к с утренней почтой я получил чек. Мы начали "Гекльберри Финна".
В пятницу случилась еще одна неожиданность. Я  подъехал  на  велосипеде  к
воротам дома. И увидел молодого человека  лет  двадцати  четырех,  который
ходил по лужайке, нюхая розу на длинном стебле. Он был одет  по  последней
моде: соломенная шляпа, куртка Ньюпортского яхт-клуба, фланелевые брюки  и
белые туфли. Он подошел ко мне и протянул руку:
   - Мистер Норт, если не ошибаюсь? Я Цезарь Нилсон, мы с Майрой близнецы.
Как поживаете?
   Дьявол! Чтоб мне провалиться! Это была Майра.
   До чего я ненавижу  этих  травести!  Меня  передернуло;  но  беременной
нельзя перечить.
   - Мистер Нилсон, ваша сестра дома?
   - Мы заказали машину. Мы решили, что было  бы  очень  мило  съездить  в
бухту Наррагансетт и напроситься к вашей приятельнице мадемуазель  Демулен
на чашку чая.
   - Сэр,  вы  забываете,  что  меня  наняли  читать  с  миссис  Грэнберри
английскую литературу. Я занимаюсь здесь тем, что оговорено в  соглашении.
Вы  меня  извините.  Мне  неудобно  опаздывать  на  занятия...  Не  хотите
составить нам компанию?
   Я поглядел вверх, на окна, и увидел миссис Каммингс и Карела, изумленно
наблюдавших за нами из гостиной. Таким же манером  высовывалось  несколько
лиц из окон верхних этажей.
   Майра подошла ближе и прошептала:
   - Барсуки дерутся за то, чем владеют.
   - Да, но поскольку природа родила их маленькими, она родила их  умными.
Выдержанный барсук или женщина никогда не станет разрушать свой дом, чтобы
отстоять его. Прошу вас, идите вперед, мистер Нилсон.
   Взволнованная, но не обескураженная, она вошла в дом. Когда  я  шел  за
ней по холлу, Карел сказал мне вполголоса:
   - Сэр, мистер Грэнберри уже полчаса как дома.  Он  вернулся  по  другой
дорожке, мимо каретного сарая.
   - Вы думаете, он видел представление?
   - Не сомневаюсь, сэр.
   - Спасибо, Карел.
   - Спасибо вам, сэр.
   Я вошел в комнату вслед за Майрой и миссис Каммингс.
   - Майра, пожалуйста, поскорее переоденьтесь. Мистер  Грэнберри  дома  и
через несколько минут может быть здесь.  Он,  наверно,  уволит  и  меня  и
миссис Каммингс, и несколько месяцев вам будет очень и очень скучно.
   - Шекспировским девушкам было можно.
   - Пожалуйста, не прикрывайте плотно  дверь  гардеробной,  чтобы  я  мог
говорить с вами, пока вы переодеваетесь... Вы меня слышите?
   Но было уже поздно. Мистер Грэнберри вошел без стука.
   - Майра! - крикнул он.
   Она появилась в дверях - все еще в  обличий  Цезаря  Нилсона.  Она  без
смущения встретила его сердитый взгляд.
   - Вы в штанах! - сказал он. - ВЫ В ШТАНАХ!
   - Я такая же эмансипированная женщина, как мисс Демулен.
   - Миссис Каммингс, вы покинете этот  дом,  как  только  соберете  вещи.
Мистер Норт, пожалуйте со мной в библиотеку.
   Я низко поклонился дамам, широко раскрытыми глазами и  улыбкой  выражая
им свое восхищение.
   Мистер Грэнберри уже сидел в библиотеке за  столом  с  видом  судьи.  Я
уселся и спокойно закинул ногу на ногу.
   - Вы нарушили свое обещание. Вы рассказали моей жене про Наррагансетт.
   - Про Наррагансетт ваша жена мне рассказала. Она получила два анонимных
письма.
   Он побледнел.
   - Вы должны были меня предупредить.
   - Вы нанимали меня  читать  английскую  литературу,  а  не  в  качестве
задушевного друга семьи.
   Молчание.
   - Вы самый склочный человек в городе. Только и слышишь рассказы о  том,
как вы перевернули все вверх дном у Босвортов в "Девяти  фронтонах".  И  у
мисс Уикофф черт  знает  что  творится.  Я  жалею,  что  пригласил  вас...
Господи, до чего же я ненавижу этих из Йейла!
   Молчание.
   - Мистер Грэнберри, я ненавижу несправедливость и думаю, что вы - тоже.
   - При чем тут это?
