са. Прекрасный день. Прекрасное место.
Немного закружилась голова. От счастья до печали - один шаг.
   - Можно узнать, что вы сказали машине?
   Я повторил то, что сказал, и перевел немецкую фразу: "Подожди  немного,
отдохнешь и ты".
   - Фразы избитые, мистер Декстер, но последнее время я замечаю, что если
мы избегаем банальностей,  то  и  банальности  начинают  нас  избегать.  Я
никогда не смеюсь над  стихотворениями  Генри  Лонгфелло,  который  прожил
много счастливых недель в Ньюпорте и окрестностях.
   - Это я знаю.
   - Вы не скажете, где тут можно взять напрокат велосипед?
   - У меня.
   - Тогда я буду у вас в гараже через час... Мистер Декстер,  я  надеюсь,
мое легкомыслие вас не обидело?
   - У нас в Новой Англии легкомыслие не в чести, но ничего обидного вы не
сказали... Еще разок - как там написал этот немец?
   - В стихах он обращался к себе, поздно ночью,  в  башне,  среди  глухих
лесов. Он написал их  алмазом  на  окне.  Это  -  последние  слова  самого
знаменитого в немецком языке стихотворения. Ему  было  двадцать  с  чем-то
лет. Отдыха он ждал до восьмидесяти трех.
   Мы подъехали ко входу в "X". Он остановил машину  и  продолжал  сидеть,
держа руки на руле, потом сказал:
   - Завтра будет пять недель, как умерла моя жена...  Она  была  высокого
мнения о стихах Лонгфелло.
   Он  помог  мне  перенести  вещи   в   вестибюль.   Потом   вручил   мне
двадцатидолларовую бумажку, слегка кивнул, сказал: "Всего вам хорошего"  -
и вышел на улицу.


   Через час, когда я пришел в гараж, самого Джосайи Декстера не было,  но
его брат помог мне выбрать, как мы говорили в те годы,  "машину".  Свернув
на Темза-стрит, я отправился на знаменитую здесь "десятимильную прогулку".
Я миновал вход в форт Адамс ("Капрал  Норт  Т.!"  -  "Здесь,  сэр!"),  дом
Агасси ("Когда еще рождался так легко таких познаний кладезь?") и выехал к
молу перед домом Бадлонга. Ветерок дул в лицо, и я глядел через сверкающее
море в сторону Португалии.
   Каких-нибудь   полгода   назад   -   охваченный    усталостью    -    я
разглагольствовал перед коллегой-преподавателем: "Не морочь  себе  голову.
Море - не доброе, не жестокое.  Оно  такое  же  бессмысленное,  как  небо.
Просто большое скопление H2O... И  даже  слова  "большой"  и  "маленький",
"прекрасный" и "ужасный" - это  оценки  и  мерила,  прилагаемые  сознанием
человека среднего  роста,  краски  и  формы,  которые  означают,  приемлем
предмет или вреден, съедобен или не съедобен, привлекателен ли сексуально,
приятен ли на ощупь и так далее. Весь физический мир - чистая страница, на
которой мы пишем и стираем наши зыбкие и переменчивые  объяснения  сущему.
Если у тебя потребность изумляться, обратись к стакану воды или капле росы
- начни отсюда; дальше не продвинешься". Но нынче днем,  в  конце  апреля,
единственное, на что я был способен, это задыхаться словами:  "О,  море!..
О, могучий океан!"


   Десятимильную прогулку я не  закончил,  а  вернулся  в  город  коротким
путем. Мне хотелось побродить по тем улицам, где я часто  гулял  во  время
первого пребывания в городе. Особенно хотелось мне снова взглянуть на дома
моей любимой эпохи - восемнадцатого века: церковь, ратушу, особняки; снова
полюбоваться на великолепные деревья Ньюпорта - высокие, тенистые и  очень
разные. Климат (не почва) восточного Род-Айленда  благоприятствовал  росту
больших экзотических деревьев. Объясняют, что целое поколение ученых мужей
забавы ради сажало чужеземные деревья на острове Акуиднек, а  в  следующем
поколении яхтсмены соперничали друг с другом, привозя сюда  экземпляры  из
далеких мест. Было положено много  трудов,  почву  из  внутренних  районов
доставляли обозами. Впоследствии я обнаружил, что многие владельцы даже не
знают названий деревьев, украшающих их имения: "Мы думаем, что это  баньян
или... или бетель", "Кажется, дедушка говорил,  что  оно  из  Патагонии...
Цейлона... Японии".
