А Илья-пророк глаз  с  него  не  спускает.
Прицелится и пустит огненные стрелы. Тут тебе  и  гром,  и  молния.  Попадет
стрела в дьявола, шкуру ему и опалит.  Потому  после  грозы  всегда  паленым
пахнет... А то, бывает, поставишь  в  воскресенье  на  рубашку  заплату  или
вобьешь в стену гвоздь. Так там завсегда нечистая сила угнездится. Святой  и
это примечает. Выйдешь в рубашке, что в воскресенье залатал, тут тебя громом
и поразит. И дом от молнии загорится. И дерево, если в него молния ударит.
     - А зачем ты соль на порог сыплешь, когда дождь?
     - А это только когда очень  сильный  дождь.  Ежели  разверзнутся  хляби
небесные и льет как из ведра, вот тогда соль на  порог  и  сыплют.  От  соли
дождь стихает...
     - Мам, ты и вправду во все это веришь?
     - Все люди верят. И мать моя верила, и бабушка тоже. Старые люди небось
поболе нашего знали. А если ты что другое слышал, так расскажи, я тоже знать
буду... Значит, грома ты теперь не боишься?
     - Нет.
     - Только не хоронись в грозу под  деревьями.  Молния  часто  в  высокие
деревья попадает...
     - Наверно, из-за Агюцы, он ведь тоже от дождя под деревом прячется?
     - Э, да ты, видать, и сам все знаешь...
     Книги  есть  еще  в  церкви  -  это  часословы,  по  которым  священник
отправляет службу. Но мне не хочется заглядывать в них. Да и голову забивать
не стоит...
     Среди зимы наш учитель вдруг как в воду канул. Одни говорили -  в  реке
утонул, провалился под лед, когда ночью к бабам на хутор пробирался.  Другие
уверяли, что учитель просто сбежал куда глаза глядят...
     Прислали нам нового учителя - дряхлого старичка, лет за семьдесят.  Еле
ноги волочит. Бороду носит и очки  за  уши  цепляет.  Нос  у  него  длинный,
тонкий, над усами нависает. Учитель все слышит, как кот, только видит плохо.
Одежонка на нем потрепанная, башмаки стоптаны, кэчула по краям  повытерлась.
А больше в гардеробе господина Иноченциу Кокуза ничего и нет.
     - Ну, ребятки, давайте учиться грамоте, да... Человек без  грамоты  как
слепой...
     - Да, господин учитель...
     Но тут встает Кэрэбаш и говорит:
     - А я не люблю учиться. Мне больше овцы по душе. От  них  и  молоко,  и
брынза, из шкур шубу сшить можно. Овец я как-нибудь сосчитаю. Так зачем  мне
учиться? Вон отец Бабоя читал, читал  да  и  свихнулся,  в  сумасшедший  дом
запрятали...
     Рот у Иноченциу Кокуза растягивается до ушей. От смеха. Смеемся и мы.
     - Отец твой небось богач, Кэрэбаш...
     - Работает справно, вот и разбогател, господин учитель...
     - А сколько у него работников, Кэрэбаш?
     - Много, господин учитель, человек  пятнадцать.  На  поле,  в  страдную
пору, бедняков-поденщиков нанимаем. Есть им нечего, вот они  за  кормежку  и
нанимаются...
     - К нам тоже за еду наниматься приходят, господин учитель, -  встревает
в разговор Иордаке; у него вечно слюнявый рот и все лицо в прыщах...
     - Хорошо, Кэрэбаш, не хочешь учиться, и не надо. О  чем  тут  говорить,
раз голова тебе ни к чему? Зато другим учиться надо, чтобы ради куска  хлеба
на тебя спину не гнули, когда ты отцовское наследство получишь.
     Учитель поглядывает на нас. Смотрит и на  меня,  хоть  и  видит  как  в
тумане.
     - А ты любишь учиться, Дарие?
     - Люблю, господин учитель...
