.
   - Когда вы говорите, мисс Эйлза, хочется  закрыть  глаза  -  так  бы  и
слушал эту музыку гор.
   - Долин, мистер Норт... Я  из  Эйршира.  Лафлины  были  соседями  Робби
Бернса.
   - Музыка, настоящая музыка! Мы будем точно в половине первого. Чем  нас
угостят?
   - Вы отлично знаете, что летом по субботам у нас пастуший пирог.
   - Ах да, agneau en croute [барашек в тесте (фр.)]. Не откажите выразить
мое смиренное восхищение мисс Дженни.
   - Она не поверит, мистер Норт. Считает вас ветрогоном и обманщиком.  Вы
с мисс Флорой Диленд вели себя здесь возмутительно!
   Все мы были точны, но Матера всех точнее. Они приехали  на  пять  минут
раньше, так что мы не  видели,  как  Мино  слезает  со  своего  кресла  на
колесиках, вооружается костылями и входит в  кафе,  причем  Роза  помогает
ему, придерживая за поясницу. Я появился вовремя  и  успел  их  рассадить.
Роза  была  из  тех   девушек,   которые   с   каждой   встречей   кажутся
привлекательнее: счастье завораживает. Тут же  появились  мистер  Штамс  и
сестры Авонцино. Филумена и Аньезе были на удивление похожи и так красивы,
что мир только выигрывал от этого удвоения. Они оделись  пугающе  нарядно.
Роза, сидевшая справа от меня, сообщила, что платья  и  шляпки  они  сшили
сами пять лет назад по готовым выкройкам - на свадьбу старшей сестры,  где
они были подружками. Платья  были  из  абрикосового  органди;  широкополые
шляпы они соорудили из того же материала, натянув его на тонкую проволоку.
Когда они шли по людной улице,  прохожие  выстраивались  шпалерами,  чтобы
поглазеть на  них.  Сестры  вышили  на  груди  инициалы,  чтобы  их  могли
различить. Аньезе  носила  обручальное  кольцо.  Ее  звали  миссис  Роберт
О'Брайен - муж ее, мичман, утонул три года назад.
   Я перезнакомил своих гостей.
   - Будем называть друг друга по именам. Рядом со мной сидит Роза, за ней
Бодо - он австриец; потом Аньезе,  потом  Мино  -  брат  Розы,  а  за  ним
Филумена. Бодо, пожалуйста, повторите имена.
   - Все имена, кроме моего, такие красивые, что мне даже неловко. Итак, у
нас - Теофил, Роза, бедняга Бодо, Аньезе, Мино и Филумена.
   Ему похлопали.
   День выдался теплый. Для начала мы выпили по стакану виноградного  сока
с лимонным шербетом (еще десять центов  надбавки).  Двое  гостей  (Мино  и
Бодо) смущались, зато сестры были потрясающие красавицы и  знали,  что  им
все сходит с рук.
   - Бодо, - сказала Филумена, - мне ваше имя нравится. Похоже  на  кличку
очень доброй собаки. Да и сами вы похожи на доброго пса.
   - О, спасибо!
   - Аньезе, вот было бы славно построить на заднем дворе  большую  будку,
тогда Бодо жил бы у нас и  отгонял  озорников.  Мама  бы  вас  полюбила  и
кормила на славу.
   - А мы с Филуменой, - добавила сестра, -  плели  бы  из  цветов  венки,
надевали вместо ошейника и ходили с вами гулять.
   Бодо весело залаял, кивая головой.
   Аньезе продолжала:
   - Но мама больше всех любит Мино, так что вы не  ревнуйте.  Мама  любит
Мино за то, что он знает все на  свете.  Она  сказала  ему,  какого  числа
родилась,  он  поглядел  в  потолок,  а  потом  говорит:   "Это   было   в
понедельник". Папа спросил, почему високосный  год  бывает  раз  в  четыре
года, и Мино объяснил это как дважды два четыре.