   Одним из моих юношеских увлечений была археология; я  чуть  ли  не  год
провел в Риме, знакомясь с ее методами и достижениями. Но еще  задолго  до
этого, как и многих других мальчишек,  меня  заворожило  великое  открытие
Шлимана на месте древней Трои - девять городов, один на другом. За  четыре
с половиной месяца, о которых я собираюсь рассказать, я  обнаружил  -  или
думал, что обнаружил, - что Ньюпорт в штате Род-Айленд состоит  из  девяти
городов, местами взаимопроникающих, местами  почти  не  связанных  друг  с
другом и в разной степени прекрасных,  волнующих,  нелепых,  заурядных,  а
один - так просто жалкий.
   ПЕРВЫЙ ГОРОД: следы ранних поселенцев,  деревня  семнадцатого  века  со
знаменитой круглой каменной башней, описанной  в  стихотворении  Лонгфелло
"Скелет в броне"; долгое  время  ее  считали  древним  сооружением  хищных
викингов, ныне же общее  мнение  склонилось  к  тому,  что  это  мельница,
построенная отцом или дедом Бенедикта Арнольда.
   ВТОРОЙ  ГОРОД  относится  к  восемнадцатому  веку,  и  ему  принадлежит
несколько прекраснейших общественных и частных зданий Америки, именно этот
город сыграл такую важную роль в Войне за независимость, отсюда горячие  и
великодушные французские  друзья  нашего  восстания,  предводительствуемые
Рошамбо и Вашингтоном,  повели  морскую  кампанию,  которая  изменила  ход
войны.
   ТРЕТИЙ ГОРОД включает в себя  то,  что  осталось  от  одного  из  самых
оживленных портов Новой Англии, дотянувшего кое-как до двадцатого века  на
приморской  стороне  Темза-стрит,  с  ее  причалами,  доками,   лавочками,
благоуханием пеньки и смолы, развешанными там и сям сетями и парусами  для
починки, и теперь живущего главным образом яхтами и  прогулочными  судами,
которые стоят в гавани; больше всего он напоминает о себе вереницей  баров
и  таверн  -  тех  особых,  милых  сердцу  моряка  притонов,  куда  редкий
сухопутный человек отважится заглянуть вторично.
   ЧЕТВЕРТЫЙ ГОРОД принадлежит армии и флоту. Уже давно существует система
фортов, охраняющих  бухту  Наррагансетт.  Военно-морская  база  и  учебный
лагерь сильно разрослись во время войны - особый мир.
   ПЯТЫЙ ГОРОД населяли  с  начала  девятнадцатого  века  немногочисленные
высокоинтеллектуальные  семейства  из  Нью-Йорка,  Кембриджа,  Провиденса,
открывшие для себя  прелести  Ньюпорта  как  летнего  курорта.  (Бостонцев
приезжало мало; у них свои курорты на Северном  берегу  и  Южном  берегу.)
Генри Джеймс, философ-сведенборгианец, привез  сюда  свою  семью,  включая
юного философа и юного романиста. В последнем, неоконченном  романе  Генри
Джеймс-младший мысленно возвращается сюда, разворачивая действие "Башни из
слоновой кости" среди домов и лужаек, окаймленных Скалистой аллеей.  Здесь
дожила  до  преклонных  лет  Джулия  Уорд  Хау,   автор   "Боевого   гимна
Республики".  Здесь  обосновалась  группа  гарвардских  профессоров.   Дом
Жана-Луи Рудольфа Агасси, который я только что миновал, был переоборудован
в гостиницу; она существует и ныне, в 1972 году.  В  один  из  последующих
приездов мне удалось занять пятиугольную комнату в башенке над  домом;  из
этой волшебной комнаты видны были ночью огни шести маяков и слышны гудение
и звон такого же числа морских буев.
   Затем, заселяя ШЕСТОЙ ГОРОД, явились самые богатые, основатели империй,
многие - из своих замков на Гудзоне и вилл в  Саратога-Спрингс,  поскольку
уяснили вдруг, что во внутренних районах  штата  Нью-Йорк  летом  кошмарно
жарко. С ними пришли  моды,  соревнование  в  роскоши  и  греющее  чувство
исключительности. Этот так  называемый  "великий  век"  давно  прошел,  но
многое осталось.
   В большом городе громадная армия слуг смешивается с населением,  но  на
маленьком острове и  на  маленькой  части  этого  острова  слуги  образуют
СЕДЬМОЙ ГОРОД. У тех, кто входит в парадную дверь дома, где  живет  только
для того, чтобы вымыть ее, развивается сознание собственной  незаменимости
и возникает своего рода тайное товарищество.