     Любит ученье и Туртурикэ, и Йепуре Марин, который хочет уехать в  город
и обучиться хорошему ремеслу, нравится учиться и вон той девочке с косичками
и с густыми бровями - она пишет лучше нас всех и может в  уме  решить  любой
пример; в журнале она значится под именем Лазэр Филофтейя...
     - А я  хочу  стать  врачом  и  лечить  людей  от  болезней,  -  говорит
Филофтейя. - Я хотела бы...  но  для  этого  мне  пришлось  бы  поступить  в
городскую школу. А это невозможно. Отцу не на что меня послать...
     Их дом прилепился к береговому склону,  который  чуть  пониже  железной
дороги.  Своей  островерхой  крышей  дом  очень  напоминает  скворечник.   У
Филофтейи восемь братьев и сестер. И мать у нее молодая.  Так  что  детей  в
семье еще прибавится.
     - А я хотел бы  научиться  строить  мосты,  -  хвастается  Давид  Бочу,
который что угодно может посчитать в уме.
     Йепуре Марин смотрит на ребят с жалостью.
     - Болтаете все без толку. Не знаете будто, что  за  школу  надо  деньги
платить? Какой дурак даст  вам  столько  денег,  чтоб  хватило  и  за  койку
уплатить, и за одежку, и за книги? Я вот в мастерские пойду. Буду механиком.
Железо обрабатывать, с машинами возиться. У всех механизмов на свете  каждый
винтик изучу... Я уже с паровозным механиком на станции договорился...
     Зипун на Йепуре пестрит заплатами.  Нос  посинел,  из  него  течет.  Он
вытирает капли рукавом зипуна. Глядя на него, трем свои носы и мы.
     - Тихо!.. - кричит  учитель.  -  Сегодня  мы  поговорим  об  Ионе  Водэ
Грозном, которого называли еще Ионом Армянином*...
     ______________
     * Ион Водэ - господарь Молдовы в 1572 - 1574 гг. Прозван  "Грозным"  за
жестокие гонения на бояр. По матери - армянин.

     У Иноченциу Кокуза есть жена, молодая женщина. Госпоже Докси не  больше
тридцати, это здоровая, белолицая, красивая толстуха.  Широкая  в  плечах  и
бедрах, а ростом почти вдвое выше мужа. У них трое детей, все сыновья.
     - Большие небось?
     - Нет, еще маленькие...
     - От кого же они?
     - От Кокуза, от кого же еще...
     - Ай да Кокуз!..
     Иноченциу Кокуз тащит по улице санки... А в санках трое детишек  -  его
сыновья; одному не больше пяти, второму года три, а третьему  годик.  И  все
как две капли воды похожи на Иноченциу Кокуза.
     - Как зовут ваших детей, господин учитель?
     - Этого, старшенького, - Примус Иноченциу Кокуз,  среднего  -  Секундус
Иноченциу Кокуз, а последнего - Терциус Иноченциу Кокуз*...
     ______________
     * Примус, секундус, терциус - первый, второй, третий (лат.).

     - Но ведь таких имен и в святцах нет. Вроде как языческие.
     - Может, и языческие. Но что из этого, люди добрые? Разве язычники были
не люди?
     - Да мы про это не говорим...
     Иноченциу Кокуз тоже не задержался у нас в селе...
     Все случилось из-за того урока, когда он рассказывал нам об  Ионе  Водэ
Грозном, прозванном Ионом Армянином. Сначала об уроке  заговорили  на  селе.
Потом, передаваясь из уст в уста, слух об уроке дошел и до города. И в  одно
прекрасное утро в класс вошел чернявый господин с усиками.  Иноченциу  Кокуз
как раз уткнулся в журнал, чтобы  приступить  к  перекличке.  При  появлении
постороннего мы встали.
     - Я школьный инспектор Параскив И. Параскив, - пропищали усики.
     - Прошу, входите. Я вам верю... Можете назваться  хоть  римским  папой.
Или братом папы. Как вам будет угодно.
