и друзья  являются  к  чаю  не
раньше пяти.
   - Я могу приходить через день, в три. Я буду у вас завтра.
   - Благодарю, благодарю. Я отберу письма, относящиеся к этим годам.
   И великий человек изрек напоследок:
   - Не бывает домов с привидениями, мисс Уикофф! Бывают  только  неуемные
фантазии и, возможно, злостные притом. Попробуем выяснить, откуда выползла
эта история.
   Назавтра, когда я пришел, интересовавшие нас письма  лежали  в  пачках,
перевязанных красным шнуром: ее письма родителям с 1909  года  по  1912-й;
письма родителей к ней; шесть писем отца к матери (они редко  расставались
на целый день); письма отца к его брату  (братом  возвращенные)  и  ответы
брата; письма ньюпортского мажордома (мистера Харланда) к отцу;  переписка
отца с адвокатами в Нью-Йорке и Ньюпорте; письма друзей и родственников  к
миссис Уикофф. Чтение семейных писем причиняло мисс Уикофф  боль,  но  она
скрепя сердце откладывала многие для уничтожения. Погода, штормы у Борнео,
метели в Нью-Йорке; здоровье (отменное);  женитьбы  и  смерти  Уикоффов  и
родственников; планы на будущий год и перемены в планах; "любовь и поцелуи
нашей милой девочке". Мы с мисс Уикофф разделили  работу.  Оказалось,  что
зрение все же позволяет  ей  читать  письма  родителей,  и  она  предпочла
заниматься этим сама. Так что вскоре мы трудились на  разных  участках.  Я
читал письма мистера Харланда: течет крыша - починена; просьбы посторонних
"осмотреть   дом"   -   отказано;   повреждения   оранжереи,   причиненные
веселящимися в канун Дня всех святых, -  устранены  и  т.д.  Я  перешел  к
письмам мистера Уикоффа брату:  найдены  редкие  раковины  и  посланы  для
идентификации в Смитсоновский институт; на волоске от  гибели  в  Зондском
проливе; согласование финансовых сделок; "обрадованы известиями об успехах
Норины в музыке"...  Наконец  я  наткнулся  на  ключ  к  этой  злосчастной
истории. Письмо отправлено из Ньюпорта 11 марта 1911 года:

   "Я надеюсь, ты уничтожил письмо, отправленное тебе вчера. Мне  хочется,
чтобы все это было забыто и больше никогда не вспоминалось.  Счастье  еще,
что я оставил Милли и Норину в Нью-Йорке. Пусть у  них  сохранятся  только
радостные воспоминания об этом доме.  Я  уволил  всех  слуг,  выплатил  им
жалованье и каждому дал щедрую прибавку. Я даже не довел это  до  сведения
мистера Маллинса (его ньюпортского адвоката). Я нанял нового сторожа  и  в
помощь ему людей, которые будут приходить в  дневное  время.  Может  быть,
через несколько лет, когда эта злополучная история немного  забудется,  мы
вернемся и снова откроем дом".

   Я сунул это письмо в конверт "Для повторного чтения".
   У меня возникло предположение о том, что тут случилось.
   На последнем  курсе  колледжа  я  написал  и  опубликовал  в  "Йейлском
литературном журнале" незрелую пьеску под названием "Труба затрубит". Тема
была заимствована  из  бенджонсоновского  "Алхимика":  хозяин  уезжает  на
неопределенный срок, оставив  дом  на  попечение  верных  слуг;  в  слугах
постепенно  развиваются  умонастроения   хозяев;   свобода   переходит   в
распущенность; хозяин возвращается без предупреждения и  кладет  конец  их
разгульной жизни. Живой писатель - Бен Джонсон.
   Мистер Уикофф, вернувшись, обнаружил грязь  и  непорядки,  может  быть,
попал на какую-то оргию.
   Но откуда пошли слухи, что в доме "нечисто" - слово, обычно связываемое
с убийством? Я решил, что должен нарушить обет молчания и навести  справки
в другой части города. Кроме того, я не хотел, чтобы чтение кончилось  так
скоро: мне нужны были деньги. В конце  каждой  недели  служанка,  провожая
меня до двери, вручала конверт с чеком на двенадцать долларов.
   Я пришел к миссис Крэнстон вскоре после половины  одиннадцатого,  когда
дамы, собравшиеся вокруг нее, уже расходились. Я поклонился  и  вполголоса
сказал, что хочу обсудить с ней одно дело. Пока  сцена  не  очистилась,  я
сидел в углу бара со стаканом безалкогольного пива. Затем мне подали  знак
приблизиться, и я придвинул  свой  стул.  Несколько  минут  мы  помедлили,
обсуждая состояние нашего  здоровья,  погоду,  мой  план  снять  маленькую
квартиру и все увеличивающийся спрос на мои услуги. Затем я сказал:
   - Миссис Крэнстон, я ищу вашего совета  и  руководства  в  одном  очень
щекотливом деле.