   - Если вы уволите миссис Каммингс  под  предлогом  ее  профессиональной
непригодности, честное слово, я напишу письмо  доктору  -  или  какая  там
организация ее прислала - и опишу все, что я тут наблюдал.
   - Это шантаж.
   - Нет - свидетельское показание по иску о клевете. Миссис Каммингс, без
сомнения, - первоклассная сестра. Кроме  того,  насколько  я  убедился,  в
трудное время она была единственным другом и опорой вашей жены. - Я сделал
легкое ударение на слове "единственным".
   Опять молчание.
   Он хмуро посмотрел на меня.
   - Что вы предлагаете?
   - Я не люблю давать советы, мистер Грэнберри. Я слишком мало знаю.
   - Что вы заладили: мистер Грэнберри да  мистер  Грэнберри!  Раз  уж  мы
враги, давайте звать друг друга по имени. Я слышал, вас зовут Тедди.
   - Спасибо. Не в качестве совета, Джордж,  но  мне  кажется,  вам  будет
легче, если вы попробуете рассказать мне про ваши дела.
   - Черт подери, не могу же я опять полгода жить монахом  только  потому,
что жена находится под наблюдением  врача.  Я  знаю  кучу  людей,  которые
держат тайком кого-нибудь вроде Денизы. Что я такого сделал?  Дениза  была
приятельницей моего приятеля; он мне ее уступил. Дениза -  милая  девушка.
Одна с ней беда: половину времени плачет. Французам нужно хоть раз  в  два
года съездить во Францию, иначе они задыхаются, как рыба на льду. Говорит,
что скучает по  матери.  Скучает  по  запаху  парижских  улиц  -  подумать
только!.. Ладно, я знаю, о чем вы думаете. Я дам ей пачку  наших  акций  и
отправлю в Париж. Но я-то что буду делать, черт подери? _Целый день играть
Шекспира?.._ Да скажите же что-нибудь. Не сидите как истукан. Черт подери!
   - Я пытаюсь что-нибудь  придумать.  Вы  пока  продолжайте,  пожалуйста,
Джордж.
   Молчание.
   - Вы думаете, я невнимателен к Майре. Правильно,  я  сам  это  знаю.  А
почему? Я... я... Сколько вам лет?
   - Тридцать.
   - Женаты? Были женаты?
   - Нет.
   - Я не переношу, когда  меня  любят...  любят?  -  боготворят!  Слишком
высокое мнение обо мне  меня  леденит.  Мать  моя  меня  обожала,  и  я  с
пятнадцати лет не сказал ей ни единого искреннего слова. А  теперь  Майра!
Она страдает, знаю, что страдает. Я вам не лгал, когда сказал,  что  люблю
ее. И разве я был не прав, когда сказал вам, что она умная и всякое такое?
   - Да.
   - Страдает все время... все четыре года страдает, и на  целом  свете  -
только один человек, до которого ей есть дело, - это я. Я  не  могу  этого
вынести. Я не могу вынести эту ответственность. При ней я просто  коченею.
Тедди, вы можете это понять?
   - Разрешите задать вам вопрос?
   - Давайте. Все равно я уже как каменный.
   - Джордж, что вы целыми днями делаете в лаборатории?
   Он встал, кинул на меня сердитый взгляд,  прошелся  по  комнате,  потом
схватился за притолоку над дверью в холл и повис -  как  мальчишка,  когда
ему некуда девать энергию (или хочется спрятать лицо).
   - Ладно, - сказал он, - я вам  отвечу.  Прежде  всего  -  прячусь.  Жду
чего-нибудь, жду, куда все это повернется, к худшему или к лучшему. А  чем
я занимаюсь? Играю в войну. Я с детства играю  в  солдатики.  На  войну  я
попасть не мог из-за какой-то сердечной недостаточности... У меня  десятки
книг;  разыгрываю  битву  на  Марне  и  остальные...  Разыгрываю  сражения
Наполеона и Цезаря... Вы тут знамениты тем, что умеете хранить секреты,  -
так уж и этот сохраните.
   На глазах у меня навернулись слезы, я улыбнулся:
   - А скоро вам предстоит новое мучение. Года через три маленькая девочка
или маленький мальчик придет к вам в комнату и скажет: "Папа,  я  упала  и
ушиблась. Посмотри, папа,  посмотри!"  -  и  вас  будет  любить  еще  один
человек. Всякая любовь - переоценка.
   - Нет, уж лучше девочка; мальчика я не вынесу.
   - Я знаю, что вам нужно. Научитесь принимать  любовь  -  с  улыбкой,  с
усмешкой.
   - О господи!
   - Позвольте мне быть совсем дураком и дать вам совет.