   ВОСЬМОЙ ГОРОД (как и Седьмой, он живет при Шестом) населяют  прихвостни
и паразиты: назойливые журналисты, сыщики, охотники за приданым,  незваные
гости, полупомешанные искатели известности, зеваки, целители, сомнительные
подопечные обоих полов - отличный материал для моего Дневника.
   И наконец, был, есть  и  еще  долго  будет  ДЕВЯТЫЙ  ГОРОД  американцев
среднего сословия, которые  продают  и  покупают,  растят  своих  детей  и
хоронят своих мертвецов, мало интересуясь теми восемью городами, что живут
у них под боком.
   Я наблюдал и описывал их. Я представлялся себе  Гулливером  на  острове
Акуиднек.
   На другое  утро  после  приезда  я  отправился  за  советом  к  Уильяму
Уэнтворту, директору казино, полагая, что хоть и  косвенно,  но  связан  с
ним. Десять лет назад мой брат,  тогда  еще  студент  последнего  курса  в
Йейле, играл здесь в чемпионате Новой Англии по теннису  и  занял  хорошее
место. Он рассказал мне  об  этом  дружелюбном  человеке,  всегда  готовом
помочь. Войдя, я первым делом осмотрел корты и  места  для  зрителей.  Это
здание - и не одно оно  в  Ньюпорте  -  было  спроектировано  блестящим  и
неудачливым Стэнфордом Уайтом. Как и  все,  что  вышло  из  его  рук,  оно
отличалось безупречной конструкцией и свободной игрой фантазии. Хотя весна
только начиналась, знаменитые корты уже устилал зеленый ковер.
   Я  постучал  в  дверь  директора,  и  бодрый  пятидесятилетний  мужчина
пригласил меня войти; протянув руку, он сказал:
   - Доброе утро, сэр. Садитесь. Чем могу служить?
   Я рассказал ему об участии брата в турнире.
   - Минутку. В шестнадцатом году. Вот его фотография. А вот  его  фамилия
на кубке. Я хорошо его помню - отличный парень и первоклассный игрок.  Где
он сейчас?
   - Он священник.
   - Прекрасно! - сказал директор.
   Я рассказал ему о своей службе в форте  Адамс.  Рассказал  о  том,  что
четыре года без передышки преподавал, что  хочу  переменить  обстановку  и
преподавать с меньшей нагрузкой. Я дал ему  набросок  объявления,  которое
хотел поместить в газете, и попросил оказать мне любезность и повесить его
на доске объявлений казино. Он прочел и кивнул.
   - Мистер Норт, сезон только начинается,  но  тут  всегда  есть  молодые
люди, которые по  той  или  иной  причине  остались  дома  и  нуждаются  в
преподавателях. Обыкновенно их нанимают в  соседних  школах,  но  к  концу
учебного года учителя не заинтересованы в дополнительных уроках.  Надеюсь,
и на вашу долю хватит учеников. Но у нас есть и другая категория,  которая
будет рада воспользоваться вашими услугами. Вы бы согласились читать вслух
пожилым людям с плохим зрением?
   - Да, согласился бы, мистер Уэнтворт.
   - Все зовут меня Билл. А я всех мужчин старше шестнадцати  лет  называю
"мистер"... Вы тоже играете в теннис?
   - Хуже, конечно, чем брат, но в детстве я долго жил в Калифорнии, а там
все играют.
   - Как вы думаете, вы могли бы тренировать детей от восьми до пятнадцати
лет?
   - Самого меня тренировали довольно усердно.
   - До половины одиннадцатого три корта отведены  детям.  Тренер  приедет
только в середине июня. Я начну набирать для вас группу. Доллар  в  час  с
человека. За  чтение  вслух  вы  можете  просить  два  доллара  в  час.  А
снаряжение для тенниса у вас есть?
   - Я достану.
   -  Там  сзади  есть  комната,  заваленная  этим  добром  -   брошенным,
потерянным, забытым и  так  далее.  Я  даже  отдал  в  чистку  целую  кипу
костюмов, чтобы не прели. Туфли и ракетки  любого  размера.  Я  вас  потом
отведу. Вы умеете печатать на машинке?
   - Да, Билл, умею.
   - Ну так садитесь  за  стол  и  печатайте  свое  объявление  в  газету.
Абонируйте ящик на почте - для  писем.  А  звонят  пускай  в  Христианскую
ассоциацию. Пойду посмотрю, что там творят мои плотники.
   Доброта  не  так  уж  редка,  но  доброта  деятельная  может  ошеломить
человека. Я и сам иногда способен на альтруизм, но для меня это род  игры.