   И рассказал ей о моей работе в доме Уикоффов, не упомянув  о  найденном
важном письме.
   - Грустная история! Грустная история! - заметила она с плохо скрываемым
удовольствием и позвонила в колокольчик, стоявший тут же на столе. В  этот
поздний час она обыкновенно угощалась из высокого  бокала  -  насколько  я
понял, белым вином. Когда слуга подал его и  удалился,  она  повторила:  -
Грустная история. Одна из самых старых и почтенных семей. Мисс Уикофф  вам
что-нибудь объяснила?
   - Далеко не все, миссис Крэнстон. Она не объяснила мне, почему  у  дома
дурная слава. Она заверила меня, что не знает, с чего это началось.
   - Она  не  знает,  мистер  Норт.  Вы  читаете  всю  семейную  переписку
довоенных лет?
   - Да, мадам.
   - И пока не нашли ничего... сенсационного?
   - Нет, мадам.
   - Может, найдете.
   К слову "сенсационное" в Ньюпорте очень  чувствительны.  Жизнь  Шестого
города является предметом широкой  -  я  бы  даже  сказал  "бульварной"  -
гласности.  Плохо,  если  ваше  поведение  считают  легкомысленным,   даже
позорным, но так же страшно бывает казаться смешным.
   Помешкав немного, миссис Крэнстон взяла  телефонную  трубку  и  назвала
номер начальника полиции.
   - Добрый вечер, мистер Дифендорф. Это Амелия Крэнстон... добрый  вечер.
Как Берта?.. Как дети?.. Спасибо, у  нас  все  хорошо.  Вы  же  знаете,  в
четверг у меня  тяжелый  вечер...  Мистер  Дифендорф,  тут  сидит  молодой
человек, которого одна наша очень уважаемая дама попросила разобраться кое
в каких неприятных событиях ее семейной истории. Нет, что  вы!  Он  не  по
этой  части.  Его  просто  попросили  читать  ей  вслух  старую   семейную
переписку, которая хранилась на чердаке. Мне кажется, вам будет  интересно
об этом узнать. Официально к вам это дело никогда не поступало, и его надо
вести под большим секретом. Не исключено, что он наткнется на сведения, за
которые ухватились бы газеты. Я полностью доверяю этому молодому человеку,
но, конечно, он не обладает вашим опытом и рассудительностью...  Могли  бы
вы как-нибудь вечером встретиться с ним здесь или сказать  ему,  чтобы  он
пришел к вам на службу?.. О! Это очень любезно с  вашей  стороны.  Да,  он
сейчас здесь. Его фамилия Норт...  Да,  тот  самый.  -  По-видимому,  "тот
самый", кто имел касательство к возвращению Дианы Белл.
   О близости наших отношений  свидетельствует  то,  что  миссис  Крэнстон
(редко позволявшая себе  язвительные  замечания  о  ком  бы  то  ни  было)
взглянула на меня и сухо проронила:
   - Я заметила, что шеф пользуется любым предлогом, чтобы  покинуть  лоно
семьи.
   Ждать нам пришлось недолго. Я  получил  разрешение  заказать  еще  одно
пиво. Шеф был высок и плотен. Он производил впечатление человека открытого
и вместе с тем застенчивого. Объяснялось это, как  я  впоследствии  понял,
беспрерывными нахлобучками от богачей, которые склонны считать, что всякий
менее удачливый невероятно туп. Защита его была -  делать  вид,  будто  он
сомневается в правдивости каждого сказанного ему слова. Он сердечно  пожал
руку миссис Крэнстон и настороженно - мне. Она рассказала ему всю  историю
и снова повторила, что полностью мне доверяет.
   - Мистер Дифендорф, я думаю, что при чтении старых  писем  эта  история
может выйти наружу и, наверно, должна выйти наружу. В конце концов, ничего
такого опасного в ней нет; она не бросает тени  ни  на  одного  из  членов
семьи. Вы рассказали мне  все,  что  знали,  и  я  сдержала  обещание:  ни
словечком не обмолвилась. Если мистер Норт найдет что-то  определенное  об
этом в письмах, мы можем рассчитывать, что вам он скажет первому. И  тогда
вы сами решите, надо ли сообщить об этом мисс Уикофф.
