глянулась вокруг словно бы с раздражением, а потом сделала, как я просил.
- Майра, о Ньюпорте часто говорят, что это один из самых красивых  городов
в стране. Вы ездите туда и сюда по Бельвью авеню и бываете в  домах  ваших
друзей. Ходите на пляж Бейли - и вы мне сказали, что вы о нем думаете.  Вы
часто выезжаете на "десятимильную прогулку"?
   - Это чересчур далеко. Если вы видели одну милю, вы видели их все.
   - Архитектура так называемых "коттеджей" - посмешище всей  страны.  Они
нелепы. Только о трех можно сказать, что  они  действительно  прекрасны...
Теперь, если позволите, я изложу вам  мои  соображения  о  Ньюпорте.  -  Я
рассказал ей о деревьях и - весьма подробно -  о  девяти  городах  Трои  и
девяти городах Ньюпорта. Миссис Каммингс уронила вязание на  колени  и  не
шевелилась. - Кроме того, вид на море и на залив из дома Бадлонгов, в пяти
милях отсюда, - это такой вид, который не может наскучить - ни на заре, ни
в полдень, ни в сумерки, ни при звездах, даже в непогоду, в дождь.  Оттуда
видно, как кружатся лучи  шести  маяков,  оберегающих  корабли,  и  слышны
голоса морских буев, которые предупреждают: "Не приближайся к этим  скалам
- и доплывешь благополучно". Все в Ньюпорте  по-своему  интересно;  меньше
всего - Шестой город.
   - То есть наш?
   - А интереснее всех и красивее - Второй.
   - Я забыла, это что?
   - Восемнадцатого века. Я  дам  вам  для  шофера  размеченную  карту.  А
теперь, может быть, вернемся к "Уолдену"?
   Она прижала ладонь ко лбу.
   - Я сегодня устала. Вы меня простите, если я попрошу вас сейчас уйти? Я
хочу подумать. Мы вам  заплатим  как  обычно...  Нет,  постойте!  Напишите
сначала  имена  этих  итальянских  художников,  которые  помогают   рожать
красивых детей, и подходящие музыкальные сочинения.
   Я написал: "Рафаэль. Да Винчи, фра Анжелико" - с адресом  нью-йоркского
магазина,  где  продаются  самые  лучшие  репродукции.  Затем:  "Пластинки
Моцарта; Eine Kleine Nachtmusik. Ave, verum corpus".
   В дверь постучали. Вошел мистер Грэнберри. Рукопожатия.
   - Как поживает моя куколка?
   - Спасибо, очень хорошо.
   - Что вы читаете?
   - "Уолден".
   - "Уолден"... ах, да, "Уолден". Ну, это  нам,  должно  быть,  не  очень
интересно.
   - Почему, Джордж?
   Он ущипнул ее за щеку.
   - Нам бы невесело жилось на тридцать центов в день.
   - Мне нравится. Это первая книжка, которую мне хочется целиком прочесть
на занятиях. Джордж, вот список книг, которые я прочла. Я хочу,  чтобы  ты
их все купил. Мистеру Норту приходится брать их в Народной библиотеке. Они
не  очень  чистые,  и  на  полях  написаны  всякие  глупости.  Мне   нужны
собственные книги, чтобы писать на полях собственные глупости.
   - Я этим займусь, Майра. Завтра утром секретарь их закажет.  Что-нибудь
еще тебе надо?
   - Вот тут фамилии кое-каких итальянских художников.  Если  хочешь  быть
ангелом, купи мне их картины.
   Он опешил:
   - Майра, любая из этих картин обойдется тысяч в сто.
   - Ну, ты же больше платишь за яхты, на  которых  никогда  не  плаваешь,
правда? Ты можешь купить мне одну, а папа  купит  другую.  А  тут  фамилия
человека, который писал хорошую музыку. Пожалуйста, купи мне самый  лучший
патефон и эти пластинки... Я сегодня немного устала и только что попросила
мистера Норта прекратить чтение. Я сказала, что мы заплатим как  обычно...
а ты не уходи.


