5-1864)]. Но перед уходом я хотел бы повидать Эдвину.
   Она посмотрела на меня с удивлением:
   - Странно, что вы об этом заговорили. Эдвина вернулась из плавания. Она
уже неделю в Нью-Йорке, занимается  приготовлениями  к  здешнему  осеннему
сезону. Генри Симмонс поехал за ней в Нью-Йорк. Я жду их сегодня  вечером.
Эдвина о вас все знает.
   - Обо мне?!
   - Да, да. Неделю назад я ей написала о ваших затруднениях. И она  сразу
ответила. Ведь это она придумала, как вам выпутаться из этой истории. А мы
с Генри Симмонсом все  организовали.  -  Она  взяла  со  стола  конверт  и
помахала им у меня перед носом, как костью перед собакой.
   - О, миссис Крэнстон!
   - Но сперва еще два слова о вашем новом положении в Ньюпорте. У  женщин
никогда нет полного доверия к врачам. Женщины и религиозны, и суеверны. Им
непременно  подавай  чудо.  Вы  -  новейший  чудотворец.  В  городе  много
массажистов, знахарей и шептунов. У них есть патенты, и они  берут  деньги
за лечение. Слава о вас пошла  оттого,  что  вы  не  берете.  Вы  внушаете
доверие - гораздо больше, чем  любой  врач.  Если  ты  врачу  платишь,  ты
покупаешь право его критиковать, словно он  обыкновенный  торгаш.  А  чуда
купить нельзя, это всем известно, - вот почему вы  чудотворец.  Что-то  не
видно, чтобы доктор Босворт или Скилы подарили вам автомобиль или хотя  бы
золотые часы, - а ведь подумать только, что вы для них  сделали!  _Вы  все
так же ездите на велосипеде!_
   Мне не нравился этот разговор. Я не мог отвести  глаз  от  конверта.  Я
только облизывался на эту косточку. Я понимал, что  миссис  Крэнстон  меня
дразнит, может быть, наказывает за то, что я не прибег к ее помощи раньше,
за то, что так долго не появлялся в ее доме. Я опустился на одно колено:
   - Миссис Крэнстон, простите меня, пожалуйста, за то, что я так долго не
приходил. Я вам стольким обязан.
   Она рассмеялась и накрыла ладонью мою руку. Благополучные женщины любят
прощать, когда их просят.
   -  В  этом  конверте  лежит  документ.  Не  официальный,  но   выглядит
официально. На нем сургуч и ленточки, и написан он на  бланке  медицинской
организации, которая давным-давно влилась в другие. -  Она  вынула  его  и
положила передо мной:

   "Всем заинтересованным  лицам:  мистер  Т.Теофил  Норт,  проживающий  в
Ньюпорте, штат Род-Айленд, не имеет  права  оказывать  медицинскую  помощь
какого бы то ни было рода  и  характера,  за  исключением  случаев,  когда
пациент может представить  ему  письменное  разрешение  врача,  официально
зарегистрированного в этом городе. Канцелярия Инспектора  здравоохранения,
...числа августа месяца, 1926 года".

   - Миссис Крэнстон!
   - Подождите, в конверте есть еще один документ.

   "Настоящим мистеру  Т.Теофилу  Норту,  проживающему  в  Ньюпорте,  штат
Род-Айленд, дается  разрешение  на  один  визит,  длительностью  не  свыше
получаса, к мисс Лизелотте Мюллер, проживающей  по  адресу:  Спринг-стрит,
N... для оказания ей помощи и поддержки по его собственному усмотрению".

   Подписано было весьма уважаемым городским врачом и датировано вчерашним
днем.
   Я уставился на нее:
   - Мисс Мюллер живет здесь?
   - Вы можете зайти к ней сейчас? Этот дом на  самом  деле  -  три  дома.
