их  в  сельских
районах Западной Виргинии, где радения - ось  религиозной  и  общественной
жизни, а также главное "развлечение". Алиса услышала  гимн,  который  поют
перед тем, как "вручают свою жизнь Христу":  "Не  поддавайся  искушению  -
рядом Христос".
   Мы пошли вверх, к Спринг-стрит. Улица была пуста,  я  ускорил  шаги,  и
нагнал Алису. Она плакала. Я взял ее крохотную руку в свою.
   - Жизнь тяжела, милая Алиса.
   - Тедди?
   - Да?
   - Вы верите в ад?
   - В какой ад, Алиса?
   - Что, если мы плохо поступаем, мы попадем в ад? Когда я была девочкой,
я очень плохо себя вела. Когда я жила в Норфолке,  мне  приходилось  плохо
поступать. У меня был  ребенок,  теперь  его  нет.  Еще  до  того,  как  я
познакомилась с Джорджем, - но я ему рассказала. Когда я вышла за Джорджа,
я больше не делала ничего плохого. Честное слово, Тедди. Я  вам  говорила:
Джордж спас мне жизнь.
   - Джордж когда-нибудь вас ударил, Алиса?
   Она быстро взглянула на меня.
   - Сказать правду?  Ладно,  скажу.  Когда  он  возвращается  из  долгого
плавания, он напивается и бьет меня. Но злости у меня  нет.  У  него  есть
причина. Он знает, что... что не может сделать ребенка. Он живет со  мной,
но дети не рождаются. Вас бы это не огорчало?
   - Продолжайте.
   - Я иногда думала, не родить ли от другого человека,  чтобы  Джордж  не
знал. По-моему, если изредка встречаешься с другим  мужчиной,  ничего  тут
особенного нет... Хоть это и обман, Джордж бы только радовался. Он хороший
человек. Раз ему хочется стать отцом, это  ведь  не  будет  очень  большой
грех, правда? Прелюбодейство, как в Библии называется. Иногда мне кажется,
я бы надолго отправилась в ад, чтобы сделать Джорджа счастливым.
   Я все время держал  ее  за  руку.  Очутившись  на  Вашингтон-сквер,  мы
перешли улицу и сели на скамейку, подальше от фонарей. Я сказал:
   - Алиса, мне стыдно за вас.
   Она быстро спросила:
   - Почему стыдно?
   - Вы - зная, что сердце Христа вмещает в себя целый мир, - вы  думаете,
что Христос отправит вас в ад за маленький грех, который сделал бы Джорджа
счастливым или за маленький грех, который вам  пришлось  совершить,  чтобы
выжить в жестоком городе Норфолке.
   Она прислонилась головой к моему плечу.
   - Не стыдитесь меня, Тедди... Поговорите со мной... Когда я сбежала  из
дому, отец написал, что не желает меня видеть, покуда у меня на пальце  не
будет обручального кольца. Когда я написала ему, что вышла замуж, он опять
передумал. Написал, что вообще не желает видеть потаскуху в своем доме.
   Не буду излагать здесь, что я сказал Алисе почти пятьдесят лет назад. Я
напомнил ей кое-какие слова Христа - и, может быть, кое-какие  выдумал.  А
потом сказал:
   - Я больше ничего говорить не буду. -  Рука  ее  в  моей  руке  немного
успокоилась. Слышно было, как "перекатываются шарики".
   Она сказала:
   - Пойдемте к фонарю, я хочу вам что-то показать.
   Мы пересели на другую скамью. Она вынула что-то из сумочки, но  мне  не
показывала.
   - Тедди, я всегда ношу медальон на цепочке,  но  сегодня,  когда  мы  с
Делией уходили, его сняла. Сами понимаете, кто мне его подарил.
   Я посмотрел на фотографию в медальоне. Она была сделана  несколько  лет
назад. Матрос лет восемнадцати - он мог бы послужить  моделью  для  любого
плаката с приглашением во флот - смеялся в объектив, одной  рукой  обнимая
Алису. Я представил себе, как это было: "Дамы и господа, подходите!  Всего
двадцать центов за снимок, и доллар за медальон с цепочкой. Вот вы, двое -
молодость бывает только раз. Не упустите случай".
   Я смотрел на снимок.
   Она смотрела на снимок.
   Она опять прошептала мне на ухо:
   - Я хочу ребенка - для Джорджа.
   Мы встали и пошли ко мне. У лестницы я сказал:
   - Очень важно, чтобы Джордж не узнал.  В  этом  весь  смысл.  Делия  не
проговорится?