   Начальник полиции остановил на мне оценивающий взгляд:
   - Что привело вас в Ньюпорт, мистер Норт?
   - Шеф, последний год  войны  я  служил  в  форте  Адамс,  и  мне  здесь
понравилось.
   - Кто был у вас командиром?
   - Генерал Колб, или Де Колб.
   - Вы здесь ходили в церковь?
   - Да, в церковь Эммануила. Служил там доктор Уолтер Лаури.
   - Мистер Огастас Белл много вам заплатил за то, что вы вернули его дочь
домой?
   - Я сказал ему заранее, что хочу только компенсацию за перерыв  в  моей
обычной работе. Я дважды посылал ему счет, но он до сих пор не заплатил.
   - Что вы с вашим велосипедом делали на Брентонском мысу несколько  дней
назад рано утром?
   - Шеф, я помешан на восходах. Я наблюдал один из самых красивых в  моей
жизни.
   Ответ привел его в некоторое замешательство. С  минуту  он  разглядывал
крышку стола. По-видимому, он отнес это к  странностям,  проистекающим  из
университетского образования.
   - Что вам известно об истории с домом Уикоффов?
   - Только то, что в нем, по слухам, нечисто.
   Он обрисовал положение, мне уже известное:
   - Почему-то возник слух, что в доме  привидения...  Видите  ли,  мистер
Норт, непосредственно после войны жизнь  в  портовой  части  была  гораздо
более кипучей,  чем  сейчас.  Гораздо  больше  яхт  и  прогулочных  судов,
пароходы линии "Фолл-Ривер", рыболовство, кое-какой торговый  грузооборот.
Моряки пьют. Мы подбирали  их  каждую  ночь  -  без  памяти,  с  безумными
глазами,  в  белой  горячке.  В  таверны   на   Темза-стрит   служащим   с
Военно-морской учебной базы ходить не разрешалось -  слишком  много  драк.
Однажды ночью в восемнадцатом году  нам  пришлось  забрать  Билла  Оуэнса,
матроса торгового флота, двадцати одного года, родившегося и  выросшего  в
Ньюпорте. Он напивался из вечера в вечер  и  начинал  рассказывать  всякие
ужасы про дом Уикоффов. Мы не могли этого допустить. В камере он  вопил  и
бредил; мы пытались разобраться в его бреде.
   Тут шеф заставил нас подождать, пока раскуривал сигару. (В  гостиных  у
миссис Крэнстон не курили.)
   - Мистер Уикофф отсутствовал по  шесть-восемь  месяцев  кряду.  Он  был
коллекционер. Чего, миссис Крэнстон, - акульих зубов?
   - Ракушек и китайских вещиц, шеф. Он завещал их этому большому музею  в
Нью-Йорке. - Информация в Ньюпорте никогда не  бывает  точной  -  свойство
интеллектуального климата.
   - Все это время  дом  находился  на  попечении  дворецкого  по  фамилии
Харланд. Харланд сам набирал слуг.
   - Девушек он подбирал в Нью-Йорке, шеф.  Я  к  ним  не  имела  никакого
касательства.
   - Свет в окнах горел  до  полуночи.  Все  казалось  в  полном  порядке.
Оуэнса, в ту пору  мальчика  лет  двенадцати,  наняли  таскать  уголь  для
каминов и выносить помои - на мелкие  домашние  работы.  Я  думаю,  миссис
Крэнстон со мной согласится, что слуги  похожи  на  школьников:  им  нужна
твердая рука. Стоит выйти учителю, как подымается тарарам.
   - Боюсь, что в ваших словах есть доля правды,  шеф,  -  сказала  миссис
Крэнстон, качая головой. - Сколько раз я в этом убеждалась.
   - Мистер Уикофф плохо разбирался в людях.  Его  дворецкий  Харланд  был
сумасшедший дальше некуда... Билл Оуэнс говорил, что его отправляли  домой
в шесть часов  вечера,  когда  он  кончал  работу.  Но  несколько  раз  он
пробирался обратно в дом. Передние комнаты были ярко освещены, но двери  и
окна столовой завешены фетровыми шторами - толстыми фетровыми шторами. Они
не могли устраивать свои шабаши на кухне - нет, куда там! Они были хозяева
и желали пользоваться хозяйской столовой. Оуэнс говорил,  что  прятался  в
стенных шкафах и подглядывал сквозь щелку в шторах. И видел ужасные  вещи.
Он рассказывал всем и каждому на Темза-стрит, что видел балы с раздеванием
догола и, как он выразился, "с людоедством".
   - Шеф, этого слова вы никогда не говорили!
   - Вот, а он говорил. Я уверен, что он этого не видел, но  он-то  думал,
что видел.