     Инспектор Параскив И. Параскив затрясся как в  падучей.  Потом  овладел
собой.
     - Я прибыл, чтобы разобраться в деле с Ионом Водэ Грозным.
     - А в деле с Водэ Куза? Я ведь и о Куза-Водэ тоже рассказывал.
     - Шутки в сторону, ваш конек - Ион Водэ.
     - У меня их целый табун, - пошутил  Ипоченциу  Кокуз.  -  Ион  Армянин,
Куза-Водэ, Тудор - все, кто пытался поднять народ.
     Класс как стоял, так и остался стоять.  Мы  слушали.  И  во  все  глаза
смотрели на споривших.
     - Сядьте, дети, - обратился к нам Кокуз.
     Параскив  И.  Параскив  бросил  свой  портфель  на  кафедру.  Опрокинул
чернильницу, залив фиолетовыми чернилами пол. Взвизгнул:
     - Это неучтиво!
     - Не я неучтив, - ответил Кокуз. - Вы приехали провести  расследование.
Так прошу, господин инспектор, задавайте вопросы. Я привык к расследованиям,
как мешок к заплатам.
     Инспектор вытащил стопку листков и принялся марать бумагу.
     - Правда ли, что вы рассказывали детям об Ионе Водэ Грозном?
     - Правда. Я должен был рассказать. Это входит в программу.
     - Правда ли, что вы говорили, будто Ион Армянин рубил головы боярам,  а
в день пасхи казнил даже самого пресвятого митрополита Молдовского?
     - Правда. Об этом есть в учебнике.
     - Правда ли, что вы рассказывали детям о том, как бояре продали  своего
господаря туркам?
     - Правда. Об этом написано и в хрестоматии.
     - Правда ли, будто вы особо подчеркивали  тот  факт,  что  Ион  Армянин
любил крестьян и ненавидел бояр?
     - Правда. Об этом...
     - Знаю. Есть в хрестоматии...
     - Но в таком случае...
     - Правда  ли,  что  на  том  уроке  вы  старались  увлечь  детей  своим
рассказом?
     - Правда. А как же иначе?
     - Зачем вы это делали?
     - Ведь это мой конек! Вы же знаете! Мой конек! Моя  слабость!  И  таких
коньков...
     - Сударь!
     - Да, господин инспектор, пора  поговорить  всерьез.  Это  мои  любимые
темы. И рассказываю я об этом с увлечением, даже со страстью...
     - Так, что дети даже плачут...
     - Не все. Но кое-кто и в самом деле  заплакал.  Разволновались.  Другие
темы я излагаю сухо, те, что мне не по душе,  к  примеру  о  Михае  Храбром,
который прикрепил крестьян к земле, усугубив  их  зависимость  от  бояр.  Не
люблю я рассказывать и о Константине Брынковяну, который  разорил  страну  и
присвоил несметные богатства...
     - И обо всем этом вы говорили детям с кафедры?
     - Говорил.
     - Но ведь в хрестоматии написано иначе...
     - И при этом лживо. Лживо. В хрестоматии много искажений. Я знаю правду
по документам...
     - Ни документы подобного рода, ни учителя вроде вас нам не нужны. Вы на
пенсии?
     - Да. С правом преподавания.
     - Я лишаю вас этого права. Вам придется покинуть школу.
     - Придется так придется...
     - Немедленно!
     Иноченциу Кокуз повернул свое лицо к нам.
     Это было старое, морщинистое  лицо  с  большим  крючковатым  носом.  За
очками влажно поблескивали глаза.
     - Прощайте, дети! Растите здоровыми и помните - книгу  надо  читать  не
так, как написано, а так, как я вас учил.
     - Расходитесь по домам! -  прикрикнул  на  нас  инспектор  Параскив  И.
Параскив. - Мы пришлем вам другого учителя. Может, Брагадиру...