Третий и четвертый этажи в этом крыле заняты под лазарет для очень  старых
женщин. Они всю жизнь работали прислугами, и многих бывшие хозяева  хорошо
обеспечили. Большинство из них не могут одолеть и одного  марша  лестницы,
но у них есть терраса, чтобы погреться на солнышке в хорошую погоду, и для
любой погоды - общие комнаты. Кое-что там будет  мучительным  для  глаз  и
обоняния, но вы нам рассказывали о своей жизни в Китае, так что опыт у вас
есть. - Тут я услышал ее  отрывистый,  похожий  на  всхрап  смешок.  -  Вы
усвоили истину, что жизнь по большей части тяжела, а последние  годы  -  в
особенности. Вы не наивный юнец, мистер  Норт.  Мужчины  редко  заходят  в
лазарет - иногда доктор, пастор, католический священник или родственник. У
нас правило - во время  таких  посещений  дверь  в  палату  приоткрыта.  Я
отправляю вас наверх с моей помощницей и подругой миссис Грант.
   Я тихо спросил:
   - Вы мне что-нибудь расскажете о мисс Мюллер?
   - Тетя Лизелотта родилась в Германии. Она была одиннадцатым ребенком  в
семье пастора и в семнадцать лет через бюро найма приехала в Америку.  Она
работала няней в одной семье, очень уважаемой и здесь  и  в  Нью-Йорке,  и
вырастила три поколения. Она купала и одевала  всех  этих  детишек,  целый
день была при них, шлепала их по попкам и вытирала эти попки и  присыпала.
А к ней я потому вас позвала, что она была добра ко мне и много  помогала,
когда я была молодой, одинокой  и  напуганной.  Она  пережила  всех  своих
родственников за границей, которые могли бы принять в ней участие. В доме,
где она работала, ее очень любили, но  человек  она  строгий,  суровый  и,
кроме меня, мало с кем дружила. Она в здравом уме; она видит и слышит,  но
ее мучают ревматические боли. Боли, наверно, невыносимые - она не из  тех,
кто жалуется.
   - А если у меня ничего не получится, миссис Крэнстон?
   Она пропустила вопрос мимо ушей. И продолжала:
   - Подозреваю, что слава о вас дошла  и  туда.  У  наших  жильцов  много
друзей в лазарете. Вести о  чудесах  разносятся  быстро...  Миссис  Грант,
познакомьтесь, пожалуйста, с мистером Нортом.
   - Здравствуйте, мистер Норт.
   - Миссис Грант, сегодня мы, наверное,  будем  говорить  по-немецки.  Вы
знаете немецкий?
   - Ну, что вы. Ни слова.
   - Миссис Крэнстон, после таких  сеансов  я  очень  слабею.  Если  Генри
Симмонс вернется до того, как я спущусь, попросите его  подождать  меня  и
проводить домой.
   - Конечно. Я думаю, Эдвина и Генри Симмонс скоро  будут  здесь.  Эдвина
тоже хотела, чтобы вы навестили тетю Лизелотту.
   Я был ошеломлен.
   В который раз я убеждался:  счастлив  тот,  кому  помогают  женщины,  в
фольклоре называемые "ведуньями". Это - урок "Одиссеи".

   Но, подшед ко вратам крепкозданным прекрасного града,
   Встретил он дочь светлоокую Зевса богиню Афину
   В виде несущей скудель молодой феакийския девы.

   С миссис  Грант  я  поднялся  наверх.  Женщины,  встречавшиеся  нам  на
лестничных площадках и в коридорах, опускали глаза и прижимались к  стене.
На третьем и четвертом этажах все носили одинаковые халаты в серую и белую
полоску. Миссис Грант постучала  в  приоткрытую  дверь  и  сказала:  "Тетя
Лизелотта, вас пришел проведать мистер Норт", затем села в  углу,  сложила
руки и опустила глаза.
   - Guten Abend, Fraulein Muller [добрый вечер, фрейлейн Мюллер (нем.)].
   - Guten Abend, Herr Doktor [добрый вечер, господин доктор (нем.)].
