задом...
     - Не сердитесь, господин Ласкэр, я просто не могу задом наперед ходить.
Что я, рак?
     Господин Ласкэр смотрит на меня с удивлением, криво улыбается:
     - А ты не робкого десятка!..
     - Не знаю, но если вы так считаете...
     - Переночуешь у Сафты.
     Работники раскланиваются перед господином Ласкэром еще истовее, чем тот
перед помещиком.
     - Господин Ласкэр, я хотел у вас спросить.
     - О чем еще?
     - Как зовут барина?
     - Аргир Аризан. Огорчился я, - признается он вдруг.
     - Из-за чего же, господин Ласкэр?
     - Хотел тебя в конторе оставить. Не справляюсь уже с работой. В который
уж раз, когда кто с хорошим  почерком  придет,  пытаюсь  у  себя  в  конторе
оставить. А хозяин забирает его и отсылает в горы. Не приживаются там люди.
     - Отчего это?
     - Почем мне знать? Может, надоедает в глуши жить.
     - Мне, думаю, не надоест.
     - Не говори гоп... Одно знаю - без глаз  остался,  разбирая  конторские
бумаги. С меня довольно.
     - А барин вас на пенсию не отпускает?
     - Нет. Господин Аризан на пенсию никого не отпускает. Я уже сорок лет в
этом  поместье  проработал.  Пока  хватает  сил  -  работаешь  и   получаешь
жалованье. А уж как сил не будет - ступай вон. Барин наймет другого.
     Я  оставляю  господина  Ласкэра  втихомолку   жаловаться   на   судьбу.
Возвращаюсь к Сафте на кухню.
     - Господин Ласкэр сказал, чтоб я эту ночь  спал  у  вас.  Завтра  утром
отправлюсь с помещиком в верхнюю усадьбу.
     - Ах, чтоб его!..
     - Что это вы так?
     - Да так просто, сорвалось...
     Во двор с  грохотом  въезжает  автомобиль.  Без  верха.  Из  автомобиля
выходят четыре немецких офицера.
     Шофер отводит машину, всю забрызганную грязью, в дальний угол двора. От
машины валит пар. Гнали, верно, во весь опор по здешним ухабам...
     Помещик вышел встречать гостей. Обнимается, целуется с ними.
     - Опять эти немцы, - ворчит Сафта.
     - Что, они уже и раньше приезжали?
     - Все время ездят. Они с помещиком друзья. Попросил он их дать  пленных
румын для работы в верхней усадьбе. Обещал, что будут работать  без  охраны,
под его ответственность. И немцы дали - вроде как заместо  батраков.  Теперь
эти пленные спину на него гнут. Да  ты  и  сам  увидишь,  коли  туда  едешь.
Теперь, раз немцы приехали, большой сабантуй на всю ночь закатит...
     На рыжем коне во двор въехал господин Георгиу. Конь весь в мыле. Видно,
бешеным галопом гнал его всадник.
     Георгиу соскакивает на землю;  сразу  три  человека  бросаются  принять
коня. Один берет коня за узду и вываживает.  Другие,  сняв  седло  и  накрыв
животное попоной, на ходу вытирают ему пучком соломы бока.
     Господин Георгиу бежит к замку.  Немного  погодя  выскакивает  и  бегом
спускается по ступеням.
     - Коня! Живо!
     Слуги подводят коня, вновь седлают.
     Георгиу вскакивает в седло, хлещет коня арапником. Из-под конских копыт
брызжут искры. Конь выносит всадника со двора и мчит его вдаль.
     - За цыганами поскакал, - бормочет Сафта.


     Сафта варит еду лишь для слуг.
     Для господ и барских гостей - отдельная кухня.
     В господской кухне переполох. Зовут на помощь и Сафту.
     В этой кухне не пахнет  ни  фасолью,  ни  теплым  паром  мамалыги.  Тут
сложены специальные печи, в них пекут булки, куличи, жарят  мясо.  Повара  и
кухарки одеты чисто, во все белое, как доктора в больнице.
     Я укладываюсь спать в комнате Сафты. Прямо на ее постели -  на  широких
дощатых нарах, накрытых циновкой, как у нас дома. На них свободно уместилось
бы пять-шесть человек.
     Устроившись в уголке, укрываюсь одеялом  из  старого  тряпья.  И  сразу
чувствую, что страшно устал. Еще бы, за целый день пути ни разу не  присесть
передохнуть.
     И вот лишь теперь ощущаю, как горят подошвы  ног  и  усталость,  словно
вода, разливается по телу. Я засыпаю и сплю как убитый.
     Просыпаюсь под утро. Рядом - широкая, дебелая и  горячая  спина  Сафты.
Сафта спит крепко, хоть из пушки пали. И храпит. Я  тихонько  посвистываю  -
так свистят, подзывая собаку, когда  соблазняют  ее  ломтем  хлеба.  Женщина
перестает храпеть, затихает.