   - Нет.
   - Вы уверены?
   - Да. Делия понимает, как это важно. Она мне сколько раз говорила.
   - Алиса, я не знаю вашей фамилии, и вы не знаете  моей.  Мы  больше  не
будем встречаться. - Она кивнула. - Два раза за нынешний вечер вы были  на
волоске. Вы можете ходить к "Маме Карлотте" - меня там больше не будет.
   Через два часа мы вернулись на площадь.  Она  заглянула  за  угол,  как
будто мы ограбили банк. Шепнула: "Кино кончилось" - и захихикала.
   Я оставил ее в подъезде и пошел за такси.  Я  спросил  шофера,  сколько
стоит доехать до Перекрестка первой мили.
   - Пятьдесят центов, - ответил он.
   Я вернулся и дал ей полдоллара и двадцать центов.
   - А что вы скажете - где вы были?
   - Как называется это место, где пели гимны?
   Я сказал ей.
   - Я постою здесь на углу, пока вы не уедете.
   Она поцеловала кончики пальцев и приложила к моей щеке.
   - Я, пожалуй, не возьму эту картинку Атлантик-Сити.
   Она отдала мне пресс-папье. Потом пошла было к такси,  но  вернулась  и
сказала:
   - Мне ведь больше не будет по ночам одиноко, правда?
   И уехала.
   Я вдруг подумал: "Конечно, с Пенелопой рядом все эти двадцать  лет  рос
Телемах".



        "12. "ОЛЕНИЙ ПАРК""

   Эту главу можно было бы назвать "Шаман,  или  Le  Medecin  malgre  lui"
[лекарь поневоле (фр.)].
   Однажды я нашел в моем ящике на почте записку с просьбой  позвонить  по
телефону некоей миссис Йене Скил по такому-то номеру, в любой день с  трех
до четырех.
   - Миссис Скил, с вами говорит мистер Норт.
   - Добрый день, мистер Норт. Спасибо, что позвонили.  Друзья  с  большой
похвалой отзывались о том, как вы читаете детям и взрослым. Не найдется ли
у вас время почитать по-французски с моей дочерью Элспет и сыном  Артуром?
Элспет семнадцать лет, она милая, умная девочка. Нам пришлось  забрать  ее
из школы, потому что она  страдает  мигренями.  Она  скучает  по  школе  и
особенно по урокам французской литературы. Мои дети учились в Нормандии  и
в Женеве. Оба хорошо говорят и читают  по-французски.  Они  обожают  басни
Лафонтена и хотят прочесть с вами всю книгу... Да, у  нас  есть  несколько
экземпляров... Да, в начале дня  нам  очень  удобно...  С  одиннадцати  до
половины первого, понедельник, среда и пятница - да. Можно послать за вами
машину?.. Ах, вы предпочитаете на велосипеде... Мы живем в "Оленьем парке"
- вы знаете, где это?.. Хорошо! Значит, можно сказать детям, что завтра вы
будете?.. Благодарю вас.
   "Олений парк" знали все. Отец нынешнего мистера  Скила,  датчанин,  был
судовладельцем. Он создал свой "Олений парк" не в  подражание  знаменитому
копенгагенскому, а как любовное  напоминание  о  нем.  Я  часто  слезал  с
велосипеда перед высокой  чугунной  решеткой,  охватывавшей  широкий  луг,
который упирался в низкий утес  над  морем.  Под  роскошными  ньюпортскими
деревьями мелькнет, бывало, то олень, то кролик,  то  павлин  -  но,  увы,
Лафонтен! - ни лисицы, ни волка, ни даже осла.
   Миссис Скил встретила меня в холле.  "Элегантность"  -  слишком  пышное
слово для такого совершенства. Она была в сером шелковом платье, с  серыми
жемчугами на шее и в ушах. Изысканность, прелесть - но и что-то еще: мука,
скрытая под стоическим самообладанием.
   - Вы найдете мою дочь на веранде. По-моему, ей будет приятнее, если  вы
представитесь сами...  Мистер  Норт,  если  вы  вдруг  заметите,  что  она
утомилась, вы не могли бы  под  каким-нибудь  предлогом  прекратить  урок?
Артур вам поможет.
   Дочь - вся в мать; только там было страдание, а здесь - еще  и  крайняя
бледность. Я обратился к ней по-французски.
   - Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски?  Говорить  я
устаю. - Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. - Смотрите! Вон  мой
брат.
   Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет  одиннадцати,  карабкавшегося
по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это
был живой веснушчатый американский  мальчик,  каких  часто  изображают  на
бакалейных календарях рядом со стихотворением Уиттьера. Его звали Галопом,
потому что второе имя у него было Гэллоп и  потому  что  он  очень  быстро
говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел  к
нам  и  резко  остановился.  Нас  представили,  и  мы   важно   обменялись
рукопожатиями.
   - Мы ведь уже знакомы, Галоп, - сказал я.
   - Да, сэр.
   - Тебя и здесь так зовут?
   - Да, сэр. Элспет зовет.
   - Мне нравится. Можно и мне тебя так звать?
   - Да, сэр.
   - Ты тоже любишь басни?
   - Мы с ним  очень  увлекаемся  животными.  Галоп  часами  наблюдает  за
приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок  и  рачков  и  дал  им
прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе.
   - Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно  давно
их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они  хоть  и
коротки, но значительны; скромны, но  совершенны.  Попробуем  разобраться,
как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем  начнем,  будьте  добры,
позвольте мне немного освоиться в  вашем  красивом  парке  -  и  с  вашими
друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка?
   Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла:
   - Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку?
   - Да, мисс Элспет.
   Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки
образовали небольшой поселок; павлины  владели  вольером,  часть  которого
служила и зимним убежищем.
   - Может, нам захватить печенья?
   - Смотритель кормит их несколько раз в день. От нас им ничего не  надо.
Лучше - так.
   Олени следили за нашим приближением, потом медленно подошли поближе.
   - Лучше не протягивать руки, пока они первые до нас  не  дотронутся.  -
Вскоре олени очутились перед нами, рядом с нами, между нами и позади  нас.
Мы прогуливались вместе. Даже оленята, лежавшие в тени  дерева,  поднялись
на ноги и присоединились к шествию. Старые начали нас задевать и чуть-чуть
подталкивать.
   - Больше всего они любят, когда с ними разговаривают.  По-моему,  в  их
жизни главное - глаза, уши и нос. _Какая у тебя красивая дочка,  Жаклина_.
Я помню тебя такой же маленькой. Смотри, чтобы она не упала со скалы,  как
ты. _Помнишь, тебе пришлось ходить в лубках и как они тебе не нравились?..
А-а, мсье Байяр, рога у вас растут быстро_. Они любят, когда их гладят  по
рожкам. Рожки, наверно, чешутся, когда обрастают  бархатом.  Кролики  тоже
ждут, когда мы к ним зайдем. Они держатся подальше  от  оленей.  Копыт  не
любят. _Фигаро, какой ты красавчик!_ Олени скоро отойдут от нас - общество
людей их утомляет... Видите, уже  отходят...  А  четвертого  июля  на  них
смотреть жалко. Конечно, в них никто не стрелял,  но  у  них,  наверно,  в
крови память об охотниках - как вы думаете, может так быть?.. Еще рано, мы
не увидим, как играют  кролики.  Когда  восходит  луна,  они  носятся  как
сумасшедшие.
   - Мадемуазель, почему олени нас подталкивают?
   - Мне кажется... может быть... Вы меня  извините,  если  я  на  минутку
присяду? Садитесь, пожалуйста, тоже. Галоп вам расскажет, что мы  об  этом
думаем.
   Я уже заметил, что по всему лугу расставлены парами бамбуковые кресла с
широкими подлокотниками - в детстве я видел такие в Китае. Мы сели.  Галоп
ответил за сестру:
   - Мы думаем, что надо вспомнить  их  врагов.  У  нас  в  передней  есть
картина...
   - По-моему, это Ландсир.
   - ...Олени и лани сбились в кучу, а их окружают волки. До того  как  на
земле появились люди с ружьями, врагами оленей были волки и, может, люди с
копьями и дубинами. Олени, конечно, теряли своих, но защищались, как там -
вроде стеной из рогов. Они не любят, когда их ласкают и гладят; они  любят
держаться  вместе.  У  кроликов  по-другому.  Заяц  стучал  по   земле   -
предупреждал, что мы идем. Но если рядом  нет  укрытия,  они  застывают  -
"прикидываются мертвыми". У них и на земле есть враги, но больше всего они
боятся ястребов. А ястребы охотятся в одиночку. И  так,  и  так,  олени  и
кролики теряют своих...
   - То, что я называю "заложники судьбы".
   - Но они делают что могут для своего народа.
   Элспет посмотрела на меня.
   - Как вам кажется, правильно мы думаем?
   Я посмотрел на нее с улыбкой:
   - Я ваш ученик. Я хочу вас послушать.