   Я сказал:
   - Мино разрешил открыть вам один его секрет.
   - Мино женится! - закричала Филумена.
   - Конечно, женится, как и все мы, но пока что он  слишком  молод.  Нет,
секрет другой: он выправляет патенты на игры, которые изобрел, и эти  игры
пойдут по стране не хуже маджонга. В них будут играть в каждом доме, как в
триктрак или в бирюльки, и Мино разбогатеет.
   - Ого! - закричали девушки.
   - Но вы нас не забудете, Мино?
   - Что вы... - растерянно сказал он.
   - Не забудете, что мы вас любили до того, как вы разбогатели?
   - И еще один секрет, - продолжал я. - Он изобретает  такой  ботинок,  в
котором  сможет  лазать  по  горам,  кататься  на  коньках,  а  главное  -
_танцевать_!
   Аплодисменты и крики восторга.
   Пастуший пирог был объедение.
   Аньезе сказала Мино:
   - И тогда вы купите Бодо самые лучшие  собачьи  галеты,  а  Филумене  -
швейную машинку, которая не будет все время ломаться.
   - Аньезе оплатите уроки  пения  у  маэстро  дель  Балле,  -  подхватила
Филумена, - а сестре подарите бирюзовую брошку, потому что она родилась  в
июле. А что вы подарите Теофилу?
   - Я знаю, чего мне хочется, - сказал я. - Я хочу, чтобы Мино  пригласил
нас всех на обед  в  первую  субботу  августа  тысяча  девятьсот  двадцать
седьмого года - в это же место, в этом же составе, чтобы подали ту же  еду
и продолжалась та же дружба.
   Бодо сказал: "Аминь", все повторили: "Аминь", а Мино пообещал, что  так
и сделает.
   Мы  принялись  за  сливовый  крем.  Беседа  перестала  быть  общей.   Я
разговаривал с Розой, а Бодо расспрашивал Аньезе о ее пении. Единственное,
что я расслышал, это "Моцарт". Бодо предложил ей  загадать  Мино  загадку.
Отгадки он ей не сказал.
   - Мино, - сказала она, - угадайте: какая связь между именами того,  кто
нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта?
   Мино, взглянув на потолок, улыбнулся:
   - Теофил по-гречески - тот, кто любит Бога, а  Амадей  -  то  же  самое
по-латыни.
   Аплодисменты и восторженное удивление, особенно с моей стороны.
   - Это Бодо меня научил, - скромно призналась Аньезе.
   - И Моцарт хорошо это знал, - добавил Бодо.  -  Иногда  он  писал  свое
второе имя по-гречески, иногда по-латыни, а  иногда  по-немецки.  Как  это
будет по-немецки, Мино?
   - Я не очень хорошо знаю немецкий...  Hebe...  и  Gott...  ага,  понял:
Gottlieb.
   Все снова захлопали. Мисс Эйлза стояла  у  меня  за  спиной.  Шотландцы
любознательны.
   Аньезе снова обратилась к Мино:
   - А мое имя означает "ягненок"?
   Мино кинул на меня взгляд, но тут же снова повернулся к ней:
   - Оно может иметь и такое значение, но  многие  считают,  что  имя  это
происходит от более древнего слова, от греческого  "hagne",  что  означает
"чистая".
   На ее глаза навернулись слезы.
   - Филумена, пожалуйста, поцелуй за меня Мино в лоб.
   - Сейчас, - сказала Филумена и поцеловала.
   Все мы слегка утомились  от  такого  количества  чудес  и  сюрпризов  и
молчали, пока нам подавали кофе (еще лишних пять центов).
   Роза шепнула мне:
   - По-моему, вы знаете человека, который сидит там, в углу.
   - Хилари Джонса! С кем он?
   - С женой. Они  снова  сошлись.  Она  -  итальянка,  но  не  католичка.
Итальянская еврейка. Ближайшая подруга Аньезе. Мы все  с  ней  дружим.  Ее
зовут Рейчел.