     Мы вышли из школы. Нас обогнал Ипоченциу Кокуз. Мы  сдернули  с  головы
кэчулы. Он еще раз окинул нас взглядом.  Тоже  приподнял  кэчулу.  И  сказал
совсем тихо:
     - Правду ищите в книгах, правду. Книги, бывает, тоже лгут.  И  довольно
часто. Научитесь отличать хорошие книги от плохих...
     Известие о возвращении  Брагадиру  обрадовало  нас.  Мы  встретили  его
криками "ура". Наш старый учитель был растроган.
     Внимательно посмотрел на каждого. Не забыл и меня. Я сидел на последней
скамье.
     - Ну а ты, Дарие, читал что-нибудь в мое отсутствие?
     - Мне нечего было читать, господин учитель.
     - Заходи ко мне.
     Теперь я каждый день захожу к учителю. И каждый раз он дает мне  книгу.
Я прочитываю ее, возвращаю и беру новую. Он  вызывает  меня  к  доске,  дает
решать примеры. Я решаю - складываю, делю, умножаю. Получаю ответ...
     С первой скамьи раздается громкий хохот. Хохочет Митикэ, сын Томы Окы.
     - Ты чего смеешься, Митикэ? - спрашивает учитель.
     - Гляньте, господин учитель, какие у Дарие сапоги...
     - Садись на место, Дарие.
     Я иду на место. Вслед за Митикэ смеются надо мной и другие...
     Учитель вызывает к доске Митикэ Окы.
     - Так что же, говоришь, тебя рассмешило?
     - Сапоги Дарие. Он в отцовских пришел...
     Это правда. Выпал снег, и мне пришлось надеть отцовы сапоги,  он  носил
их еще когда служил в кавалерии. Мне они  были  очень  велики.  Доходили  до
паха. Я с трудом их поднимал, натирая кожу в паху до  крови.  Голенищами.  В
школу надевал что придется. Зипун мой продрался  на  локтях,  дыры  залатать
было некому. Сползала на уши старая кэчула, которую я разыскал на чердаке.
     Стало быть, Митикэ смеялся над моими сапогами!.. Учителя это привело  в
бешенство. Никогда раньше я не видел его таким свирепым.  Послушал  он,  как
мямлит у доски сын корчмаря. Тот ни на один вопрос не мог толком ответить...
А ведь пригож лицом, ноготки подстрижены, ботиночки в  самый  раз  по  ноге,
костюмчик в городе на заказ пошит.
     Ударил учитель Митикэ по ладоням. А тому все еще смешно. Так и смеялся,
пока от боли не заревел... Учитель стегал его так, что розги ломались. Редко
брался Брагадиру за розги, только если из терпения выведешь. Но уж  тогда  -
держись! Легко не отделаешься... Только мы не  очень-то  боялись.  К  побоям
привычные - дома нам то от  родителей  влетало,  то  от  старших  братьев  и
сестер, - словом, кому под руку попадешь. Провинностей  у  нас  всегда  хоть
отбавляй, тут и спору нет. До прихода учителя  мы  толкались,  таскали  друг
дружку за волосы, обтирали зипунами со  стен  известку.  Тыкали  кулаками  в
зубы, в нос до первой крови. Брагадиру наказывал  нас  по  очереди:  сегодня
одного, завтра другого... И у него было на  это  право.  У  Фусулана  такого
права не было. Тот взъедался ни с того ни с сего.
     - Митикэ, скажи сегодня сестре, чтоб вечером к воротам выходила.
     - Илиуш, что твоя мамка поделывает? Все еще  вдовеет?  Я  бы  не  прочь
стать на одну ночь твоим отцом.
     И этот Дуду Фусулан - учитель! И власти присылают его нас просвещать  -
нас, детей. Вот бы кого за волосы потаскать!