   Тетя Лизелотта высохла как скелет,  но  ее  большие  карие  глаза  были
ясными. Она с трудом могла повернуть голову. На ней был вязаный чепец,  на
плечах -  шарф.  Белье  и  сама  комната  были  безукоризненно  чистые.  Я
продолжал по-немецки:
   - Я не доктор и не пастор - просто друг миссис Крэнстон и Эдвины.  -  Я
не знал, что скажу дальше. Я прогнал все мысли. -  Можно  узнать,  где  вы
родились, тетя Лизелотта?
   - Под Штутгартом, сэр.
   - А! - сказал я с радостным удивлением. - В Швабии! - Об этой области я
знал только то, что там родился Шиллер. -  Я  потом  хочу  посмотреть  эти
фотографии на стенах. Простите,  я  возьму  вас  за  руку.  -  Я  взял  ее
прозрачную руку в обе ладони и  опустил  все  три  руки  на  покрывало.  Я
сосредоточивал всю "энергию", какая была в моем распоряжении.
   - Я  очень  плохо  говорю  по-немецки,  но  какой  это  чудесный  язык!
Насколько Leiden, Liebe, Sehnsucht красивее, чем "страдания",  "любовь"  и
"желание"! - Я медленно повторил немецкие  слова.  По  руке  ее  пробежала
дрожь.  -  А  ваше  имя  "Лизелотта"  -   вместо   Елизавета-Шарлотта!   И
уменьшительные:  Mutterchen,  Kindlein,  Engelein.  -  У   меня   возникло
побуждение незаметно придвинуть наши руки  к  ее  колену.  Ее  глаза  были
расширены и глядели в стену напротив. Она глубоко дышала. Подбородок у нее
подергивался. - Я вспоминаю немецкие стихи, которые знаю благодаря  музыке
Баха: "Ach, Gott, wie manches Herzeleid"  и  "Halt'  im  Gedachtnis  Jesum
Christ", "Gleich wie der Regen und Schnee vom Himmel fallt..."  ["О  боже,
как многи сердечные муки...", "В памяти  храни  Иисуса  Христа",  "Подобно
тому, как дождь и снег падают с неба..." (нем.)]. Слова  можно  перевести,
нельзя перевести  то,  что  слышим  мы,  любящие  язык.  -  Я  вспомнил  и
продекламировал другие. Я дрожал, потому  что  в  голове  у  меня  звучала
музыка Баха, в которой присутствует некая множественность - как в волнах и
поколениях.
   Я слышал шаги на цыпочках в коридоре, но  поначалу  -  без  шепота.  За
дверью уже собирался народ. Подозреваю, что обычай убавлять на  ночь  свет
был нарушен в связи с моим приходом.  Я  осторожно  убрал  руки,  встал  и
пустился  осматривать  комнату,   останавливаясь   перед   картинками.   Я
задержался перед двумя силуэтами  -  вероятно,  столетней  давности  -  ее
родителей. Я взглянул на  нее  и  кивнул.  Она  провожала  меня  взглядом.
Выцветший голубоватый снимок тети Лизелотты с двумя детскими  колясками  в
Центральном  парке.  На  всех  фотографиях  -  сперва  счастливой  молодой
женщиной  с  широким  простым  лицом,  затем  женщиной  средних  лет,   со
склонностью к полноте - она была в форменном  платье,  напоминающем  наряд
наших дьякониц, и в чепце с  широкой  муслиновой  лентой,  завязанной  под
подбородком. Обувалась она в тяжелые  "гигиенические"  туфли,  вызывавшие,
наверно, тихий смех на протяжении всей ее долгой жизни.
   Тетя Лизелотта в старинном кресле на колесах, в ногах у нее  дети  -  и
выцветшими чернилами: "Остенде, 1880".
   Германский кайзер с супругой в окружении большой группы на палубе яхты;
сбоку - тетя  Лизелотта  с  младенцем  на  руках,  рядом  -  ее  маленькие
воспитанники. Словно про себя я произнес:
   - Их Императорские Величества всемилостиво изъявили  желание,  чтобы  я
представил им мисс Лизелотту Мюллер, высоко ценимого  друга  нашего  дома.