     Стучат в окно - должно быть, кто-то из работников.
     - Эй, парень, что вчера пришел, вставай! Барин зовет.
     Натягиваю в темноте одежду. Во дворе свежо, и сонную  одурь  как  рукой
снимает.
     - Барин ждет тебя у парадного.
     В темноте еле угадывается массивная тень - барин сидит,  покачиваясь  в
седле. Рядом лошадь поменьше, тоже оседланная.
     - Верхом ездить умеешь?
     - Умею.
     - Тогда садись.
     Слуга протягивает мне  уздечку.  Встав  одной  ногой  -  больной  -  на
ступеньку, хватаюсь обеими руками  за  луку,  напрягаю  все  силы  и  рывком
вскакиваю в седло. Лошадь подо мной бьет нервная дрожь.
     Я понимаю, что барин с моноклем в глазу хочет потехи  ради  сыграть  со
мной недобрую шутку. Ждет, поди,  что  лошадь  вдруг  сбросит  меня  наземь.
Шалишь, этой радости я тебе не доставлю.
     - Держись крепче! - с усмешкой кричит помещик.
     И хлещет мою лошадь плетью по ляжкам. Та взвивается  на  дыбы,  ржет  и
молнией летит к воротам. Позади меня  барин  пускает  своего  коня  галопом.
Настигает, обходит. И что есть мочи орет мне в ухо:
     - Смотри не упади!..
     Я держусь обеими руками изо всех сил. Сжимаю  ногами  лошадиный  живот.
Как ветер, несется лошадь. Барин скачет впереди. Как призраки, мы  мчимся  в
ночи. Лошадь моя сама знает дорогу. Видит ночью то, что ускользает от меня -
барского коня, что скачет впереди, беспрестанно подгоняемый плетью.
     Мы держим путь в гору. Темень кругом непроглядная. И вдруг  на  вершине
горы я вижу силуэт коня с восседающим на нем барином. Силуэт высится  передо
мной, словно гигантская статуя.
     На подъеме моя лошадь тяжело храпит. Но по-прежнему скачет  галопом.  И
только доскакав до барина, замирает. Словно по команде.
     Барин усмехается:
     - А ты ловкий. Я ждал, что ты сковырнешься.
     - Может, и лошадь того же ждала, только я держался как мог.
     - Первое испытание ты выдержал.
     - А что, предстоят и другие? - осмелев, спрашиваю я.
     - Возможно!
     Я вижу, как блестят в темноте его зубы. Как поблескивает монокль. Барин
шарит у пояса и протягивает мне пистолет.
     - Стрелять умеешь?
     - Нет...
     Взяв пистолет в руки, ощупываю его. Пистолет необычный, без барабана.
     - Предохранитель спущен, - слышу я голос барина, - поднимай дулом вверх
и стреляй...
     Я поднимаю, как сказано, и легонько нажимаю на спусковой крючок.
     Ощущение такое, будто из плеча выдернули руку.
     - Это автоматический пистолет, - объясняет барин. - Больно плечо?
     - Немножко.
     - Дай-ка сюда.
     Я отдаю пистолет. Он осматривает его и возвращает обратно.
     - Теперь держи дулом вниз... Поедем шагом.
     Земля под  копытами  лошадей  мягкая,  влажная.  Мрак  редеет.  Светлая
полоска зари забрезжила на востоке. Блеснула вода за селом. Прямо перед нами
на фоне неба угадывается дерево. Мы останавливаемся в нескольких шагах.
     - Целься в ствол и стреляй. В  середину.  Когда  рассветет,  посмотрим,
какой ты стрелок.
     Я вытягиваю руку и пытаюсь поймать цель. Снова нажимаю на спуск.
     Перемещаю руку чуть левее. Патроны кончились. И  я  возвращаю  пистолет
барину.
     Мы пускаем лошадей вскачь. Рассеялась ночная мгла. Видно, как слева  от
нас, далеко-далеко, змеится пепельная лента  Дуная,  а  за  ней  -  все  еще
окутанный мглой высокий болгарский берег.
     - Огромное у меня поместье, -  говорит  барин.  -  Около  десяти  тысяч
гектаров...
     - То есть двадцать тысяч погонов?
     - Да, двадцать тысяч  погонов.  И  еще  есть  два  поместья  -  одно  у
Бэрэгана, другое возле Брэйлы, но мне больше всего  нравится  здесь.  Там  я
бываю лишь наездом, с ревизией...


     Вокруг - нескончаемые поля. Весна. Зазеленела травка.  Взошла  пшеница,
уже  с  ладонь.  Недавно  прошел  дождь.  Размякла  дорога,  копыта  лошадей
неглубоко проваливаются в грунт...
     Барин хочет взглянуть, вышли ли на пахоту крестьяне... Издали доносится
скрип телег, там-сям мерцают огоньки.