Давать легче, чем получать. Я написал:

   "Т.ТЕОФИЛ НОРТ
   Йейл, 1920. Преподаватель шк. г.Раритан, Нью-Джерси, 1922-1926. Готовит
к школьным  и  университетским  экзаменам  по  английскому,  французскому,
немецкому языкам, латыни и алгебре. Мистер  Норт  готов  читать  вслух  на
перечисленных языках и итальянском. Условия: два доллара  за  час.  Адрес:
Ньюпортское почтовое отделение, абонементный ящик N... Телефон (временно):
Христианская ассоциация молодых людей, комната 41".

   Я дал объявление в газете - только в трех номерах и подряд.
   Через четыре дня у меня были ученики на теннисных кортах, и эта  работа
пришлась мне по душе. (Теннисом я не очень увлекался. Но в казино  нашлось
несколько затрепанных руководств: "Совершенствуйтесь в  теннисе",  "Теннис
для начинающих". Да и более почтенные занятия не  обходятся  без  элемента
блефа.) К концу недели пошли телефонные  звонки  и  письма.  Среди  первых
писем была просьба зайти для переговоров в "Девять фронтонов" - визит этот
привел  к  осложнениям,  о  которых  пойдет  речь  дальше;  в  другом  мне
предлагали читать вслух произведения Эдит  Уортон  пожилой  даме,  которая
была знакома  с  писательницей,  когда  та  жила  в  Ньюпорте;  и  прочее.
Телефонные звонки  были  разнообразнее.  Я  впервые  выяснил,  что  всякий
человек, представший перед широкой публикой, вынужден вступать в отношения
с теми, кого мы легкомысленно именуем "крайними". Сердитый  голос  объявил
мне, что я немецкий шпион и что "мы за  тобой  следим".  Какая-то  женщина
убеждала меня изучить и проповедовать Глобо и тем готовить мир к всеобщему
и прочному миру.
   Были и звонки посерьезней.
   - Мистер Норт!.. С вами говорит секретарь миссис  Денби.  Миссис  Денби
интересуется, могли бы вы читать вслух ее детям по  четвергам  с  половины
четвертого до половины седьмого?
   Я сразу сообразил, что это - "выходной  вечер"  гувернантки.  Голова  у
меня еще слегка "кружилась". Не знаю почему, но в телефонных разговорах  я
более откровенен, даже груб, чем при личных  встречах.  Отчасти,  полагаю,
дело в том, что нельзя посмотреть собеседнику в глаза.
   - Можно спросить, сколько лет детям миссис Денби?
   - Сколько?.. Ну, шесть, восемь и одиннадцать.
   - А какую книгу миссис Денби рекомендует читать им вслух?
   - Это на ваше усмотрение, мистер Норт.
   - Поблагодарите миссис Денби  и  передайте  ей,  что  _одного_  ребенка
нельзя занять книгой больше чем на сорок минут. Советую  приохотить  их  к
игре со спичками.
   - О-о!
   Щелк.
   - Мистер Норт? С вами говорит миссис Хью Каупертуэйт.  Я  дочь  мистера
Элдона Крейга.
   Она сделала паузу, чтобы я вполне оценил оказанную мне честь. Я никогда
не мог запомнить источников благосостояния моих нанимателей.  И  не  помню
сейчас, тем ли был известен мистер Крейг, что  получал  полдоллара  всякий
раз, когда захлопывалась дверь автомобиля-рефрижератора, или же  тем,  что
получал десять центов всякий раз, когда мясник ставил у себя  новый  рулон
оберточной бумаги.
   - Да, мадам.
   - Отец хотел  бы  выяснить,  не  возьметесь  ли  вы  читать  ему  вслух
Библию... Да, целиком. Он прочел ее одиннадцать  раз  и  хотел  бы  знать,
умеете ли вы читать быстро?.. Понимаете, он хотел бы превзойти свой рекорд
скорости - по-моему, сорок восемь часов.
   - Я подумаю, миссис Каупертуэйт.
   - Если вы заинтересованы, он хотел  бы  знать,  не  согласитесь  ли  вы
читать... на... особых условиях.
   - На особых условиях?
   - Да... Так сказать, со скидкой.
   - Понимаю. При моей скорости это составит больше полутораста  долларов.
Сумма, что и говорить, значительная.
   - Да. Отец еще просил узнать...
   - Могу я сделать предложение, мадам?..  Я  готов  читать  Ветхий  завет
по-древнееврейски.  В  древнееврейском  нет  гласных;  там  -  только  так
называемые "придыхания". Это сократило бы время примерно  на  семь  часов.
_На четырнадцать долларов дешевле!_
   - Но он ничего не поймет, мистер Норт!