Киль, тысяча восемьсот девяностый год.
   Тетя Лизелотта на Скалистой аллее в Ньюпорте - конечно, с детьми.
   Фотография свадьбы - невеста, жених и Лизелотта: "Нянюшке  от  Берти  и
Марианны, с любовью. Июнь 1909". Я произнес вслух по-английски:
   - Ты и на папиной свадьбе была, правда, тетя Лизелотта?
   Снимки в детской.
   - "Няня, можно мы пойдем сегодня за ракушками?" - "Няня,  прости  меня,
что я баловалась утром с галошами..." - "Няня,  когда  мы  ляжем,  ты  нам
расскажешь про ковер-самолет?"
   Все мои движения были медленны. При каждой импровизации я глядел  ей  в
глаза. Снова сев на стул, я прислонил наши  три  руки  к  ее  колену.  Она
закрыла глаза, но тут же широко раскрыла - то ли в сильной тревоге, то  ли
от удивления.
   Люди, собравшиеся в коридоре, толпились в дверях. Слышны были вздохи  и
стоны, стук палок. Старуха на костылях потеряла равновесие и упала  ничком
на пол. Я не обратил на нее внимания. Подошла миссис Грант, подняла  ее  с
пола и с помощью других вывела  из  комнаты.  Во  время  этого  переполоха
другая женщина, не пациентка, вошла в комнату и заняла место миссис Грант.
Тетя Лизелотта отняла руку и поманила меня, чтобы  я  наклонился  поближе.
Она сказала по-немецки:
   - Я хочу умереть... Почему Бог не дает мне смерти?
   - Тетя Лизелотта, вы ведь помните слова, - Бах написал на них музыку, -
"Gottes Zeit ist die allerbeste Zeit" ["Божий срок -  самый  лучший  срок"
(нем.)].
   Она повторила слова:
   - Ja... Ja... Ich bin mude. Danke, junger Mann [Да... да...  Я  устала.
Спасибо, молодой человек (нем.)].
   Я с трудом встал. Едва не  засыпая  от  усталости,  я  поискал  глазами
миссис Грант. Взгляд мой упал на женщину, занявшую ее место,  -  на  лицо,
которое было одним из девяти самых дорогих лиц в моей  жизни,  хотя  жизнь
свела нас совсем ненадолго. Она поднялась с улыбкой. Я сказал:
   - Эдвина! - И по моим щекам потекли слезы.
   - Теофил, - сказала она, - ступайте вниз, я здесь  побуду.  Генри  ждет
вас. Дорогу найдете?
   Прислонясь к двери, я услышал голос Эдвины:
   - Тетя, милая, где болит?
   - Не болит... нигде.
   Я хотел выйти на  лестницу,  но  путь  был  прегражден.  Глаза  у  меня
слипались; мне хотелось лечь на пол. Я медленно брел,  словно  через  поле
пшеницы. Мне приходилось отрывать чьи-то руки  от  моих  рукавов,  от  пол
пиджака, даже от щиколоток.  Между  третьим  и  вторым  этажом  я  сел  на
ступеньку, прислонил голову к стене и уснул. Не знаю, долго ли я спал,  но
сон освежил меня, а когда я проснулся, рядом сидела Эдвина. Она взяла меня
за руку:
   - Вам лучше?
   - Да, да.
   - Скоро двенадцать. Они нас будут искать. Давайте спустимся. Вы  можете
двигаться? Пришли в себя?
   - Да. Я, кажется, долго спал. Совсем отдохнул.
   На площадке второго этажа под лампой,  где  мы  могли  разглядеть  друг
друга, она сказала:
   - Вы способны выслушать хорошую новость?
   - Да, Эдвина.
   - Минут через пять после вашего ухода тетя Лизелотта умерла.
   Я улыбнулся и хотел сказать: "Я ее убил", но  Эдвина  закрыла  мне  рот
ладонью.