   - Только короче.
   - Ступайте через холл к ним в комнату. Станьте в дверях и  скажите:  "Я
отправляю мадемуазель  Демулен  домой  во  Францию  с  хорошим  прощальным
подарком". Потом подойдите, встаньте  на  колено  у  шезлонга  и  скажите:
"Прости меня, Майра". Потом поглядите миссис Каммингс в глаза  и  скажите:
"Простите меня, миссис Каммингс". Женщины не станут прощать нас без конца,
но они обожают прощать, когда мы их просим.
   - По-вашему, я должен сделать это сейчас?
   - Да, да - сейчас... И кстати  пригласите  ее  поужинать  в  четверг  в
"Мюнхингер Кинге".
   Он удалился.
   Я подошел к парадной двери и пожал руку Карелу.
   - Сегодня я последний раз у вас в доме. Если  представится  случай,  не
откажите выразить миссис Грэнберри и миссис Каммингс мое  восхищение...  и
привязанность. Благодарю вас, Карел.
   - Благодарю вас, сэр.



        "10. МИНО"

   В нижней части Бродвея,  на  углу  Вашингтон-сквер,  против  старинного
Колониального дома был магазинчик, куда я ежедневно ходил.  Там  продавали
газеты, журналы, открытки, дорожные карты для туристов, детские игрушки  и
даже выкройки. Это был  типичный  Девятый  город.  Хозяйничала  там  семья
Матера: отец, мать, сын и  дочь  по  очереди  обслуживали  покупателей.  Я
выяснил, что настоящую их фамилию  было  гораздо  труднее  произнести,  и,
когда родители эмигрировали в Америку, они, чтобы  упростить  формальности
на Эллис-Айленде, заменили фамилию названием родного  местечка.  Они  были
выходцами  из  пустынного  обнищавшего  подъема  на  итальянском   сапоге,
забытого не только правительством в Риме, но, как пишет Карло Леви в своей
прекрасной книге "Христос остановился в Эболи", и Богом. Смысл заглавия не
в том, что Христос любовался в Эболи окрестностями, а в том, что  отчаяние
помешало ему продолжать свой путь.
   Я  люблю  итальянцев.  В  начале  нашей  дружбы  я  пытался   завоевать
расположение Матера беседой на их родном языке, хотя изъяснялся на нем  не
очень бегло. Они понимали меня с трудом. Тогда, запинаясь еще больше (зато
с каким наслаждением!), я заговорил  на  неаполитанском  диалекте;  однако
говоры  Лукании  недоступны   чужеземцам.   И   мы   стали   разговаривать
по-английски.
   Среди того,  чем  славится  Италия,  превыше  всего  стоят  итальянские
матери.  Всю  душу  они  отдают  мужу  и  детям.  И  благодаря   полнейшей
самоотверженности вырастают в самостоятельную прекрасную  личность.  В  их
материнской любви нет собственничества; это  вечно  горящий  огонь  очага,
восторженное изумление перед тем, что дорогие тебе жизни связаны  с  твоей
собственной. Но это  чувство  может  быть  ничуть  не  менее  опасным  для
подрастающей  девочки,  а  особенно  для   подрастающего   мальчика,   чем
деспотическая материнская страсть, обычная у других народов, -  ибо  какое
же юное существо захочет расстаться с таким теплом,  отказаться  от  такой
преданности, веселья и такой еды?
   У мамы Матера любви и веселья хватало с избытком. Я каждый день заходил
в магазин, чтобы купить нью-йоркскую газету, карандаши, чернила  и  прочие
мелочи.  Я  приветствовал  родителей  с  должным  почтением,  а  детей   с
дружелюбной улыбкой и довольно скоро занял место в щедром  сердце  синьоры
Клары. Все Матера были смуглыми (кровь сарацинов - завоевателей Калабрии).
Двадцатичетырехлетняя Роза, казалось, не сознавала, что ее  могут  считать
некрасивой; помощь родителям и брату заполняла ее  жизнь  и  придавала  ей
бодрость. Двадцатидвухлетний Бенджи, когда наступал его черед  дежурить  в
лавке, усаживался, скрестив ноги, на полке возле кассы. Все  они  говорили
по-английски,  но  всякое  неитальянское  имя  было  для  синьоры   Матера
непроизносимо;  единственные  фамилии,  которые  она  хорошо  помнила   (и
почитала), были: "президенте Вильсон" и "дженерале  Перчин".  Я  только  в
редких случаях буду копировать произношение синьоры. Через какое-то  время
перестаешь замечать акцент симпатичного иностранца; дружба ломает языковой
барьер.