     Таким  же  разодетым,  как  Митикэ,  ходит  и  сын  Букура,   владельца
пристанционной корчмы. Учитель там иногда обедает вместе с доктором Ганчу  и
другими господами из нашего села. Умом Мику Букур не взял.  Учитель  посадил
рядом с ним меня. И разрешил подсказывать Мику, помогать ему хоть как-нибудь
ответить урок. За это я получаю каждую неделю по баранке. А это уже  большое
подспорье - получать раз в неделю баранку...
     Звонок. Перемена. Зима в самом разгаре. Мы выбегаем во двор. Утром ушли
из дому не евши. И теперь каждый извлекает из сумки то, что принес с  собой.
Кто кусок мамалыги, испеченной на угольях, кто вареные кукурузные  зерна.  В
классе, который теперь  уже  не  кажется  мне  таким  огромным,  нас  больше
восьмидесяти - по  десять-двенадцать  человек  на  скамье.  Из  восьмидесяти
только двое на переменках достают из сумки или из-за пазухи по куску  хлеба.
Один из них - Кэрэбаш. Кэрэбаши - богачи, у них много  земли,  овец,  волов,
коров. Из всех мальчишек нашего класса один Никулае Кэрэбаш приходит в школу
с хлебом. Каждый день...
     Кроме него, носит в школу хлеб еще одна девочка - дочь  механика  Ницу,
который живет возле реки и имеет собственную молотилку. Дочку его зовут Орзу
Маргарета. Она единственная из всех девчонок класса всегда ходит обутая. Да.
Обутая, в городских платьях, причесанная,  в  синем  платочке  и  с  кожаным
портфелем. У Орзу Маргареты голубые глаза  и  губки  бантиком.  Мать  у  нее
немка, Ницу ее из-за границы привез. А хлеб она ест белый-белый, как снег.
     Мы толпимся возле них и смотрим, как они объедаются хлебом!.. При  виде
хлеба у нас текут слюнки.
     В нашем доме хлеба не замешивают и не пекут уже с осени.
     Я слышу жалобный голосок Кэлина-младшего, сына Чучумиша.
     - Кэрэбаш, а Кэрэбаш, дай хоть крошечку!
     - С какой стати?
     Петричика, дочь лесного сторожа, тоже просит:
     - Маргарета, а Маргарета, дай кусочек хлебца!
     - А у тебя своих родителей, что ли, нет? С чего  это  я  вдруг  кормить
тебя буду?
     Крошка хлеба... Кусочек хлебца...


     Отец задержался в селе. Пошел купить табаку и  застрял.  Мы  поели  без
него, легли, дремлем.
     Горит лампа. Чуть мерцает огонек. Я слышу, как отец  вошел  в  комнату.
Вижу, как подымается с постели мать, дает ему поесть.
     Отец говорит:
     - Учитель хочет, чтобы мы  послали  Дарие  в  городскую  школу.  Обещал
достать денег на дорогу. Из нашего Дарие может офицер выйти...
     Я высовываю голову из-под одеяла и спрашиваю:
     - Почему обязательно офицер?
     - Потому что за ту школу, куда учитель тебя определить  хочет,  платить
ничего не надо. Сдаешь экзамены, и если все сдашь, то останешься учиться  на
казенный счет, пока не выйдешь офицером. И там уж будешь получать жалованье.
А в другую школу мы не можем тебя послать. На какие деньги?..
     До сих пор ни один парень из нашего села не стал офицером.  Только  сын
Кырлига, хуторской, остался  на  сверхсрочной  службе.  Сперва  его  сделали
капралом, потом сержантом, под конец старшиной. Так  всю  жизнь  в  армии  и
пробыл до самой старости. Приезжает иногда в село родителей и  родственников
проведать. Семья Кырлигов им гордится. У него на боку  сабля  в  ножнах,  на
рукояти кисти висят, мундир в обтяжку, словно снизу  корсет  поддет,  как  у
тетушки  Полины,  сапоги  блестят  ровно  зеркало.   Позвякивает   сабля   -
дзынь-дзынь... Поскрипывают сапоги - скрип-скрип!.. Идет старшина по улице -
народ на него дивуется. Женщины глаз с него не сводят.  Только  тетка  Егоза
ругается.