   - Я немного понимаю по-немецки, - сказала она. - "Ich bin mude.  Danke,
junger Mann".
   В гостиную на первом этаже мы вошли вместе.
   - Долго вас  не  было,  -  сказала  миссис  Крэнстон.  -  Миссис  Грант
рассказала мне, как все кончилось... Вы  сотворили  ваше  последнее  чудо,
доктор Норт.
   - Я провожу вас до дома, дружище, - сказал Генри.
   Я попрощался с дамами. Когда я  был  в  дверях,  миссис  Крэнстон  меня
окликнула:
   - Мистер Норт, вы забыли конверт.
   Я вернулся и взял его. И с поклоном сказал:
   - Спасибо вам, милостивые государыни.
   По дороге домой, воспрянув духом благодаря  доброму  приятелю  Генри  и
тому, что у меня появился новый  друг  -  Эдвина,  я  вспомнил  одну  свою
теорию, которую долго и с удовольствием проверял  на  практике,  -  теорию
"Созвездий": у человека должно быть три друга-мужчины старше  его,  три  -
примерно его возраста и три - младше.  У  него  должно  быть  три  старших
друга-женщины, три - его лет и три - моложе. Этих дважды девять  друзей  я
называю его Созвездием.
   У женщины тоже должно быть свое Созвездие.
   Дружба эта не имеет ничего общего со страстной любовью.  Любовь-страсть
- чудесное чувство, но у нее свои законы и свои  пути.  Ничего  общего  не
имеют с этой дружбой и семейные связи, у которых свои законы и свои пути.
   Редко (а может быть, и никогда) все эти  восемнадцать  вакансий  бывают
заполнены одновременно. Остаются пустые места; у некоторых многие  годы  -
или всю жизнь - бывает лишь один старший или  младший  друг,  а  то  и  ни
одного.
   Зато какое глубокое удовлетворение  мы  испытываем,  когда  заполняется
пробел, как в тот вечер - Эдвиной. ("И я возликовал, как Звездочет,  когда
на круг свой выйдет  новая  планета"  [Дж.Китс  (1795-1821).  "При  первом
чтении чапменского Гомера"].)
   За эти месяцы в Ньюпорте я приобрел одного надежного старшего  друга  -
Билла Уэнтворта; двух друзей моего возраста: Генри и  Бодо;  двух  молодых
друзей: Мино и Галопа; двух старших друзей-женщин: миссис Крэнстон и (хотя
виделись мы редко) синьору Матера; двоих примерно моего возраста: Эдвину и
Персис; двух младших: Элоизу и Элспет.
   Но нельзя забывать, что мы сами принадлежим к чужим  Созвездиям  и  это
частично возмещает неполноту наших. Я,  несомненно,  был  младшим  другом,
необходимым  доктору  Босворту,  хотя  такой  эгоцентрик  никак   не   мог
удовлетворить  мою  потребность  в  старшем  друге.  От  прежнего   "Рипа"
Ванвинкля и даже от Джорджа Грэнберри остались только тени (проба -  смех;
запасы смеха в них иссякли или стали мертвым грузом). Надеюсь, что  я  был
старшим другом в Созвездии  Чарльза  Фенвика,  но  он  мучительно  пытался
дорасти до своего возраста, и эта борьба мало что оставляла для свободного
обмена дружбой.
   Конечно, это весьма причудливая теория; не надо  принимать  ее  слишком
буквально, но и не стоит отвергать с порога...


   В конце  лета  я  встретил  в  казино  Галопа.  Как  всегда,  мы  чинно
обменялись рукопожатиями.
   - Галоп, есть у тебя минута присесть со мной вот тут на галерее?
   - Да, мистер Норт.
   - Как поживает твоя семья?
   - Очень хорошо.
   - Когда сестра и мама уезжают в Европу?
   - Послезавтра.
   - Передай, пожалуйста, что я им желаю счастливого пути.
   - Передам.
   Приятное молчание.
   - Ты уже не заканчиваешь каждую фразу "сэром", а?