   Как-то под вечер, когда я вернулся в общежитие, дежурный сказал, что  в
маленькой  приемной  внизу  меня  дожидается  дама.  Каково  же  было  мое
удивление, когда я увидел величественно восседавшую  синьору  Матера  и  в
руке  у  нее  -  полуторамесячной  давности  газетную   вырезку   с   моим
объявлением. Я радостно с ней поздоровался.
   Она была поражена. Она помахала вырезкой:
   - Это вы... вы и есть мистер Норт?
   - Да, дорогая синьора. Я думал, вы знаете мою фамилию.
   Она повторила с искренним облегчением:
   - Значит, мистер Норт это вы!
   - Ну да, дорогая синьора. Чем могу служить?
   - Я пришла от Бенджамино и от себя. Бенджамино хочет брать у вас уроки.
Изучать с вами Данте. Он зарабатывает и может вам очень хорошо платить. Он
хочет восемь часов читать с вами Данте - это будет  шестнадцать  долларов.
Вы знаете Бенджамино?
   - Как же мне не знать Бенджамино!.. Я чуть не каждый день  вижу  его  у
вас в магазине и часто - в Народной библиотеке, где он сидит,  обложившись
дюжиной  книг.  Но  разговаривать  нам  в  библиотеке,  конечно,   нельзя.
Расскажите мне о нем. Почему он всегда сидит на одном и том же месте возле
кассы?
   - Вы не знаете, что он калека? У него нет ног.
   - Нет, синьора. Я этого не знал.
   - Когда ему было пять лет, он попал под поезд и потерял ноги.
   В ее глазах еще жило воспоминание об ужасном событии, и я  его  прочел;
но  с  тех  пор  прошло  столько  дней,  заполненных  любовью  к  сыну   и
восторженным изумлением, что горе переродилось во что-то иное, о чем она и
хотела мне рассказать.
   - Бенджи - очень способный мальчик. Он каждую  неделю  получает  призы.
Решает все головоломки в газетах. Вы же знаете,  сколько  у  нас  газет  и
журналов. Выигрывает все конкурсы, какие там объявлены. Каждую неделю  ему
приходят выигрыши: то пять долларов, то десять, а раз даже - двадцать.  Он
выигрывает часы, велосипеды, целые  ящики  с  кормом  для  собак.  Выиграл
поездку в Вашингтон, а когда написал  им,  что  он  калека,  ему  прислали
деньгами. Но это не все. - Она дотронулась пальцем лба. - Он такой  умный.
Сам составляет головоломки. Газеты в Бостоне и Нью-Йорке платят ему, чтобы
он посылал им головоломки, арифметические, шуточные и шахматные. А  теперь
- еще новость. Выдумал новый вид головоломок. Я их не понимаю.  Составляет
узоры из слов -  как-то  вверх  и  вниз.  Sindacatos  [syndicate  (ит.)  -
агентство печати] хотят купить  их  для  воскресных  газет.  Мистер  Норт,
почему их зовут sindacatos?
   - Понятия не имею.  -  Для  нее  sindaco  означало  мэр  или  городской
чиновник. - А где он учился, синьора?
   - Окончил начальную школу; всегда был первым  учеником.  Но  в  средней
школе - каменная лестница. Он ездил в школу на своей  тележке,  а  тут  не
захотел, чтобы мальчики носили его вверх и вниз по ступенькам двадцать раз
в день. Хотя мальчики его очень любят - Бенджи  все  любят.  Но  он  такой
самостоятельный. И знаете, что он сделал? Написал в  отдел  просвещения  в
Провиденсе, чтобы ему  прислали  уроки  и  экзаменационные  программы  для
учеников в больницах  -  туберкулезных  и  паралитиков.  А  потом  окончил
среднюю школу лучше всех в классе. Ему даже прислали диплом с запиской  от
губернатора!
   - Замечательно!
   - Да, Бог нас не оставил!  -  сказала  она  и  рассмеялась.  Она  давно
запретила себе плакать - но надо же дать какой-нибудь выход чувствам.
   - Бенджамино хочет поступить в университет?
   - Нет. Говорит, что теперь может заниматься сам.
   - А почему он хочет читать Данте?
   - Мистер Норт, по-моему, он хитрит. По-моему, он давно знает, что вы  -
тот самый мистер Норт из объявления. Наверно, ему понравилось,  как  вы  с
ним  разговариваете.  У  него  много  друзей  -  одноклассники,   учителя,
священник, но он говорит, что все разговаривают с ним как  с  калекой.  Он
думал, вы знаете, что он безногий, но вы не  разговаривали  с  ним  как  с
калекой. А они похлопывают по плечу и отпускают шуточки. И  никто  из  них
будто бы не разговаривает с ним искренне. А вы, наверно, разговаривали как
со всеми. - Она понизила голос: - Пожалуйста, не рассказывайте ему, что вы
не знали про его беду.