   Потом случилась большая неприятность.
   Через два дня меня, по обыкновению, встретил у двери  дворецкий  Карел,
чех, представительный, как посол, но скромный, как личный секретарь посла.
Он наклонил голову и прошептал:
   - Сэр, миссис Каммингс хочет поговорить с вами здесь до  того,  как  вы
войдете в комнату.
   - Я подожду здесь, Карел.
   Видимо, у Карела и миссис Каммингс была особая система  знаков,  потому
что сиделка тут же появилась в холле. Она торопливо заговорила:
   - Сегодня утром миссис Грэнберри получила два письма, и  они  ее  очень
расстроили. По-моему, она хочет о них рассказать. Она не поехала кататься.
Со мной не перемолвилась и десятком слов. Если вам надо  будет  что-нибудь
мне сообщить, то, уходя, пожалуйста, передайте Карелу. А сейчас минуты три
подождите стучать. - Она сжала мне руку и ушла в комнату.
   Я выждал три минуты и постучал. Открыла миссис Каммингс.
   - Дамы, добрый день, - жизнерадостно сказал я.
   Лицо у Майры было очень строгое.
   - Кора, мне  надо  кое-что  обсудить  с  мистером  Нортом,  прошу  вас,
оставьте нас минут на пять вдвоем.
   - Ох, миссис Грэнберри,  вы  не  должны  обращаться  ко  мне  с  такими
просьбами. Я направлена сюда как медицинская сестра и  должна  досконально
выполнять все приказы доктора.
   - Я вас прошу только выйти на веранду. Можете не закрывать  дверь,  но,
пожалуйста, не слушайте, о чем мы говорим.
   - Мне это совсем не нравится; ох, совсем не нравится.
   - Миссис Каммингс, - сказал я, -  поскольку  я  вижу,  что  для  миссис
Грэнберри это очень важно, я встану у двери на веранду, где вы меня будете
видеть. Если дело коснется медицины, я  буду  настаивать,  чтобы  вам  это
сообщили.
   Миссис Каммингс удалилась, а я стоял и ждал, как часовой.
   - Теофил, барсук барсуку всегда говорит правду.
   - Майра, я предпочитаю сам судить, какую правду  надо  говорить,  какую
нет. От правды может быть вреда не меньше, чем от лжи.
   - Мне нужна помощь.
   - Задавайте вопросы, а я попробую помочь, насколько это в моих силах.
   - Вы знаете такую женщину - Флору Диленд?
   - Я три раза ужинал у нее дома в Наррагансетте.
   - Вы знаете женщину по фамилии Демулев?
   - Один раз встретился с ней там за обедом и один раз,  случайно,  -  на
улице в Ньюпорте.
   - Она распутница, потаскуха и - как это в "Томе Джонсе" - тварь?
   - Ну, что вы! Она даже не лишена изящества. Она,  как  теперь  говорят,
"эмансипированная" женщина. Я бы никогда  в  жизни  не  назвал  ее  такими
отвратительными словами.
   - "Эмансипировать" - значит освобождать. Она была рабыней?
   Я рассмеялся настолько весело, насколько мог.
   - Нет, конечно... А теперь перестаньте говорить чепуху и  объясните,  в
чем дело.
   - Она красивее меня?
   - Нет.
   - Барсук?
   - Барсук!
   - БАРСУК?
   - БАРСУК!.. Она очень хорошенькая женщина. Вы очень красивая женщина. Я
иду звать миссис Каммингс.
   - Постойте! Вы ужинаете почти  каждый  четверг  с  моим  мужем  и  мисс
Демулен в "Мюнхингер Кинге"?
   - Нет. _Ни разу_. Объясните, пожалуйста, в чем дело.
   - Я получила два анонимных письма.
   - Майра! Вы их тут же порвали.
   - Нет. - Она подняла со стола книгу - под ней лежали два конверта.
   - Мне стыдно за вас... На  земле  -  а  особенно  в  таком  месте,  как
Ньюпорт, - нас окружают люди, чьи  мысли  заняты  ненавистью,  завистью  и
злобой. Время от времени они принимаются писать анонимные письма. Говорят,
это вспыхивает и затухает, как эпидемия гриппа. Вам надо было разорвать их
на мелкие клочки не читая - и забыть о них. Там сказано, что  я  ужинаю  с
этими особами в "Мюнхингер Кинге"?
   - Да.
   - Вот вам образчик лжи, которой полны анонимные письма.
   - Прочтите их. Прочтите, пожалуйста.
   Я рассудил про себя: "Черт с ним, завтра все равно уволюсь".
   Я внимательно рассмотрел  конверты.  Потом  пробежал  письма:  читаю  я
быстро. Закончив второе, я рассмеялся.
   - Майра, все анонимные письма  подписаны  либо  "Другом",  либо  "Вашим
доброжелателем". - Она заплакала. - Майра,  барсуки  не  плачут,  если  им
больше одиннадцати.
   - Извините.
   -  Много  лет  назад,  Майра,  я  решил  стать  сыщиком.  Если  мальчик
честолюбив, так уж честолюбив. Я  прочел  все  специальные  руководства  -
серьезные, мрачные учебники. И помню,  что  любое  анонимное  письмо  дает
двадцать одну верную "ниточку" к автору. Позвольте мне взять эти письма, и
за две недели я найду автора и выгоню его - или ее - из города.
   - Теофил, но, может быть, он или она правы. Может быть, мой  муж  любит
мисс Демулен. Может быть, у моего ребенка уже нет отца.  Тогда  мне  лучше
умереть. Потому что я люблю мужа больше всех на свете.
   - Барсуки не плачут, Майра, - они дерутся. Они умные,  они  храбрые,  и
они защищают то, что у них есть. А еще у них есть одно свойство,  которого
я не вижу в вас.
   Она смотрела на меня в смятении.
   - Какое?
   - Они - как выдры. У них есть чувство юмора. Они склонны  к  веселью  и
озорству.
   - Нет, Теофил, у меня это тоже было. Но последнее время - слишком много
болезней, одиночества и скуки. Верите, отец называл меня "чертенком".  Ах,
Теофил, обнимите меня.
   Я, смеясь, сжал ее руку и сказал:
   - Ни в коем случае!.. А теперь обещайте мне, что на неделю забудете эту
несчастную историю... Барсук всегда умеет поймать  змею.  Можно  я  позову
миссис Каммингс?.. Миссис Каммингс, пора заниматься. Миссис  Каммингс,  вы
прекрасный друг, и вы должны знать, о чем мы говорили. До миссис Грэнберри
дошла отвратительная сплетня. Я сказал ей, что сплетня не минует ни одного
умного, красивого, богатого человека. Разве я не прав?
   - Ох, мистер Норт, вы совершенно правы.
   Само собой, весь  этот  разговор  насчет  двадцати  одной  ниточки  был
обыкновенным очковтирательством. Пробежав письмо, я  выяснил,  что  мистер
Грэнберри  каждый  четверг  ужинает  с  мадемуазель  Демулен  в  одном  из
кабинетов "Мюнхингер Кинга". Дальше говорилось об ужинах у Флоры Диленд и,
увлекательно,   обо   мне   -   "одиозной   личности",   а   дальше    шла
ханжески-сочувственная болтовня.  Я  решил,  что  это  написано  женщиной,
какой-нибудь   бывшей   приятельницей   Джорджа    Грэнберри,    праздного
изобретателя-прожектера, - а может быть, и одной из Грэнберри. Я  вернулся
к занятиям, как будто ничто их и не прерывало. Мы читали "Уолден".


