ругой раз. Ты прелесть (фр.)].
   - A-o-o! A-o-o! Dis done: une demi-heure, cheri. J'ai une jolie chambre
avec tout confort americain. On s'amusera a la folie! [Вот как! Вот как!..
Ну хоть полчасика, дружок. У меня красивая комната со всеми  удобствами  -
по-американски. Повеселимся всласть! (фр.)]
   Он повернулся ко мне и спросил по-английски:
   - Как мне из этого выпутаться?
   - Мне кажется, прощание должно быть быстрым,  коротким,  но  сердечным:
"Mademoiselle, je suis en retard. Il faut que je  file.  Mais  au  revoir"
[Мадемуазель, я опаздываю. Мне надо спешить. До следующей встречи  (фр.)].
Тут вы потреплете ее по плечу или по руке, улыбнетесь  и  скажете:  "Bonne
chance, chere amie!" [Удачи, милый друг (фр.)] - Он повторил это несколько
раз, с вариациями. В конце концов он рассмеялся.
   Игра в кого-то - как мечты: бегство, избавление.
   Я стал замечать, что в те дни, когда урок начинался тяжелой схваткой на
"минном поле", это бодряще действовало  на  память  и  находчивость  моего
ученика. Он мог смеяться;  он  мог  скользить  над  глубинными  бомбами  и
строить беседу на воспоминаниях из собственного прошлого. Кроме  того,  он
усердно занимался грамматикой между уроками - и кожа  у  него  становилась
чище.
   Еще один этюд на следующей неделе, после  беглого  повторения  родов  и
множественного числа трехсот часто употребляемых существительных:
   - Сейчас мы  разыграем  другую  одноактную  пьеску.  Место  действия  -
роскошный парижский ресторан "Гран Вефур". Чарльз, Франция  -  республика.
Что  сталось  с  королевскими  и  императорскими  фамилиями,  Бурбонами  и
Бонапартами?.. О да, они  еще  существуют...  Как  же  называют  истинного
короля Франции, которому не разрешено носить  этот  титул  и  корону?  Его
называют Pretendant. По-английски это означает - самозванец; во Франции же
- просто претендент. Сам он называет себя Comte de Paris  [граф  Парижский
(фр.)]. В нашей пьесе им будете вы. Обращаются  к  вам  "Monseigneur"  или
"Votre Altesse". В ваших жилах течет кровь  Людовика  Святого,  святого  и
короля, кровь Карла Великого - вас зовут Каролюс Магнус - и всех Людовиков
и Генрихов.
   Лицо у него стало очень красным.
   - Ваш секретарь заказал  в  ресторане  столик.  Вы  являетесь  вовремя.
Точность - вежливость королей. Трое ваших гостей  приходят  раньше;  этого
требует этикет, и - горе опоздавшему гостю. Вы очень красивы и ведете себя
необычайно просто. Прислуга в ресторане, конечно, вне себя от волнения.  Я
буду играть хозяина - назовем его мсье Вефур. Я ожидаю у  дверей.  Швейцар
стоит на улице, и ровно в восемь часов, когда подъезжает ваша  машина,  он
подает условный знак. Теперь выйдите за дверь и войдите.
   Он вошел. С ошарашенным видом.
   Я поклонился и произнес:
   - Bonsoir, Monseigneur. Vous nous faites une tres grand honneur [Добрый
вечер, монсеньер. Вы оказали нам великую честь (фр.)].
   Чарльз в смятении особенно заносился. Он ответил легким кивком.
   - Bonsoir, monsieur...  merci  [Добрый  вечер,  мсье...  благодарю  вас
(фр.)].
   - Одну секунду, Чарльз.  Самые  знатные  люди  и  многие  короли  давно
усвоили  легкий,  фамильярный  тон,  который  изумил  бы  даже  президента
Соединенных Штатов.  Там  у  них  чем  выше  общественное  положение,  тем
демократичнее манеры. У французов есть слово для холодной, снисходительной
важности: morgue. Вы пришли бы в ужас, если бы узнали, что ваши  подданные
- великий французский народ -  приписывают  вам  это  качество.  А  теперь
давайте еще раз. - Я, как режиссер,  подсказывал  ему  -  то  реплику,  то
оттенок исполнения. Потом мы разыграли сцену еще раз. Он начал  привносить
кое-что свое.