     - Ну, чего вы в нем нашли? Ну, наел ряшку. Скоро брылья лопнут от жиру.
Сквалыга. Пустобрех. Тьфу! - И  она  плюет  ему  вслед.  -  Небось  простому
солдату в отпуск и на день не выпроситься.
     Вот так же, наверно, тетка Егоза будет говорить и про меня, если  стану
офицером.
     Я прячусь под одеяло. Главное, что смогу ходить в школу! Выйдет из меня
офицер или нет - это другой разговор. Мне приятно думать, что  и  в  далеком
городе я смогу ходить в школу, учиться дальше...
     С той ночи я жил лишь одной мыслью: осенью поеду  в  школу...  Поеду  в
школу...
     На другой день утром я повстречал Елефтерие Бабоя.
     Мы оба пришли в школу задолго до уроков. Я -  на  занятия.  А  Лефтерие
привел младшего брата. Я хотел промолчать, не говорить ему ни слова. Но меня
словно подзуживает кто-то.
     - А знаешь, Лефтерие, я учиться поеду, в военную школу. Отец сказал.
     - Вот и хорошо. А я уже упустил время. Я бы теперь  в  четвертый  класс
переходил, если бы мамаша меня учиться отдала, если бы смогла меня  в  город
отправить...
     Длинный стал Лефтерие,  вытянулся.  Кашляет  все  больше.  И  в  платок
сплевывает. А слюна красная.
     - Все кашляешь...
     - А что поделать? Не отступается болезнь. Гложет. Подкапывается. То  ли
весной, то ли осенью успокоюсь навеки.
     Разговаривает весело, но веселость эта наигранная, ненастоящая.
     - Зачем ты так говоришь?
     - А что тут скажешь?.. Я, бывает, бешусь от  злости.  Слышишь?  Бешусь,
что лекарств не найти!..  Что  смерть  близко!  Что  буду  лежать  холодный,
неподвижный. И могильщики меня в землю зароют. И ничего уже не  увижу  и  не
услышу. А жизнь пойдет дальше. Вновь зацветут поля. Днем  им  будет  светить
солнце, а ночью - луна и звезды, только я ничего этого не буду знать, ничего
не почувствую...
     - Все умрут, - бормочу я.
     - Все умрут, сам знаю, только сначала жизнь  проживут.  А  я  жизни  не
видел. Только-только начал понимать в ней толк. Слышишь? И уже умирать!..  Я
ведь еще стольких книг не прочитал!.. Не успел узнать многого.  Просто  выть
хочется!.. И все-таки... нельзя падать духом.  Нужно  держаться,  радоваться
жизни до последнего вздоха...
     Рядом с Елефтерие его младший брат, Матей.  Он  сутулится.  Задыхается.
Его душит глухой глубокий кашель.
     - И ты кашляешь, Матей?
     - И я.
     - В одной комнате  живем,  тут  не  убережешься.  Болезнь  заразная,  -
объясняет Лефтерие. - Знаешь, Дарие, у  сына  Изопеску  я  нашел  интересные
книги. Он позвал меня к себе и сует в руки: "Вот, Бабой, возьми эти книги, а
то валяются в комнате, мешают. Мне они ни  к  чему".  Я  взял.  Заходи,  дам
почитать...
     - Когда подсохнет, - отвечаю. - На хуторе  грязь  непролазная.  Как  ты
Матея в школу водишь?
     - Так на себе и тащу, пока на бучукскую дорогу не выберемся...
     Когда Бабой уходит и скрывается в дверях школы, Грижулиу Букур убеждает
меня:
     - Не бери у Лефтерия книг. Он их читал, дышал на них. Еще и сам чахотку
подцепишь. Брось ты эти книги!.. Чем ученому с чахоткой жить, лучше уж ослом
да здоровым остаться...


     Школьные окна словно затянуты  мутной  пеленой.  Пожелтели,  облупились