   Мне нужна была помощь - иначе говоря, дополнительные сведения.
   Я условился с Генри встретиться за бильярдом у Германа.  В  перерыве  я
спросил его, знает ли он Джорджа Ф.Грэнберри. Задумчиво натирая мелом кий,
он сказал: "Странно, что вы об этом  спрашиваете"  -  и  возобновил  игру.
Когда партия кончилась, мы расплатились,  сели  в  углу  и  заказали  наше
обычное.
   - Я не люблю называть фамилий.  Назовем  нашего  знакомого  Длинноухим.
Кусачки, от безделья все мужчины и  женщины  впадают  в  детство.  Женщины
переносят безделье легче, но мужчины все становятся младенцами.  Поглядите
на меня: когда моего начальника нет, мне  надо  сражаться  с  этим  каждую
минуту. Сейчас-то я, слава богу, занят. Переписываемся с Эдвиной и  строим
планы. Мы распорядители Бала слуг, который будет в конце лета, и тут много
работы... Длинноухий происходит из очень большой семьи. Мог бы хоть сейчас
получить работу в семейной фирме, но там и без него десятки членов той  же
фамилии, и все - пошустрее  его.  Они  его  не  хотят.  В  деньгах  он  не
нуждается. До войны в Нью-Йорке и Ньюпорте были десятки молодых и не очень
молодых людей вроде него, богатые и досужие, как  портновские  болваны.  В
двадцать шестом году их можно перечесть по пальцам  одной  руки.  Когда  я
сюда приехал, он был уже разведенный,  так  что  ржавчина,  наверно,  рано
завелась. Все говорят, что раньше он был умный и люди его любили. На войну
почему-то не попал. Снова женился - на девушке с Дикого Запада, не  то  из
Теннесси, не то из Буффало. Слабая здоровьем.  Видят  ее  редко.  У  таких
людей появляется страстишка к вину, к женщинам и  картам.  У  некоторых  -
страстишка прихвастнуть,  выставить  себя  большим  человеком,  чем-нибудь
таким особенным. Длинноухий притворяется изобретателем. У него  мастерская
в Портсмуте - очень секретная, очень важная. Слухи: одни говорят,  что  он
делает хлеб из водорослей, другие  -  что  бензин  из  навоза.  Во  всяком
случае, он там прячется. Кое-кто говорит, что  он  там  вообще  ничего  не
делает - только играет электрическими паровозиками и клеит  марки  в  свой
альбом... А был отличный малый. Он был лучшим другом моего  начальника,  а
теперь начальник только головой качает, когда о нем заходит речь.
   - Это развод его так сломал?
   - Не знаю. Я думаю, просто ничегонеделание. Безделье  -  это  грибок...
Держит где-то здесь втихомолку девицу - конечно, он не один такой... Вот и
все, что я знаю.