   - Может, попробуем еще раз? Давайте! Говорите все, что придет в голову,
помня, разумеется, что вы - король Франции. Кстати, когда мы  встречаемся,
вы не пожимаете мне руку, вы треплете меня по плечу; но когда  знакомитесь
с моим сыном - ему вы руку пожимаете. Aliens! [Начали! (фр.)]
   Он вошел в ресторан, расплывшись в улыбке, и, отдав  свой  воображаемый
плащ и цилиндр воображаемой гардеробщице, сказал:
   - Bonsoir, mademoiselle. Tout va bien? [Добрый вечер, мадемуазель.  Все
у вас хорошо? (фр.)]
   Я с поклоном ответил:
   - Bonsoir, Monseigneur. Votre Altesse nous fait une tres grand  honneur
[Добрый вечер, монсеньер. Ваше  высочество  оказывает  нам  великую  честь
(фр.)].
   - Ah, Henri-Paul, comment allez-vous?  [А,  Анри-Поль,  как  поживаете?
(фр.)]
   - Tres bien, Monseigneur,  merci  [Отлично,  монсеньер,  благодарю  вас
(фр.)].
   - Et madame votre  femme,  comment  va-t-elle?  [А  как  поживает  ваша
супруга? (фр.)]
   - Tres bien,  Monseigneur,  elle  vous  remercie  [Отлично,  монсеньер.
Благодарю вас (фр.)].
   - Et les chers enfants? [А милые детки? (фр.)]
   - Tres bien, Monseigneur,  merci  [Отлично,  монсеньер,  благодарю  вас
(фр.)].
   - Tiens! C'est  votre  fils!..  Comment  vous  appelez-vous,  monsieur?
Frederic?  Comme  votre  grand-pere!  Mon  grandpere  aimait  bien   votre
grand-pere. - Dites Henri-Paul,  j'ai  demande  des  converts  pour  trois
personnes. Serait-ce encore possible d'ajouter un quatrieme?  J'ai  invite
Monsier de Montmorency. Qa vous generait beaucoup? [Стойте-ка! Это же  ваш
сын? Как вас звать, мсье? Фредериком? Как вашего дедушку!  Мой  дед  очень
любил вашего деда. Послушайте, Анри-Поль, я просил столик на троих.  Можно
было бы добавить еще четвертый прибор? Я пригласил мсье де Монморанси. Это
вас не очень затруднит? (фр.)]
   - Pas du tout, Monseigneur. Monsieur le due est arrive et Vous  attend.
Si Votre Altesse aura la bonte de me suivre [Ничуть,  монсеньер.  Господин
герцог уже прибыл и надет вас. Разрешите проводить  вас,  ваше  высочество
(фр.)].
   Чарльз был взволнован; он опять зарделся, но теперь по-другому.
   - Monsieur  le  professeur,  может  быть,  позовем  Элоизу,  чтобы  она
посмотрела? Она сидит там, ждет меня.
   - В самом деле! Ну-ка, я ее позову... Поддайте  жару,  Чарльз!  Смелее!
Элоиза, мы играем одноактную пьеску. Хотите быть зрителем?
   Я описал место действия, сюжет и действующих лиц.
   Чарльз превзошел себя. Положив руку мне на плечо, он сказал,  что  мать
впервые привела его в этот ресторан, когда ему было двенадцать лет. Правда
ли, что у нас подают блюдо, названное в честь  его  матери?  По  дороге  к
столу он заметил среди посетителей приятельницу (Элоизу).
   - Ah! Madame la Marquise...  chere  cousine!  [Ах,  госпожа  маркиза...
дорогая кузина! (фр.)]