     Пока еще совсем не рассвело,  крестьяне,  прежде  чем  впрячь  волов  в
плуги, разводят у телег костры. Греют застывшие ноги и руки.
     Мы подъезжаем к длинному ряду телег.
     Крестьяне уже знают, кто шастает ночью верхом и палит из пистолета,  по
топоту узнают барского коня. Разом сдергивают шляпы, кэчулы.
     - Желаем здравствовать!
     - Доброе утро! А чего это вы так запоздали, а?
     - Вовсе нет, барин.
     - Вы должны бы уже начать работу. Откуда вы?
     - Из Пьятры.
     На миг мы приостанавливаемся. Помещик прибавляет:
     - Чтоб у меня пахать глубоко, черт вас возьми. Вернусь - проверю...
     Мы снова  пускаемся  вскачь  по  бескрайним  полям,  словно  два  серых
призрака...
     Приближаемся к верхней усадьбе. Четко вырисовываются  на  небе  контуры
домов и деревьев. Барин нахлестывает коня; тот мчит во весь опор.  Я  молочу
свою лошадь пятками по брюху, хоть в этом вроде и  нет  надобности.  Вытянув
морду, она летит вперед, стараясь не отстать от барского скакуна. И  все  же
чуть отстает. Чует, верно,  что  в  седле  -  слуга,  которому  не  подобает
равняться с барином.
     В окнах усадьбы горит свет. На высоких столбах висят фонари. При  нашем
приближении, словно под нажимом невидимой руки, растворяются главные ворота.
На полном скаку влетаем мы  во  двор.  Даем  широкий  круг,  чтоб  не  вдруг
останавливать коней. У ворот, с кэчулой в руках, какое-то огромное пугало.
     - Ты уже проснулся, Амос?
     - Как всегда, хозяин, спозаранку.
     Барин спешивается. Слезаю с лошади и я. Пугало берет лошадей под  уздцы
и уводит. Барин знает, куда идти. Отстав на два шага, поспешаю за ними я...
     Помещик отворяет какую-то дверь,  мы  поднимаемся  по  лестнице,  снова
дверь, и мы оказываемся в большой квадратной комнате.
     - Кофе готов, Илонка?
     - Готов, хозяин.
     Барин оборачивается ко мне:
     - Илонка, жена Амоса.
     В глазах у него усмешка; не таясь, смеется  и  женщина...  В  кофейнике
клокочет кофе. Илонка наливает барину большую чашку.
     - Налей и ему тоже.
     Для меня Илонка наливает маленькую чашечку.
     В  этой  гостиной,  которая  освещена  большой  лампой,  подвешенной  к
потолку, и светом утра, быстро разливающимся за окном, я  смог  как  следует
рассмотреть вблизи моего нового хозяина, помещика Аргира Аризана. Его полное
лицо, вчера показавшееся мне розовым и  цветущим,  бледно  и  покрыто  сетью
мелких морщинок. Над бесцветными глазами нависли припухшие веки.  Один  глаз
сильно покраснел, другой, прикрытый толстым стеклом монокля, кажется  свежим
и ясным. На макушке просвечивает  начинающаяся  лысина.  Волосы,  наполовину
седые, густо  напомажены  и  гладко  зачесаны  на  темени.  Под  подбородком
выпирает красный зоб, словно  у  индюка.  Голос  у  барина  надтреснутый,  с
хрипотцой. Сказалась бессонная ночь с обильной  острой  едой  и  выпивкой  в
компании немцев и молодых цыганок,  приведенных  из-под  оврага  приказчиком
Георгиу. На Аргире  Аризане  дорогой  костюм  для  верховой  езды  и  охоты:
короткая куртка из английского сукна в  крупную  клетку,  с  мягким  меховым
воротником, защищающим горло от простуды,  узкие,  обтягивающие  ногу  брюки
галифе и  желтые  выше  колен  сапоги,  начищенные  до  зеркального  блеска.
Перчатки с раструбами помещик швырнул на стол вместе с  плетью  из  воловьих
жил, которой он подгонял коня, а порой и слуг или крестьян на  своих  полях.
Этот пятидесятилетний  мужчина  -  только  позже  я  узнал,  что  ему  почти
шестьдесят, - всячески старается походить  на  английского  аристократа,  на
лорда, не иначе.
     Илонка, в длинном, до пят, цветастом халате, в  мягких,  без  каблуков,
турецких туфлях, кружит по комнате, шелестя шелками и  распространяя  вокруг
резкий запах  мускуса.  Длинные  светлые  волосы  заплетены  в  косы,  глаза
зеленые, как трава. На пальцах массивные золотые кольца.
     - Плесни мне еще чашечку кофе, Илонка. За всю ночь  так  и  не  удалось
поспать.
     - Оно и видно, барин.
     Я поднимаюсь.
     - Подождать вас вниз