   На следующее занятие я пришел с целой сумкой.  Среди  других  книг  там
были три экземпляра школьного издания "Двенадцатой ночи" и  три  "Как  вам
это понравится". Я просидел над ними несколько часов,  выбирая  сцены  для
совместного чтения.
   - Дамы, добрый день. Сегодня мы попробуем  кое-что  новое.  -  Я  вынул
экземпляры "Двенадцатой ночи".
   - Нет, Теофил, только не Шекспира! Умоляю!
   - Вам не нравятся его пьесы? - спросил я  с  лицемерным  изумлением.  Я
начал запихивать книжки в сумку. - Меня это удивляет, но,  помните,  мы  с
самого начала договорились не читать того, что вам скучно. Извините  меня!
Я ошибся по неопытности. До сих пор я  занимался  только  с  мальчиками  и
молодыми людьми. Я заметил, что после недолгого сопротивления они кидаются
на Шекспира с жадностью. Они у меня  разгуливают  взад-вперед  по  классу,
изображая Ромео и Джульетту, Шейлока, Порцию... и  читают  запоем!  Помню,
как я удивился, когда мистер Грэнберри  тоже  сказал,  что  всегда  считал
Шекспира "пустозвоном". Ну что ж, у меня тут есть еще один роман.
   Майра внимательно смотрела на меня.
   - Подождите!.. Но пьесы у него  какие-то  детские.  Все  время  девушки
переодеваются мужчинами. Идиотство!
   - Да, некоторые переодеваются. Но заметьте, как он  к  этому  подводит.
Девушки вынуждены переодеваться, потому что их  всего  лишили;  загнали  в
угол. Виола потерпела кораблекрушение в чужой стране; Розалинду  отправили
в изгнание - отправили в лес; Имогену оклеветали в отсутствии мужа. Порция
переодевается юристом, чтобы спасти лучшего друга своего мужа.  В  те  дни
уважающая себя девушка не  могла  ходить  от  двери  к  двери,  выпрашивая
работу... Ладно, бог с ним!..  Но  что  за  девушки...  красивые,  смелые,
умные, находчивые! И еще я заметил у них одно  качество,  которого  вам...
по-моему... немного... не хватает, Майра.
   - Какое?
   - Юмористический склад ума.
   - Что?
   - Я не знаю точно, что  я  хочу  этим  сказать,  но  у  меня  сложилось
впечатление, что, наблюдая жизнь так внимательно - при их-то молодости,  -
они не прячутся от действительности: их нельзя потрясти,  нельзя  сломать,
нельзя сбить с панталыку. Сознание их покоится на такой  надежной  основе,
что даже  когда  происходит  катастрофа,  они  встречают  ее  с  юмором  и
весельем.  Когда  Розалинду  прогоняют  в  разбойничий  лес,  она  говорит
двоюродной сестре Селии:

   Теперь готовься радостно к уходу:
   Идем мы не в изгнанье - на свободу
   ["Как вам это понравится"].

   Хотел бы я слышать, как это произносила Эллен  Терри.  А  вскоре  после
того, как Виола потеряла брата в кораблекрушении, кто-то спрашивает  ее  о
семье, и она - под видом юноши Цезарио - говорит:

   Я нынче, государь, - все сыновья
   И дочери отца
   ["Двенадцатая ночь, или Что угодно"].

   - Хотел бы я услышать, как это произносила Джулия Марло.
   Майра резко спросила:
   - Что толку от вашего... замечательного "юмористического склада"?
   -  Шекспир  помещает  этих  трезвых  девушек  среди  людей,  у  которых
неправильные отношения с действительностью. Как заметил позже один  автор:
"Большинство  людей  -  дураки,  а  остальным  грозит  опасность  от   них
заразиться". Чувство юмора позволяет нам ужиться с их  глупостью  -  и  со
своей собственной. В этом что-то есть, вы не находите, миссис Каммингс?
   - Да, мистер Норт, я думаю, поэтому сестры и смеются, когда они  не  на
дежурстве. Это помогает нам... как бы сказать... выжить.
   Майра смотрела на меня невидящим взглядом.
   Миссис Каммингс спросила:
   - Миссис Грэнберри, может,  мы  попросим  мистера  Норта  почитать  нам
немного из Шекспира?
   - Ну... если не очень долго.
   Я нерешительно опустил руку в сумку.
   - У меня была мысль - читать по ролям.  То,  что  Майре,  я  подчеркнул
красным, миссис Каммингс - синим, а остальное читаю я.
   - Ох, - воскликнула миссис Каммингс, - я не умею читать стихи. Не могу.
Вы уж извините.
   - Кора, если мистер Норт так хочет, я думаю, мы должны его послушаться.
   - Господи помилуй!
   - А теперь помедленнее - только помедленнее!
   За неделю мы прочли сцены из этих  пьес  -  по  несколько  раз  меняясь
ролями, - и сцену на балконе из "Ромео  и  Джульетты",  и  сцену  суда  из
"Венецианского купца". Миссис Каммингс  сама  себе  удивлялась,  читая  за
Шейлока. И не кто иной, как Майра, просила после  каждой  сцены:  "Давайте
еще раз!"