   Элоиза со словами "Mon Prince!" сделала глубокий реверанс. Он поднял ее
и поцеловал ей руку.
   За столом он извинился перед своими гостями за опоздание:
   - Mes amis, les rues sont si bondees; c'est la fin du  monde!  [Друзья,
улицы до того забиты - просто конец света! (фр.)]
   Герцог де Монморанси (я) заверил его, что он не опоздал ни  на  минуту.
Наша сценка подошла к концу. Элоиза наблюдала ее, широко раскрыв глаза  от
удивления. Она не усмотрела в пьесе ничего смешного. Она медленно  встала,
обливаясь слезами. Она обняла брата и с жаром поцеловала. Мне же  достался
только взгляд поверх его плеча, зато какой взгляд! Она меня не видела,  но
я-то видел ее.
   - Чарльз, - сказал я, - на следующем уроке  я  устрою  вам  экзамен  по
трехлетнему курсу французского. Уверен, что вы его  выдержите  отлично,  и
наши уроки закончатся.
   - Закончатся?!
   - Да. Учителя - как птицы. Наступает пора, когда надо вытолкнуть птенца
из гнезда. Теперь вы должны посвятить свое время  американской  истории  и
физике, а я их преподавать не могу.
   В  следующую  пятницу  мы  с  Элоизой  встретились,   чтобы   пойти   в
кондитерскую. В то утро она не была ни десятилетней, ни графиней Акуиднека
и прилежащих островов. Она была во всем белом, но не в теннисном белом,  а
в белом как снег. Она была другая - не Джульетта, не Виола, не Беатриче  -
может быть, Имогена, может быть, Изабелла. Она не взяла меня за  руку,  но
не оставила сомнений, что мы настоящие друзья. Она шла потупясь. Мы  сели,
как обычно, за дальний столик. Элоиза сказала:
   - Сегодня я выпью чаю.
   Я заказал ей чаю, а себе  кофе.  Но  молчать  с  Элоизой  было  так  же
приятно, как разговаривать. Я предоставил выбор ей.
   - Вчера вечером гостей не было. За столом Чарльз отстранил Марио и  сам
подал маме стул. Он поцеловал ее в  лоб.  -  Она  посмотрела  на  меня  со
значительной улыбкой. - А когда он сел, то сказал: "Папа,  расскажите  мне
про вашего отца и мать и про свое детство".
   - Элоиза! А вы уже собирались поговорить с ними об эскимосах?
   - Нет, я собиралась расспрашивать их о Фенвиках и Коноверах.
   Мы оба рассмеялись.
   - Элоиза, вы ангельское дитя!
   Она посмотрела на меня с удивлением.
   - Почему вы так сказали?
   - Просто с языка сорвалось.
   Несколько минут мы молча пили чай и кофе, потом я спросил:
   - Элоиза, какой вам представляется ваша будущая жизнь?
   Она опять посмотрела на меня с удивлением.
   - Вы сегодня очень странный, мистер Норт.
   - Нисколько. Все тот же старый друг.
   Она на мгновение задумалась, потом сказала:
   - Я отвечу на ваш вопрос. Но вы должны обещать, что никому об  этом  не
скажете.
   - Обещаю, Элоиза.
   Она положила руки на стол и, глядя мне в глаза, сказала:
   - Я хочу уйти в монастырь, стать монахиней.
   Я чуть не задохнулся.
   Она ответила на мой безмолвный вопрос:
   - Я так благодарна Богу за папу и маму... и брата, за солнце, и море, и
за Ньюпорт, и я хочу посвятить жизнь Ему. Он покажет мне, что делать.
   Я смотрел на нее так же серьезно, как она на меня.
   - Элоиза, я и по отцовской,  и  по  материнской  линии  -  неисправимый
протестант. Извините  меня  за  этот  вопрос,  но  разве  нельзя  выразить
благодарность Богу, оставшись в миру?