   - Поймет или нет, какое это имеет значение, миссис Каупертуэйт?  Мистер
Крейг уже одиннадцать  раз  это  слышал.  На  древнееврейском  он  услышит
собственные слова Господа - так, как Он продиктовал их Моисею и  пророкам.
Кроме того, я могу читать Новый  завет  по-гречески.  Греческий  изобилует
немыми дигаммами, энклитиками и пролегоменами. Ни одного слова лишнего,  и
цена будет снижена до ста сорока долларов.
   - Но отец...
   - Кроме того, в Новом завете я могу читать слова нашего Господа на  Его
родном языке, арамейском! Очень кратко, очень  сжато.  Я  прочту  Нагорную
проповедь за четыре минуты шестьдесят одну секунду, ни секундой больше.
   - Но будет ли это считаться рекордом?
   - Жаль, что вы смотрите на это  не  так,  как  я,  миссис  Каупертуэйт.
Намерение вашего уважаемого отца - угодить своему создателю.  Я  предлагаю
вам льготные условия: _сто сорок долларов!_
   - Я вынуждена прервать этот разговор, мистер Норт.
   - Хорошо, СТО ТРИДЦАТЬ!
   Щелк.
   Итак, через несколько дней  я  уже  гонял  взад-вперед  по  авеню,  как
рассыльный.  Уроки.  Чтения.  Работа  мне  нравилась  (басни  Лафонтена  в
"Оленьем парке", труды епископа Беркли в "Девяти фронтонах"), но  скоро  я
обнаружил известную истину, что богатые никогда не платят - или платят  от
случая к случаю.  Я  посылал  счета  каждые  две  недели,  но  даже  самые
дружелюбные наниматели почему-то их не замечали.  Я  тратил  сбережения  и
ждал: но мечта снять отдельную квартиру (порождавшая, разумеется, и другие
мечты) отодвигалась в неопределенное будущее. Не считая нескольких поздних
сеансов чтения, вечера у меня были свободны, и  я  сделался  беспокоен.  Я
заглядывал в таверны на Темза-стрит и на Долгом причале, но у меня не было
охоты участвовать в этих бурных и  плохо  освещенных  сборищах.  Картежная
игра  в  гостиных  "X"  дозволялась  при  условии,  что  деньги  не  будут
переходить из рук в руки, и я потерял интерес  к  игре  без  материального
поощрения. Наконец я  наткнулся  на  биллиардную  Германа  -  две  длинные
комнаты, где  располагались  семь  столов  под  сильными  лампами  и  бар,
торговавший разрешенными напитками, ибо действовал "сухой закон". Если  вы
приносили с собой крепкие напитки,  на  это  смотрели  сквозь  пальцы,  но
большинству игроков и мне самому хватало безалкогольного пива. Место  было
приятное. По стенам  на  двух  уровнях  тянулись  скамьи  для  зрителей  и
игроков, ожидавших своей очереди. Биллиард - спорт сосредоточенных,  а  не
оживленных  и  сопровождается  бурчанием,  приглушенными   ругательствами,
молитвами и отдельными вскриками  торжества  или  отчаяния.  Завсегдатаями
Германа  были  рабочие  из  усадеб,  шоферы,   несколько   продавцов,   но
преимущественно - слуги того или иного рода. Изредка и мне предлагали кий.
Я представился человеком, который учит  теннису  начинающих  в  казино.  В
биллиард  я  играю  прилично  (долго  упражнялся  в  Альфа-Дельта-Фи),  но
заметил, что ко мне относятся все холоднее и  холоднее.  Я  уже  собирался
подыскать другую биллиардную, но меня спас от  остракизма  Генри  Симмонс,
который взял меня под свое покровительство.
   Чем я только не обязан  Генри:  дружбой,  знакомством  с  его  невестой
Эдвиной, несравненной Эдвиной, с миссис Крэнстон и ее пансионом;  и  всем,
что    за    этим    последовало.    Генри    был    худой    сорокалетний
камердинер-англичанин. Его лицо, длинное, красное и рябое, оживляли темные
внимательные глаза. В его речи, очищенной семью годами пребывания в  нашей
стране, звучали в веселые  минуты  отголоски  более  ранних  лет  -  язык,
который радовал меня, напоминая  о  персонажах  того  же  происхождения  в
книгах Диккенса и Теккерея. Он  служил  у  широко  известного  яхтсмена  и
любителя скачек, которым восхищался, - я назову  его  Тимоти  Форрестером.
Мистер Форрестер, как и другие люди его класса и  поколения,  предоставлял
свою яхту для научных экспедиций (и участвовал  в  них),  где  присутствие
камердинера воспринималось бы как фривольность. Поэтому  Генри  на  многие
мес