   - Не скажу.
   - Может, он хочет узнать, что писал Данте о тех, с кем случилась  беда,
и почему Бог посылает несчастья одним, а не другим.
   - Синьора, скажите Бенджи, что  я  не  специалист  по  Данте.  Данте  -
обширная область, которой сотни ученых посвятили свою жизнь. Данте начинен
богословием, буквально начинен. А  я  плохо  знаю  богословие.  Мне  будет
стыдно. Такой блестящий мальчик, как ваш сын,  будет  все  время  задавать
вопросы, на которые я не смогу ответить.
   Вид у синьоры Матера был убитый. А я не выношу, когда итальянская  мать
из-за меня убивается.
   - Синьора, когда по воскресеньям вы ходите в церковь?
   -  К  семичасовой  мессе.  В  половине  девятого  уже  надо   продавать
воскресные газеты.
   - В воскресенье у меня уроки с десяти сорока пяти.  Вам  будет  удобно,
если я приду посидеть с Бенджамино в девять часов утра?
   - Grazie! Grazie! [Спасибо! Спасибо! (ит.)]
   - Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем.
   Я  был  точен.  В  магазине  уже  толпились  покупатели,  пришедшие  за
воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и
провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой.  Приложив  палец  к
губам, она показала на комнату брата. Я постучал.
   - Войдите.
   Комната была маленькой и чистой, как корабельная  каюта.  Бенджи  сидел
скрестив ноги на подушке в изголовье кровати.  На  нем  был  ловко  сшитый
капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях  лежала  чертежная
доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой
и правой Бенджи мог достать своими длинными руками.  Я  увидел  словари  и
разные справочники, пачки клетчатой бумаги  для  составления  головоломок.
Бенджи  был  очень  красивый  парень,  с  крупной  головой   и   вьющимися
каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские  глаза  и  улыбка
Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря  твердому
взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для  меня  в  ногах
кровати было поставлено кресло.
   - Buon giorno, Benjamino! [Добрый день, Бенджамино! (ит.)]
   - Buon giorno, professore [добрый день, профессор (ит.)].
   - Вас огорчает, что мы не  будем  читать  Данте?  -  Он  промолчал,  но
продолжал улыбаться. - Вчера утром я как раз  думал  о  Данте.  Поехал  на
велосипеде полюбоваться рассветом с мыса Брентон, и

   L'alba vinceva l'ora mattutina,
   che fuggia innanzi, si che di lontano
   conobbi il tremolar della marina.
   [Уже заря одолевала в споре
   Нестойкий мрак, и, устремляя взгляд,
   Я различал трепещущее море.]

   - Вы знаете, откуда это?
   - Из начала "Чистилища".
   Я оторопел.
   - Бенджамино, все вас зовут Бенджи. Для вас это как-то слишком  просто,
по-уличному. Разрешите звать вас Мино?  -  Он  кивнул.  -  Вы  знаете  еще
какого-нибудь Мино?
   - Мино да Фьезоле.
   - А от какого, по-вашему, имени это уменьшительное?
   - Может быть, от Джакомино или Бенджамино.
   - А что значит Вениамин по-древнееврейски?
   - Сын моей правой руки.
   - Мино, у нас получается что-то  вроде  школьного  экзамена.  Надо  это
прекратить. Но я хочу  на  минутку  вернуться  к  Данте.  Вы  когда-нибудь
пытались выучить отрывок из Данте наизусть?
   Читатель, возможно, осудит меня, но для  преподавателя  одна  из  самых
больших радостей - наблюдать,  как  блестящий  ученик  демонстрирует  свои
знания. Все равно что пустить по кругу  молодого  рысака.  Хороший  ученик
этому радуется.
   Мино сказал:
   - Не очень много, только знаменитые отрывки вроде  Паоло  и  Франчески,
Пии и еще кое-что.
   - Когда графа Уголино заперли в Голодную башню  вместе  с  сыновьями  и
внуками и много дней держали там без пищи, - что, по-вашему, означает этот
спорный стих: Poscia, piu che'l dolor, pote  il  digiuno?  [Но  злей,  чем
горе, голод был недугом (ит.)] - Мино смотрел на меня. -  Как  бы  вы  это
перевели?
   - Тогда... голод... стал... более властен... чем горе.
   - Как, по-вашему, это понять?
   - Он... их с