   - Я так люблю папу с мамой... так люблю  Чарльза,  что,  чувствую,  эта
любовь помешает мне любить Бога. Я хочу любить  Его  больше  всех  и  хочу
любить всех на свете так же сильно, как мою семью. Я их слишком люблю.
   И по щекам ее потекли слезы.
   Я не шевелился.
   - Отец Уолш знает. Он говорит, что надо подождать; надо ждать три года.
Мистер Норт, это наша последняя встреча здесь. Я учусь молиться, и где  бы
я теперь ни была, я буду молиться за папу, за маму, за Чарльза и за вас и,
- она показала на посетителей кондитерской, - за всех божьих  детей,  кого
смогу сохранить в сердце и в памяти.
   До конца лета наши пути часто пересекались. Она отучала себя от любви к
семье - и разумеется, от дружбы - для того,  чтобы  объять  всех  разом  в
великой жертве, которой я не мог понять.



        "9. МАЙРА"

   Однажды в середине июля - незадолго до того, как  я  снял  квартиру,  -
меня позвали к телефону в "X".
   - Мистер Норт?
   - Мистер Норт у телефона.
   - Меня зовут  Джордж  Грэнберри.  Правильнее  будет  сказать  -  Джордж
Френсис Грэнберри, потому что у меня есть в этом городе родственник Джордж
Герберт Грэнберри.
   - Да, мистер Грэнберри?
   -  Мне  говорили,  что  вы  читаете  вслух  по-английски  -  английскую
литературу и всякое такое.
   - Да, читаю.
   - Я хотел бы встретиться с вами и договориться о том, чтобы вы почитали
кое-какие книжки моей жене. Моя жена все лето нездорова, и это... ну,  что
ли... развлекло бы ее. Где мы можем встретиться и поговорить?
   - Давайте сегодня или  завтра  вечером  в  баре  "Мюнхингер  Кинга",  в
четверть седьмого.
   - Хорошо! Сегодня в четверть седьмого в "Мюнхингер Кинге".
   Мистеру Грэнберри было лет тридцать пять -  для  Ньюпорта  немного.  Он
принадлежал к категории, которую журналисты вроде  Флоры  Диленд  называют
"спортсменами и бонвиванами". Как у многих людей этой породы, у него  было
красивое лицо, но в морщинах, даже  в  бороздах.  Сперва  я  подумал,  что
причина этого - ветер и  волны,  в  единоборстве  с  которыми  прошли  его
молодые годы: парусные регаты, гонки яхт на "Бермудский кубок" и т.д.;  но
потом решил, что нажиты они на суше и в закрытом помещении. По  натуре  он
был симпатичный малый, но праздность и пустая  жизнь  тоже  растлевают.  У
меня сложилось впечатление, что эта беседа с "профессором" приводит его  в
замешательство, пугает и что  он  нетрезв.  Он  предложил  мне  выпить.  Я
заказал пиво, и мы сели на диван у окна, выходящего  на  Бельвью  авеню  и
Читальные залы.
   - Мистер Норт, моя жена Майра - очень умная женщина. Схватывает все  на
лету. В разговоре любого заткнет за пояс, понимаете?  Но  когда  она  была
девочкой, с ней произошло несчастье. Упала с лошади. Пропустила  несколько
лет школы. К ней ходили учителя - страшные зануды; сами знаете, что это за
народ... Так о чем я? Ах да, из-за этого она терпеть не может  читать.  По
ее словам, вся эта чепуха невыносима - "Три мушкетера", Шекспир и  прочее.
Она очень практичная женщина. Но любит, чтобы ей почитали. Я  пробовал  ей
читать, и ее сиделка миссис Каммингс тоже читает ей вслух, но через десять
минут она заявляет, что лучше просто поговорить; Ну... Так о чем  я?  Одно
из последствий перерыва в учебе -  то,  что  в  общей  беседе  она  иногда
показывает себя не с лучшей стороны. Знаете: "терпеть не  могу  Шекспира",
"стихи - это для баранов", в таком  роде...  В  Ньюпорте  нас,  Грэнберри,
полно, и мои родственники думают, что это -  просто  дурное  воспитание  и
типичное среднезападное хамство. Нас с матерью и всю мою здешнюю родню это
немного смущает... Я вам уже сказал, что сейчас она на положении  больной.