   - Боже милостивый! - сказала миссис Крэнстон и перекрестилась.
   - А что еще может подумать двенадцатилетний мальчик, если  увидит,  как
полусырое мясо едят _прямо руками_.
   - Господи помилуй! - сказала миссис Крэнстон.
   - Я не знаю, что увидел мистер Уикофф, но  очень  может  быть,  что  он
увидел фетровые шторы, и пятна от сырого мяса по всему полу, и свинство  в
лицах слуг... Извините за выражение, но слухи - как вонь. Понадобилось три
года, чтобы россказни Билла Оуэнса доползли с Темза-стрит  до  бюро  найма
миссис Тербервилл. А слух всегда чем дальше, тем чернее.  Что  вы  на  это
скажете, мистер Норт?
   - Что ж, шеф, я думаю, ни убийства, ни даже членовредительства  там  не
было; было просто скотство, и в воображении людей оно как-то  связалось  с
"нечистым".
   - И теперь мы ничего не  можем  исправить.  Не  забывайте,  на  стол  к
полиции это никогда не попадало. Горячечный бред пьяницы -  не  показания.
Оуэнс ушел в плавание, и с тех пор о нем не слышали. Рад был познакомиться
с вами, мистер Норт.
   Я узнал то, что мне было нужно. Мы расстались с обычными моими  лживыми
заверениями, что, если я выясню новые подробности, я сразу же  поделюсь  с
ним. Что касается меня, задача была решена; но мне  уже  не  давала  покоя
задача гораздо более трудная: каким способом снять  проклятье,  тяготеющее
над домом Уикоффов? Объяснения и призывы к разуму бессильны против глубоко
въевшихся - и даже лелеемых - страхов.
   У меня мелькнула идея.
   Однажды, придя туда в очередной раз, я увидел на дорожке ландо,  кучера
и пару, как говорили когда-то, "залетных". Мисс Уикофф собиралась уходить.
Она извинилась, сказав, что ее вызвали к  больной  подруге:  она  вернется
через полчаса. Горничная стояла рядом.
   - Мисс Уикофф, разрешите мне осмотреть комнаты на  первом  этаже.  Я  в
восторге от той части дома,  которую  мне  удалось  увидеть,  и  хотел  бы
полюбоваться другими комнатами.
   - Ну, конечно, мистер Норт. Не стесняйтесь, пожалуйста. Я думаю, миссис
Дилейфилд с удовольствием ответит на любые вопросы.
   Был чудесный весенний день. Все двери настежь. Я осмотрел  большой  зал
со всех сторон; впервые увидел столовую и библиотеку. Повсюду  приковывало
внимание совершенство деталей, но больше всего поражала гармония здания  в
целом. "Это Палладио, - подумал  я.  -  Он  сам  был  наследником  великих
мастеров, а это - его потомство, так  же  как  Версаль;  но  это  ближе  к
итальянскому источнику". Когда я возвращался через  большой  зал  к  моему
рабочему столу, миссис Дилейфилд сказала:
   - Много лет назад, до того как хозяин стал уезжать в экспедиции,  здесь
устраивали музыкальные вечера. Вы слышали про Падеревского, мистер Норт?..
Он здесь играл; и Уле Булль, норвежский скрипач. И мадам Нелли Мельба - вы
слышали про такую? Как чудесно пела! Славное было время. А теперь - кто бы
мог подумать! Прямо обидно, правда?
   - Скажите, миссис Дилейфилд, вам ведь не приходилось видеть или слышать
здесь что-нибудь такое, тревожное?
   - Нет, нет, сэр, ничего такого!
   - Вы согласились бы здесь ночевать?
   - Пожалуй, нет, сэр. Я понимаю, все это, наверно, глупости,  но  мы  не
всегда хозяева своим чувствам, понимаете, что я хочу сказать?
   - А что, люди думают, здесь произошло?
   - Мне не хочется об этом говорить и думать,  сэр.  Одни  говорят  одно,
другие говорят другое. По-моему, лучше в это не вдаваться.


   Разборка  писем  продолжалась.  Мисс  Уикофф,  по-видимому,  испытывала
облегчение от  того,  что  никаких  признаков  зловещего  свойства  мы  не
обнаружили. Мы продолжали  читать  просто  для  удовольствия,  потому  что
Уикоффы замечательно писали письма. Но мысль о том, что можно предпринять,
постепенно созревала у меня в голове.