   Однажды Майра встретила меня у дверей, с трудом скрывая волнение:
   - Теофил, я просила мужа прийти сюда  в  половине  пятого.  Мы  возьмем
сцену суда из "Венецианского купца", а его я заставлю играть  Шейлока.  Вы
будете  Антонио,  я  -  Порцией,  а  Кора  -  за  остальных.  Давайте  раз
прорепетируем до его прихода. Кора, не ударьте в грязь лицом, когда будете
Герцогом.
   - Ох, миссис Грэнберри!
   Мы взялись рьяно. Майра знала свою роль наизусть.
   Стук в дверь: вошел Джордж Ф.Грэнберри II. Майра проворковала:
   - Джордж, милый, мы просим тебя  помочь.  Пожалуйста,  не  отказывайся:
меня это очень огорчит.
   - Что от меня требуется?
   Она дала ему раскрытую книгу:
   - Джордж, ты должен читать за Шейлока. Только очень  медленно  и  очень
кровожадно.  Точи  нож  о  подошву.  Мистер  Норт  с  распахнутой   грудью
прислонится к столу, а руки у него связаны за спиной.
   - Ну уж уволь, я не актер.
   - Ну Джордж! Это просто игра. Мы прочтем два раза, чтобы ты освоился, -
только медленно.
   Мы начали, запинаясь, отыскивая свои реплики на странице.  Наклонившись
ко мне с разрезным ножом из слоновой кости, Шейлок сказал вполголоса:
   - Норт, я вам охотно перережу глотку. Мне это все не нравится.  Вы  тут
отравили атмосферу.
   - Вы наняли меня для того, чтобы я  приохотил  вашу  жену  к  чтению  и
особенно к Шекспиру. Я это сделал и готов покинуть ваш дом, как только  вы
заплатите по трем полумесячным счетам, которые я посылал вам.
   Он поперхнулся.
   Во  время  первой  репетиции  Майра  притворялась,  будто  читает   без
интереса, и все время запиналась. Но во второй  раз  мы  играли  с  полной
отдачей.  Майра  отложила  книгу;  поначалу  ее  молодой  юрист  Бальтазар
держался с несколько игривой важностью, но от речи к  речи  он  становился
все внушительнее.
   Джордж тоже увлекся. Он ревел, требуя "уплаты" и  свой  фунт  мяса.  Он
опять свирепо навис надо мной  с  ножом  в  руке.  Затем  произошло  нечто
необычайное.

   Порция. Вы признаете вексель?
   Антонио. Да.
   Порция. Ну, так должен жид быть милосердным.
   Шейлок. А по какой причине должен? А?

   Тут Джордж почувствовал, что на плечо его опустилась рука, и  голос  за
его спиной - серьезный и важный голос, вещавший из мира зрелости, давно им
покинутого, произнес:

   - Не действует по принужденью милость;
   Как теплый дождь, она спадает с неба...
   ...Мы в молитве
   О милости взываем - и молитва
   Нас учит милости...

   Джордж выпрямился и бросил костяной нож. Он смущенно пробормотал:
   - Продолжайте. Я зайду... в другой раз. - И вышел из комнаты.
   Мы переглянулись удивленно и немного виновато. Миссис Каммингс  взялась
за шитье.
   - Мистер Норт, эти спектакли нас чересчур возбуждают. Я  не  хотела  об
этом говорить, но миссис Грэнберри  все  время  встает  и  расхаживает  по
комнате. Не думаю, что доктору  это  понравится.  Последнее  время  мы  не
делали перерыва, чтобы поговорить. Вы обещали рассказать миссис  Грэнберри
про ваши школьные годы в Китае.
   Я поклялся себе, что сегодня же вечером уволюсь, пока не прогнали, - но
и сам не уволился, и меня не  прогнали.  Я  наполовину  -  даже  больше  -
влюбился в  Майру.  Я  гордился  ею  и  гордился  своими  достижениями.  В
понедельни