   - А как здоровье Линды?
   - Она уже дома. Вышла из больницы.
   Когда гости поднялись (Бодо шепнул: "Не представляете, какие  разговоры
я обычно слышу на званых обедах!"), я пошел поздороваться с Хиллом.
   - Тедди, познакомьтесь с моей женой Рейчел.
   - Очень рад, миссис Джонс. Как здоровье Линды?
   - Ей гораздо лучше, гораздо. Она уже дома.
   Мы поговорили о Линде, о летней работе Хилла на общественных спортивных
площадках, а также о семье Матера и сестрах Авонцино.
   В конце я спросил:
   - Мне хочется задать вам один вопрос, Хилл,  -  и  вам,  миссис  Джонс.
Надеюсь, вы поверите, что это не  пустое  любопытство.  Я  знаю,  что  муж
Аньезе утонул. В Ньюпорте таких вдов, наверно,  много  -  как  и  на  всем
побережье Новой Англии. Но я чувствую, ее гнетет что-то еще, помимо этого.
Я прав?
   Они как-то растерянно переглянулись.
   Хилл сказал:
   - Это был ужас... Люди стараются не говорить об этом.
   - Простите, что спросил.
   - А собственно, почему это надо скрывать от вас? - сказала Рейчел. - Мы
ее любим. Ее все любят. Вы, наверно, понимаете, за что ее любят?
   - О, да.
   - Все мы надеемся, что это ее свойство... и ее замечательный сынишка, и
пение - она ведь прекрасно поет - помогут ей забыть о том, что  произошло.
Хилари, расскажи мистеру Норту.
   - Пожалуйста, лучше ты, Рейчел.
   - Он плавал на подводной лодке. Где-то на севере, кажется, у Лабрадора.
Лодка налетела на риф или что-то еще, и двигатели отказали.  Лодку  начали
давить льды. Двери в отсеках заклинило. Воздух еще оставался,  но  попасть
на камбуз они не могли... Им нечего было есть.
   Мы молча смотрели друг на друга.
   - Их, конечно, разыскивали самолеты. Потом льды передвинулись, и  лодку
нашли. Тела привезли домой. Бобби похоронили на кладбище морской базы.
   - Благодарю... Я свободен только по воскресеньям после  обеда.  Могу  я
зайти к вам через неделю, повидать Линду?
   - Конечно! Поужинаете с нами.
   - Спасибо, но остаться до ужина я не смогу.  Запишите,  Хилл,  мне  ваш
адрес. Буду рад повидать вас в половине пятого.
   Всю следующую неделю, заходя за нью-йоркской  газетой,  я  встречал  то
одного, то другого Матера. Говорили  мы  по-итальянски.  В  воскресенье  в
девять часов утра я пришел к Мино.
   - Buon giorno, Mino.
   - Buon giorno, professore.
   - Мино, я не спрашиваю, выполнили ли вы вчера свое обещание  пригласить
на обед девушку. Я не хочу об этом слышать. Теперь это ваше личное дело. О
чем мы сегодня поговорим?
   Он улыбнулся с видом более чем всегда "сам знаю, что делаю", и я  понял
ответ.  Молодые  любят,  когда  их  заставляют  говорить  о  себе,   любят
послушать, как говорят о них,  но  годам  к  двадцати  возникает  какая-то
грань, за которую им претит перейти в разговоре.  Их  поглощенность  собой
становится чисто внутренней. Поэтому я спросил:
   - О чем мы сегодня поговорим?
   - Professore, скажите, что дает университетское образование?
   Я рассказал, как важно, когда от тебя требуют знания предметов, которые
поначалу кажутся далекими от твоих интересов; как важно  попасть  в  среду
юношей и девушек твоих лет - многие из них, как и ты, жаждут  получить  от
университета все что можно; как  хорошо,  если  тебе  повезет  напасть  на
прирожденных педагогов, и тем более - на великих педагогов. Я напомнил ему
о том, как Данте просит своего проводника Вергилия: "Дай мне пищу, которой
ты меня раздразнил".