   - Ну, я только  начинаю,  пробую  думать.  Я  стараюсь  понять,  почему
природа такая жестокая и все же такая чудесная.  Галоп,  расскажи  мистеру
Норту, что ты видишь в озерке.
   Галоп ответил с неохотой:
   - Каждый день война. Это... это ужасно.
   - Мистер Норт, - сказала Элспет, - почему должно быть так? Разве Бог не
любит мир?
   - Нет, он, конечно, любит. Но поговорим об этом позже.
   - Вы не забудете?
   - Нет... Мадемуазель, вы когда-нибудь видели оленей в  диком  -  ну,  в
естественном - состоянии?
   - Как же! У моей тети Венедикты есть домик в Адирондакских  горах.  Она
всегда нас приглашает летом. Там можно встретить оленей,  и  лис,  и  даже
медведей. И никаких заборов и клеток. Они на воле! И такие красивые!
   - Этим летом вы поедете?
   - Нет... Отец не любит, чтобы мы туда ездили. Кроме того, я не... я  не
совсем здорова.
   - А что еще вы обсуждаете из жизни животных?
   - Вчера мы долго говорили, почему у птиц  природа  поместила  глаза  по
сторонам головы.
   - И почему, - добавил Галоп, - у многих зверей голова пригнута к земле.
   - Мы любим всякие ПОЧЕМУ, - сказала его сестра.
   - И что вы решили?
   Галоп, взглянув на сестру, избавил ее от труда отвечать:
   - Мы  знаем,  что  травоядным  животным  надо  смотреть  под  ноги,  на
растения, а птицам надо бояться врагов со всех сторон; но  мы  удивляемся,
почему природа не могла устроить лучше - ну, как глаза  у  рачков  в  моем
озерке.
   - Думать потому трудно, - промолвила его сестра, - что  надо  думать  о
многих вещах сразу.
   У нее была с собой книга басен. Книга упала  с  широкого  подлокотника.
(Или она ее столкнула?) Мы оба наклонились за ней. Наши руки  встретились,
и каждая потянула в свою сторону. Элспет судорожно вздохнула  и  зажмурила
глаза. Потом открыла и, заглянув в мои, сказала с необычайной прямотой:
   - Галоп говорит, что  ваши  ученики  в  казино  говорят,  будто  у  вас
электрические руки.
   Я, наверное, вспыхнул - и разозлился на себя за это.
   - Это чепуха, конечно. Совершенная бессмыслица.
   Чертовщина! Проклятье!


   В Ньюпорте время от времени идет дождь. Случался он и в те два утренних
часа, когда я обучал детей теннису в казино. Я никогда не занимался больше
чем с четырьмя сразу - остальные ученики играли друг с другом на  соседних
кортах. Мы прятались от дождя в комнатах за галереей для зрителей. Ученики
мои, в возрасте от восьми до четырнадцати лет, являли собой очень приятное
зрелище -  все  в  чистом,  белом,  воспитанные,  брызжущие  молодостью  и
энергией. Они окружали меня с криками: "Мистер Норт, расскажите нам еще  о
Китае!" или: "Расскажите нам еще что-нибудь вроде "Ожерелья"  -  я  помню,
как они примолкли и огорчались, слушая этот рассказ Мопассана. Зоркий Билл
Уэнтворт - сам отец и дед - прекрасно  знал,  что  дети  в  этом  возрасте
обожают  сидеть  на  полу.  Он  расстилал  парусину  вокруг  "учительского
кресла". Галоп, хоть и не был моим учеником,  присоединялся  к  кружку,  и
даже игроки старшего возраста нерешительно придвигали свои стулья.  Именно
там я впервые узрел Элоизу  Фенвик  и  ради  ее  прекрасных  глаз  и  ушек
пересказал рассказ Чосера о соколе. А для Галопа я рассказал  об  открытии
Фабра: как оса парализует личинку или гусеницу, а потом откладывает в  нее
яйца, чтобы она вскармливала будущее насекомое. Не Руссо ли  заметил,  что
главная  задача  раннего  образования  -  развить  в  ребенке  способность
удивляться?
   Я не испытывал потребности ласкать окружавших  меня  детей.  Я  сам  не
люблю, когда меня трогают, но  детям  непременно  надо  гладить,  трепать,
щекотать и даже стукать  старшего,  который  завоевал  их  доверие.  Когда
ливень кончался, меня тащили в разные стороны: кто на корты, кто  назад  -
остаться и рассказать еще одну историю, потому что "трава мокрая". И  один
ребенок за другим объявлял, что у меня "электрические" руки,  что  с  моих
рук слетают искры. Я относился к этому строго. Я запрещал такие разговоры.