После того падения она, в общем, оправилась, но у нее было  два  выкидыша.
Сейчас мы опять ожидаем ребенка, месяцев через шесть. Врачи  считают,  что
ей надо немного прогуливаться по утрам, и разрешили несколько раз в неделю
бывать в гостях, но всю  вторую  половину  дня  она  должна  проводить  на
диване. Понятно, она скучает. Два  раза  в  неделю  к  ней  ходит  учитель
бриджа, по ей это не очень интересно... и учитель французского.
   Наступило молчание.
   Я спросил:
   - Друзья ее навещают?
   - В Нью-Йорке - да, здесь - нет. Она любит поговорить,  но  утверждает,
что в Ньюпорте только сами говорят, а других  не  слушают.  Она  попросила
доктора запретить посещения - всем, кроме меня. Я люблю Майру, но не  могу
полдня заниматься только тем, что слушать ее. Как раз вторая половина  дня
для нее - самая трудная... Кроме того, я, как бы сказать, -  изобретатель.
У меня в Портсмуте лаборатория. Это отнимает много времени.
   - Изобретатель, мистер Грэнберри?
   - Да, вожусь  с  кое-какими  идейками.  Надеюсь,  удастся  набрести  на
что-нибудь стоящее.  А  пока  предпочитаю  об  этом  не  распространяться.
Словом... э... не возьметесь ли вы читать ей вслух,  скажем,  три  раза  в
неделю, с четырех до шести?
   Я помедлил.
   - Мистер Грэнберри, разрешите задать вопрос?
   - Ну, конечно.
   - Я никогда не беру ученика, если нет хоть какой-то уверенности, что он
желает со мной работать. Я ничего не могу  добиться  от  равнодушного  или
враждебного ученика. Как вы думаете,  я  буду  ей  так  же  противен,  как
учитель бриджа?
   - Скажу вам откровенно, риск есть. Но  жена  все-таки  повзрослела.  Ей
двадцать семь лет. Она понимает, что в ее образовании  есть  пробелы...  и
что некоторые из наших дам считают ее не совсем...  рафинированной.  Майра
не глупа - нет! - но с характером и очень прямодушна. Если ей под  угрозой
расстрела сказать, чтобы она назвала  пять  пьес  Шекспира,  она  ответит:
"Давайте стреляйте!" У нее зуб на Шекспира. Она считает  его  пустозвоном.
Между нами говоря, я тоже, но у меня хватает ума помалкивать об этом.  Она
из Висконсина, а там люди не любят, чтобы их учили.
   - Я сам из Висконсина.
   - _Вы из Висконсина?_
   - Да.
   - Вы - "барсук"!
   - Да.
   У каждого штата есть  свой  тотем,  но  среднезападные  штаты  особенно
неравнодушны к животным, с которыми себя отождествляют.
   - Ну, это будет отличная рекомендация. Майра очень  гордится  тем,  что
она из Висконсина... О, чудесно! Так вы согласны попробовать, мистер Норт?
   - Да, но с одним условием: если миссис Грэнберри будет скучно  или  она
станет раздражаться, я прекращаю в ту же минуту.
   - Я буду ужасно благодарен вам, если вы  попробуете.  На  первых  порах
вам, наверное, придется запастись терпением.
   - Запасусь.
   Мы условились о расписании. Я думал, беседа окончена, но  у  него  было
еще что-то на уме.
   - Выпейте еще пива, мистер Норт. Или чего-нибудь покрепче. Что  хотите.
Я совладелец этой гостиницы.
   - Спасибо, я выпью пива.
   Нам подали.