   Я говорил о том, как в юности мечтал о разных профессиях.  Журналистика
не принадлежала к их числу. Отец мой был редактором газеты - и до и  после
консульства в Китае. Он делал свою работу с  энтузиазмом,  которого  я  не
разделял. На мой взгляд, его  ремесло  слишком  смахивало  на  манипуляцию
общественным мнением, пускай даже в благих целях. Мой замысел восстановить
доброе имя дома Уикоффов основывался именно на этом, но  я  не  знал,  как
подступиться к делу.
   Дорогу мне открыл случай.
   История моих отношений с  домом  Уикоффов  распадается  на  две  части.
Вторая часть привела меня в Восьмой город - приспешников  и  паразитов,  с
которыми у меня было столько общего. Она привела меня к Флоре Диленд.


   К пятой неделе в  Ньюпорте  мое  расписание  стало  обременительным.  В
казино вернулся профессиональный тренер и освободил меня от  второго  часа
упражнений с детьми, но я  весь  день  был  занят  -  то  французским,  то
латынью, то арифметикой, то в одном доме, то в другом. Я  искал  в  городе
более или менее тихого места, где можно спокойно съесть второй завтрак.  В
самой середке Девятого  города  я  нашел  Шотландскую  кондитерскую  девиц
Лафлин, где развивался роман Дианы Белл  с  Хилари  Джонсом.  Посещали  ее
конторщицы, учителя обоего пола, домохозяйки, отправившиеся  "в  город  за
покупками", - нешумное общество. Еда была простая, хорошо приготовленная и
дешевая. Там мне явилось странное видение - и я надеялся, что  оно  явится
опять:  высокая  женщина,   сидевшая   особняком   и   одетая,   как   мне
представлялось, по самой последней моде. И она появилась снова. Она была в
шляпе, похожей на гнездо, где  сидит  тропическая  птица,  и  замысловатом
платье из материала, называвшегося,  кажется,  "переливчатым  атласом",  -
синь и зелень павлиньего пера вперемешку. Чтобы приступить к завтраку,  ей
пришлось  снять  перчатки  и  поднять  вуаль  -  и  это  было  сделано   с
непреднамеренным как будто изяществом. Черт  побери!  Кто  ото?  Как  и  в
прошлый раз, когда она входила или поднималась уходить, комнату  наполняло
шуршание сотни юбок. Кто же она и главное  -  зачем  пожаловала  к  нашему
скромному столу?
   Строго говоря, ее лицо не было красивым. Нормы женской красоты меняются
от века к веку, а иногда и чаще. Лицо у нее было длинное, узкое, бледное и
костлявое. Позже вы услышите, как Генри Симмонс назовет  его  "лошадиным".
Такие лица встречаются на фламандских и французских картинах  пятнадцатого
и шестнадцатого веков. Самое лестное, что можно было сказать о нем в  1926
году,  это,  что  оно   "аристократическое",   -   характеристика   скорее
оправдательная,  чем  лестная.  Зато  "корпус",  как  говорилось  у   нас,
изголодавшихся солдат в форте Адамс, иначе - сложение, фигура, - был у нее
бесподобный.
   Можете вообразить  мое  удивление,  когда  она,  покидая  кондитерскую,
подошла ко мне, протянула руку и сказала:
   - Вы, наверно, мистер Норт. Я давно  хотела  с  вами  познакомиться.  Я
миссис Эдвард Дарли. Можно присесть на минуту?
   Она неторопливо уселась, причем смотрела мне в глаза,  как  бы  радуясь
приятной встрече. Я где-то слышал, что первое, чему учат молодую актрису в
театральной школе, это садиться не опуская глаз.
   - Может быть, вы меня лучше знаете по псевдониму. Я Флора Диленд.
   Я жил  укромной  академической  жизнью.  Я  принадлежал  к  тем  жалким
тридцати миллионам американцев, которые никогда не слышали о Флоре Диленд.
Большинство остальных среди этих тридцати  миллионов  вообще  не  привыкли
читать что бы то ни было. Тем не менее  я  произвел  разные  одобрительные
звуки.
   - Вам хорошо живется в Ньюпорте, мистер Норт?
   - Да, очень даже.
   - И где вы только не бываете! Вы  вездесущи  -  читаете  вслух  доктору
Босворту чудесные работы о епископе  Беркли;  читаете  басни  Лафонтена  с
девочкой Скилов. В вашем возрасте - и столько познаний! И  ума  тоже  -  я
имею в виду находчивость. Как вам удалось помешать нелепому  побегу  Дианы
Белл - подумать только! Диана,  можно  сказать,  моя  родственница,  через
Хаверлеев. Своевольная девица. Это просто чудо, что  вы  уговорили  ее  не
валять дурака. Пожалуйста, расскажите, как вам удалось.
   Я