   Он поглядел на меня с выражением, которое я не раз наблюдал  у  него  и
определил как "внутреннюю улыбку".
   - Я сказал отцу, что американские мальчики называют отца "папой".
   - Неужели сказал? Он очень рассердился?
   - Он поднял руки вверх и сказал, что мир трещит по всем швам... С  утра
я первый раз называю его "сэр", а потом больше - папой.
   - Ему это еще понравится.
   Приятное молчание.
   - Ты решил, кем ты хочешь быть?
   - Я буду врачом... Как вы думаете, мистер Норт, доктор Боско еще  будет
учить, когда я поступлю в университет?
   - А почему бы и нет? Он совсем не старый. А ты способный ученик.  Через
класс или два перескочишь. Я знаю студента, который недавно кончил Гарвард
в девятнадцать лег... Так ты хочешь стать нейрохирургом, а?..
   Что ж,  это  одна  из  самых  трудных  профессий  на  свете  -  тяжелая
физически, тяжелая умственно, тяжелая для души... Домой  приходишь  ночью,
усталый, после четырех- или пятичасовой операции - да и  не  одной!  -  на
волоске от смерти...
   Женись на спокойной девушке. Чтобы она смеялась не вслух, а  про  себя,
как  смеешься  ты...  У  многих  знаменитых  нейрохирургов  есть  побочные
увлечения, чтобы забыться, когда  ноша  становится  непосильной,  -  вроде
музыки или собирания книг по истории медицины...
   Многим знаменитым хирургам приходилось возводить стену  между  собой  и
пациентами. Чтобы _свое_ сердце уберечь. Постарайся не делать этого. Когда
говоришь с пациентом, держись к нему  поближе.  Потрепи  его  по  плечу  и
улыбнись. Вам ведь вместе идти долиной смертной тени -  понимаешь,  что  я
хочу сказать?..
   Великий Доктор Костоправ часто... Тебя не обидит такое прозвище?
   - Нет.
   - Великий Костоправ часто  бывает  склонен  замкнуться  в  себе.  Чтобы
сберечь энергию. Становится слишком  властным  или  чудаковатым  -  верный
признак одиночества. Подбери  себе  друзей  -  мужчин  и  женщин,  разного
возраста. Ты не сможешь  уделять  им  много  времени,  но  это  не  важно.
Ближайший  друг  доктора  Боско  живет  во  Франции.  Они  видятся  раз  в
три-четыре  года,  на  конференциях.  Сбегают  и   заказывают   где-нибудь
роскошный ужин. Великие хирурги часто - великие гурманы. А  через  полчаса
оказывается, что они уже хохочут... Ну, мне пора идти.
   Мы чинно обменялись рукопожатиями.
   - Всего хорошего, Галоп.
   - И вам тоже, мистер Норт.



        "13. БОДО И ПЕРСИС"

   Эту главу можно было бы назвать "Девять фронтонов - часть  вторая",  но
удобнее оказалось поместить ее среди последних глав. Поэтому она  выпадает
из хронологической последовательности.  События,  о  которых  будет  речь,
произошли после  поездки  с  доктором  Босвортом  и  Персис  в  "Уайтхолл"
епископа Беркли (когда я объяснил, что Бодо - не охотник  за  приданым,  а
сам - приданое) и перед моим последним посещением  "Девяти  фронтонов"  (и
грозным ультиматумом миссис Босворт: "Папа, либо это чудовище покинет дом,
либо я!").
   Я еще не нашел квартиры. Я пока живу в ХАМЛ.


   По понедельникам вечера у меня были  свободны.  Как-то  в  понедельник,
поужинав в городе, я часов в восемь вернулся в  "X".  Дежурный  подал  мне
письмо, которое лежало в моем ящике. Тут же, возле конторки,  я  открыл  и
прочел его. "Уважаемый мистер Норт, я часто катаюсь  по  вечерам.  Мне  бы
хотелось, чтобы завтра вечером Вы составили мне компанию - если не слишком
у