   - Наверно, я должен вам сказать, что попросил вас помочь мне  с  Майрой
еще и потому, что знаю, как вы вели себя в истории  с  Дианой  Белл.  -  Я
ничем не показал, что слышу его слова. - В  том  смысле,  что  вы  обещали
ничего не говорить и из вас клещами не вытянешь слова. В Ньюпорте только и
знают,  что  болтать  -  сплетни,  сплошные  сплетни.  Можем  мы  с   вами
договориться так же?
   - Конечно. Я никогда не рассказываю о моих работодателях.
   - Я хочу сказать: мы с вами, наверное,  будем  встречаться  и  дома,  и
здесь.  На  одном   обеде   вы   познакомились   с   моей   приятельницей,
очаровательной  девушкой.  Ей  было  очень  приятно  поговорить   с   вами
по-французски.
   - Сэр, я ни разу не был на званом обеде в Ньюпорте  -  только  у  Билла
Уэнтворта.
   - Это было не здесь. Это было в Наррагансетте, у Флоры Диленд.
   - А-а, да. Мисс Демулен, очаровательная дама.
   - Может быть, вы опять ее там увидите. Я  просто  случайно  с  вами  не
встретился оба раза у Флоры Диленд. Я буду признателен вам, если вы  не...
будете говорить об этом... в определенных кругах - понимаете?
   - Давайте вернемся к разговору о Висконсине.  Вы  там  познакомились  с
миссис Грэнберри?
   - Боже упаси! Нет, она жила на севере, под Уосо. А в Висконсине  я  был
всего раз - за несколько дней до свадьбы. Познакомился с ней  в  гостях  в
Чикаго: у нее там родственники, и у меня тоже.
   Разговор мотался, как корабль без руля.  Когда  я  встал,  он  еще  раз
взглянул в окно и сказал: "А! Вот и она!" У обочины  остановилась  машина;
вышел шофер и открыл дверцу даме. За исключением белой  соломенной  шляпы,
она была вся в розовом - от вуали до туфель.
   Он шепнул мне: "Вы идите вперед",  и  я  открыл  дверь.  Француженки  с
колыбели обучены выражать радостное изумление при встрече с любым знакомым
мужчиной - от двенадцати до девяноста.
   - Ah, Monsieur Nort! Quel  plaisir  de  vous  revoir!  Je  suis  Denise
Desmoulins... [Ах, господин Норт, какое удовольствие снова вас видеть! Я -
Дениза Демулен... (фр.)] - и прочее.
   Я высказал свое восхищение тем, что вижу перед собой, и  прочее,  и  мы
распрощались с  пространными  выражениями  надежды  на  скорую  встречу  в
Наррагансетте.


   В условленный день я подкатил к двери "Морских уступов"; меня  впустили
и провели в "вечернюю комнату" миссис Грэнберри. Дама эта, прекрасная  как
утро, но отнюдь не робкая как заря, лежала в шезлонге. Толстая  миловидная
сиделка вязала рядом.
   - Добрый день, миссис Грэнберри. Я мистер Норт. Мистер Грэнберри  нанял
меня читать вам вслух.
   Дама взирала на меня с безмолвным удивлением  и,  вероятно,  гневом.  Я
положил на стол два тома, которые принес с собой.
   - Не представите ли вы меня вашей компаньонке?
   Это тоже было неожиданностью. Она пробормотала:
   - Миссис Каммингс, мистер Норт.
   Я подошел к миссис Каммингс и пожал ей руку.
   - Мадам, вы тоже из Висконсина? - спросил я.
   - Нет, сэр. Я из Бостона.
   - Вы тоже любите читать?
   - Я обожаю читать, но, понимаете, времени не хватает.
   - Наверно, ваши пациенты - когда немного окрепнут  -  любят,  чтобы  им
читали? Что-нибудь легкое, развлекательное?
   - Нам приходится соблюдать осторожность, сэр. Когда я  обучалась,  мать
директриса рассказала нам об одной сестре, которая читала  пациенту  после
операции "Миссис Уиггс с капустной  грядки".  Пришлось  снова  накладывать
швы,  представляете?  О