"Глупости! Я больше не желаю это слышать".  В  один  прекрасный  день  это
перешло всякие границы. Когда они толпой ринулись  на  корт,  девятилетнюю
Аду Николс отбросили в сторону; она ударилась головой о столб  и  потеряла
сознание. Я наклонился над ней, раздвинул волосы на том  месте,  где  была
шишка, и несколько раз произнес ее имя. Она  открыла  глаза,  потом  снова
закрыла. Вся компания смотрела на нее с тревогой. Бормоча: "Еще!  Еще!"  -
она притянула мои руки к своему лбу. Она бессмысленно  улыбалась.  Наконец
она радостно проговорила:  "Меня  загипностизировади"  -  и  затем:  "Я  -
ангел". Я поднял ее и перенес в кабинет  Билла  Уэнтворта,  который  часто
служил пунктом первой помощи. С этого часа я стал гораздо более строгим  и
деловитым  тренером.  Никаких  рассказов   "дядюшки   Теофила".   Никакого
месмеризма.
   Но слухи про Аду распространились.
   В первой главе я уже говорил читателю, что обладаю неким даром, который
не желаю признавать. Я неоднократно разнимал рассвирепевших собак;  я  мог
успокоить обезумевшую лошадь. Во время войны, да и в мирной жизни, в барах
и тавернах мне достаточно было положить руки на плечи задиристых  людей  и
прошептать им  несколько  слов,  чтобы  установился  мир.  Иррациональное,
необъяснимое меня не интересует. Я не мистик. Кроме того, я уже понял, что
этот дар - "подлинный" он или нет - неизменно вынуждает меня  выступать  в
роли, попахивающей мошенничеством и самозванством. Читатель знает,  что  я
не чужд самозванства, но я желаю  прибегать  к  обману  тогда,  когда  мне
хочется, а не тогда, когда меня вынуждают. Я  хочу  вносить  в  жизнь  дух
игры, а не верховодить другими. Не делать их смешными в  моих  собственных
глазах.
   И вот злосчастная басня о моих "электрических руках"  опять  всплыла  в
"Оленьем  парке",  в  присутствии  необыкновенной  страдающей  девушки   и
мальчика с острым умом.
   ЧЕРТОВЩИНА!
   ПРОКЛЯТЬЕ!


   Два урока мы читали "Басни" и  разбирали  их  по  французской  системе,
называемой l'explication de texte [разбор текста (фр.)].
   Я готовился к занятиям до полуночи. Припомнил  все  литературоведческие
банальности: с каким искусством автор возвышает обыденную речь до  поэзии;
какой энергии добивается, вставляя короткий стих  между  длинными  (многие
выдающиеся современники Лафонтена  это  осуждали);  сколько  иронии  несет
здесь  героический  александрийский  стих;   как   выразительна   простота
концовок, где поэт выводит мораль.
   Перед третьим уроком меня встретил один Галоп и сказал,  что  у  сестры
сегодня мигрень и она не сможет спуститься.
   - Ну, а мы, Галоп, будем заниматься?
   - Сэр, когда Элспет плохо... я не могу думать о книжках и всяких вещах.
Мама просила передать, что мы заплатим, как всегда.
   Я пристально посмотрел на него. Он действительно был очень огорчен.
   - Галоп, может быть,  тебя  немного  развлечет,  если  ты  уделишь  мне
полчаса и покажешь свое озерко?
   - Конечно, сэр. Элспет тоже хотела, чтобы я вам показал... сэр... -  Он
оглянулся на дом, что-то прикидывая. - Надо спуститься со скалы  за  домом
смотрителя. Отец у себя, а он не хочет, чтобы я занимался  озерком.  Он...
он хочет, чтобы я занимался делом, - ну, стал судовладельцем.
   Мы пошли окольным путем, чуть ли не  крадучись.  Спускаясь  к  воде,  я
спросил его:
   - Галоп, ты учишься в военной школе?
   - Нет, сэр.
   - Тогда почему ты величаешь меня "сэром"?
   - Отец любит, чтобы я его так звал. Его отец был датским графом. Сам он
не граф, потому что он американец, но он любит, когда  важные  люди  зовут
его "граф". И он хочет, чтобы мы с Элспет были похожи на его отца и мать.
   - А, так вы должны быть настоящими леди и джентльменом?
   - Да, с... с...
   - У тебя бывают головные  боли?..