   Он смотрел на меня с жадным любопытством.
   - Вы считаете, что мне стоит поступить в университет?
   - Я пока не могу ответить на  этот  вопрос.  Вы  -  юноша  незаурядный.
Возможно,  вы  переросли  то,  что  способен  дать  студенту  американский
университет. Аппетит у вас есть, и вы знаете, где искать пищу. Вы одержали
победу над своим физическим недостатком, причем недостаток подстегнул  вас
к достижению победы. Быть может, вы  преодолеете  и  другой  недостаток  -
отсутствие формального высшего образования.
   Понизив голос, он спросил:
   - Чего, по-вашему, мне больше всего не хватает?
   Засмеявшись, я встал.
   - Мино, много веков назад у одного царя недалеко от Греции  была  дочь,
которую он очень любил. Она чахла от какой-то загадочной болезни. И  тогда
старик отправился с богатыми дарами к великому оракулу в Дельфы и вопросил
у него: "Что мне делать,  чтобы  выздоровела  дочь?"  И  сивилла,  пожевав
листья лавра, впала в транс и ответила стихами:  "Научи  ее  математике  и
музыке". Так вот, математику вы знаете, а музыки мне в вас не хватает.
   - Музыки?
   - Нет, я говорю не о том конкретном, что мы зовем музыкой. Я  говорю  о
той обширной области, где царят музы.  Вот  тут  стоит  Данте,  но,  кроме
"Божественной комедии"  и  "Энеиды",  я  не  вижу  ничего,  вдохновленного
музами.
   Он лукаво улыбнулся:
   - А разве Урания - не муза астрономии?
   - Ах да, про нее я забыл. И все же настаиваю на своем.
   Он помолчал.
   - Что они для нас?
   Я коротко перечислил:
   - Школа чувств и страстей, сочувствия  и  самопознания.  Подумайте  над
этим. Мино, в следующее воскресенье я  не  смогу  быть  у  вас,  но  через
воскресенье надеюсь вас увидеть. Ave atque  vale  [привет  и  будь  здоров
(лат.)]. - У дверей я обернулся. - Кстати, сын Аньезе и дочка Рейчел к вам
приходят?
   - Приходят к Розе и к маме, а ко мне нет.
   - Вы знаете, как погиб муж Аньезе?
   - Он погиб в море. Больше ничего не знаю.
   Мино покраснел. Я догадался, что вчера  он  приглашал  в  кафе  Аньезе.
Весело помахав ему, я сказал:
   - Общайтесь с музами. Вы же итальянец из Magna Graecia [Великая  Греция
- древние греческие колонии в южной Италии],  в  вас,  наверно,  немало  и
греческой крови. Общайтесь с музами!


   Судя по моему Дневнику, чтением  которого  я  освежаю  память  об  этих
встречах, я "собирал" портрет Мино, как и  многих  других  персонажей,  из
отдельных наблюдений. Мне попалась наспех сделанная  заметка:  "С  увечьем
Мино связаны лишения, которых я не предвидел. Он не только  замечает,  что
люди не разговаривают с ним "искренне", - к нему никогда не  заходят  дети
двух  лучших  подруг  его  сестры;  он  их,  вероятно,  даже   не   видел.
Предполагаю, что взрослые боятся "омрачить" детскую душу  его  несчастьем.
Подобное опасение не могло бы возникнуть в Италии, где уроды, золотушные и
калеки у всех на виду среди базарной сутолоки - обычно  это  нищие.  Более
того, ему, как видно, не рассказали подробностей смерти мичмана О'Брайена,
которые так ужасают семейство Джонсов и невыносимо  мучают  его  вдову.  В
Америке трагическую изнанку жизни прячут даже от тех, кто соприкоснулся  с
ней самым непосредственным образом. Надо ли объяснить это Мино?"


   В следующее воскресенье после обеда я навестил Линду  и  ее  родителей,
запасшись старомодным букетиком  цветов,  обернутым  в  кружевную  бумагу.
Хилари, снова обретя жену, стал счастливым семьянином, что всегда  приятно
наблюдать. Родители Рейчел приехали из  северной  Италии  -  промышленного
района возле Турина, где дочерей в рабочих  семьях  готовят  к  конторской
службе - все расширяющемуся полю деятельности, -  а  если  удастся,  то  в
учительницы. Квартирка была  безукоризненно  чиста  и  обставлена  строго.
Линда еще не окрепла и выглядела бледноватой, но очень обрадовалась гостю.
Я с удивлением заметил то, что называлось когда-то "дачным" пианино -  без
октавы в верхах и в басах.
   - Вы играете, Рейчел?
   За нее ответил муж:
   - Рейчел очень хорошо играет. Ее знают во всех молодежных клубах.  Ведь
она и поет.
   - По воскресеньям после обеда к нам обычно заходит Аньезе с Джонни. Они
вам не помешают? - спросила Рейчел.
   - Что вы! Мне сестры понравились с первого взгляда. А вы с  Аньезе  мне
споете?
   - Да, мы поем дуэты. И я и она два раза в месяц  занимаемся  с  маэстро
дель Балле. Он взял с нас обещание  никогда  не  отказываться  петь,  если
всерьез попросят. Вы - серьезно, Теофил?
   - Еще бы!
   -  Тогда  вы  услышите  всех  четверых.  Дети  так  наслушались   наших
упражнений, что запомнили мелодии и теперь поют с нами.  Сперва  мы  споем
одни, потом начнем снова и они вступят. Но, пожалуйста, сделайте вид,  что
в этом нет ничего особенного. Мы не хотим, чтобы они стеснялись петь.
   Вскоре появилась Аньезе с Джонни  О'Брайеном,  мальчиком  лет  четырех.
Дома он наверняка был живой как ртуть, но, подобно большинству  мальчишек,
которые растут без отца, оробел в присутствии двух взрослых мужчин. Он сел
рядом с матерью, широко раскрыв глаза. Аньезе,  без  своей  жизнерадостной
сестры, тоже была какой-то присмиревшей. Мы обсудили  обед  в  Шотландской
кондитерской и блестящее будущее Мино, которое я им обрисовал.  Я  заверил
их, что все это истинная правда. Аньезе спросила, кто такой Бодо и кем  он
"работает". Я рассказал. Каждой женщине нужен хоть один сюрприз в день.
   - Ох, как неприлично было сравнивать его с собакой!
   - Аньезе, вы же сами видели, что ему понравилось.
   Когда мы допили чай, я попросил  женщин  спеть.  Они  переглянулись,  и
Рейчел подошла к пианино. Обе матери, обернувшись к детям и приложив палец
к губам, прошептали: "Потом".  Они  спели  "Мы  с  тобой  собирали  цветы"
Мендельсона. Жаль, что их не слышал Мино.
   - А теперь повторим.
   Матери тихонько запели; дети вторили им, нисколько не робея. Я поглядел
на Хилари. Чуть не лишиться этого из-за Дианы Белл!
   Аньезе сказала:
   - Мы разучили  для  церковного  благотворительного  базара  отрывки  из
"Stabat Mater" Перголези.
   Они спели оттуда два отрывка - сначала одни, а потом  с  детьми.  Жаль,
что их не слышал Перголези.
   Ньюпорт полон неожиданностей. Постепенно выяснилось, что Девятый  город
ближе к Пятому, а может, и ко Второму, чем любой другой.
   Когда мы распрощались с хозяевами, я проводил Аньезе до дома, держа  за
руку Джонни.
   - У вас прекрасный голос, Аньезе.
   - Спасибо.
   - Думаю, что маэстро дель Балле возлагает на вас большие надежды.
   - Да. Он предложил давать  мне  уроки  бесплатно.  При  моей  пенсии  и
заработках я могла бы за них платить, но у меня нет честолюбия.
   - Нет честолюбия... - задумчиво повторил я.
   - Вам когда-нибудь приходилось жестоко страдать?
   - Нет.
   Она пробормотала:
   - Джонни, музыка и покорность воле Божией... вот что... меня держит.
   Я  позволил  себе  высказать  все  тем  же  задумчивым   тоном   весьма
неосторожное замечание:
   - Война оставила после себя сотни и сотни тысяч молодых вдов.
   Она быстро возразила:
   - В смерти мужа есть такие обстоятельства, о которых я ни с кем не могу
говорить - ни с Розой, ни с Рейчел, даже с мамой и Филуменой.  Прошу  вас,
не надо...
   - Джонни, ты видишь то, что вижу я?
   - Что?
   Я показал.
   - Конфетный магазин?
   - И открыт по воскресеньям! Линде я принес подарок. Но я не  знал,  что
ты там будешь. Подойди к окну и погляди, чего бы тебе хотелось.
   Это была так называемая "галантерейная" лавка. В  углу  витрины  лежали
игрушки: модели самолетов, кораблей и автомобилей.
   Джонни запрыгал, показывая на витрину.
   - Глядите! Глядите, мистер Норт! Подводная лодка,  папочкина  подводная
лодка! Можно ее купить?
   Я обернулся к Аньезе. Она кинула на меня затравленный взгляд и помотала
головой.
   - Джонни, - сказал я. - Сегодня воскресенье.  Когда  я  был  маленький,
папа нам не позволял покупать игрушки в воскресенье.  По  воскресеньям  мы
ходили в церковь - и никаких игр, никаких игрушек.
   Я вошел в лавку и купил шоколадных конфет. Когда мы подошли к их  дому,
Джонни вежливо со мной попрощался и закрыл за собой дверь.
   Аньезе стояла, держась за калитку.
   - Наверное, это вы уговорили Бенджи - то есть Мино - пригласить меня  в
кафе?
   - Я уговаривал  его  пригласить  какую-нибудь  девушку  или  девушек  в
Шотландскую кондитерскую, когда вообще  не  знал  о  существовании  сестер
Авонцино. Потом я уговаривал его пригласить девушку - желательно другую  -
и в следующую субботу, чтобы расширить круг друзей. Он не докладывал  мне,
что пригласил вас.
   - Мне пришлось сказать ему, что  я  больше  не  смогу  принимать  таких
приглашений. Я, как и все, восхищаюсь Мино, но постоянно встречаться с ним
в общественных местах мне неудобно... Теофил, никому не говорите того, что
я вам скажу: я очень несчастный человек. Я не способна даже на  дружбу.  Я
могу только представляться. Мне помогут, я знаю, -  и  она  подняла  палец
безжизненной руки к зениту, - но надо набраться терпенья и ждать.
   - Ради Джонни, продолжайте представляться. Я не имею  в  виду  обеды  с
Мино, но время от  времени  встречайтесь  с  нами,  хотя  бы  в  компании.
По-моему, Бодо задумал что-то вроде пикника, но в  его  машине  помещаются
только четверо, а я знаю, что он  снова  хочет  встретиться  с  вами  и  с
Мино... - Она не поднимала глаз; я выжидал; наконец  я  добавил:  -  Я  не
знаю, какое невыносимое бремя вас гнетет, но вы  ведь  не  захотите  вечно
омрачать жизнь Джонни?
   Она взглянула на меня с испугом, потом отрывисто сказала:
   - Спасибо, что проводили. Ну да, я буду рада встретиться  с  Мино  -  в
компании. - Она протянула мне руку. - До свидания.
   - До свидания, Аньезе.
   В семь часов я позвонил Бодо. Его  всегда  можно  было  поймать  в  это
время: он одевался для очередного раута.
   - Grub Gott, Herr Baron.
   - Grub Gott in Ewigkeit [здравствуйте, госп