- Как же вам удалось усмотреть в этом болезнь? - В  ее  голосе  звучала
издевка. Она  была  очень  приятная  женщина,  но  сейчас  ей  приходилось
нелегко.
   - Чисто случайно. В разговоре он обошелся со мной  довольно  грубо.  Он
спросил меня,  состоял  ли  я  в  студенческие  годы  в  некоторых  весьма
привилегированных клубах, и, когда я сказал,  что  нет,  он  пытался  меня
унизить. Но у меня  богатый  опыт.  Он  произвел  на  меня  очень  хорошее
впечатление; однако я вижу, что он живет в путах тревоги.
   Она закрыла лицо руками. Потом, овладев собой, тихо сказала:
   - Продолжайте, пожалуйста!
   Я рассказал ей о музыкальном клубе в Балтиморе и о том,  как  покраснел
Чарльз. Я сказал ей, что поставил опыт, выдумав карточный клуб,  названный
по одной из мастей, - с тем же результатом. Я объяснил, что для  мальчиков
- и возможно для девочек -  в  определенном  возрасте  английский  язык  -
минное поле, усеянное  взрывчатыми  словами;  я  сказал,  что  вспомнил  о
письмах Моцарта и что Чарльз, которого учили дома, был отрезан от  обычной
мальчишеской жизни. Я сказал, что он  застрял  на  той  ступени  развития,
которую должен был одолеть несколько лет назад, а западня,  в  которой  он
застрял, - страх, и то, что называют его снобизмом, - всего лишь бегство в
мир, где нет опасности услышать взрывчатое слово. Я спросил его, хочет  ли
он со мной работать, чтобы сравняться во французском с  Элоизой,  -  и  он
согласился, а перед тем как уйти, пожал мне руку и посмотрел мне в глаза.
   - Миссис Фенвик, вы, может  быть,  помните,  как  Макбет  просит  врача
излечить леди Макбет от лунатизма: "Придумай, как...  средствами,  дающими
забвенье, освободить истерзанную грудь..."?
   Она сказала, без всякой укоризны:
   - Но вы не врач, мистер Норт.
   - Нет. Чарльзу нужен просто друг с некоторым опытом в  таких  вопросах.
Нельзя быть уверенным, что все врачи - потенциальные друзья.
   - Вы полагаете, Моцарт с годами избавился от этой "детскости"?
   - Нет. Избавиться не может никто. Избавляются -  почти  -  от  тревоги;
остальное обращают в смех. Сомневаюсь, что Чарльз вообще умеет улыбаться.
   - Мистер Норт, каждое ваше слово было мне ненавистно. Но я понимаю, что
вы, по всей вероятности, правы. Бы берете Чарльза учеником?
   - С одним условием. Вы должны обсудить это с мистером Фенвиком и  отцом
Уолшем. Французскому синтаксису я  могу  учить  кого  угодно,  но  теперь,
узнав, в чем беда Чарльза, я не смогу просиживать с ним часы и не пытаться
помочь. Я не мог бы обучать алгебре -  как  взялся  один  мой  знакомый  -
девушку, страдающую религиозной манией;  она  тайком  носила  власяницу  и
колола себя гвоздями. Я хочу получить у вас разрешение на то, что  никогда
бы не посмел сделать без  разрешения.  Я  хочу  вводить  на  каждом  уроке
одно-два "взрывчатых слова". Если бы у меня был ученик, у которого главный
интерес в жизни -  птицы,  наши  французские  уроки  вертелись  бы  вокруг
скворцов и страусов. Учение не в тягость тогда, когда  оно  сопрягается  с
внутренней  жизнью  ученика.  Внутренняя   жизнь   Чарльза   сопряжена   с
безнадежными усилиями дорасти до мужского мира.  Его  снобизм  сопряжен  с
этим клубком, который сидит у него внутри. Он об этом  не  догадается,  но
мои уроки будут опираться как раз на его фантазии - о светском престиже  и
о пугающей сфере запретного.
   Она зажмурила глаза, потом открыла:
   - Прошу прощения, чего именно вы хотите от меня?
   -  Вашего  разрешения,  чтобы  на  уроках  я  мог  время   от   времени
пользоваться вульгарными, заземленными образами. Можете  мне  поверить,  я
буду избегать похабного и непристойного. Я не знаю Чарльза.  Возможно,  он
почувствует ко мне враждебность и сообщит вам или отцу Уолшу, что  у  меня
низменный склад ума. Вы, вероятно, знаете, что  больные  люди  порою  тоже
держатся за свою болезнь.
   Она встала.
   - Мистер Норт, это был очень тяжелый для меня разговор.  Мне  надо  все
обдумать. Я свяжусь с вами... Всего хорошего.
   Она неуверенно протянула руку. Я поклонился.
   - Если вы примете  мое  условие,  я  готов  заниматься  с  Чарльзом  по
понедельникам, средам и пятницам с половины девятого до половины  десятого
в голубой комнате, которая у нас за спиной.
   Она растерянно поискала взглядом детей, но Элоиза с Чарльзом  наблюдали
за нами и подошли сами. Элоиза сказала:
   - Мистер Норт не хочет, чтобы я  тоже  ходила  на  занятия;  но  я  его
прощаю. - Потом она повернулась, обхватила брата за талию и добавила: -  Я
так рада, что Чарльз будет заниматься.
   Чарльз, держась  очень  прямо,  сказал  мне  поверх  блестящей  головки
сестры:
   - Au revoir, monsieur le professeur! [До  свидания,  господин  учитель!
(фр.)]
   Миссис Фенвик, в смятении глядя на детей, спросила:
   - Вы готовы ехать, мои милые? - И увела их.
   Через два дня, когда кончились мои последние занятия по теннису, ко мне
подошла Элоиза и передала записку от матери. Я сунул ее в карман.
   - Вы не будете читать?
   - Подожду. А  сейчас  мы  лучше  пойдем  в  кондитерскую  Лафоржа  есть
пломбир... Как вы думаете, в записке - отказ или приглашение на работу?
   У Элоизы было три смеха. На  этот  раз  я  услышал  протяжное  и  тихое
голубиное воркование.
   - Не скажу, - ответила она, уже сказав мне все. Сегодня она решила быть
двадцатилетней, но взяла меня за руку на  виду  у  всей  Бельвью  авеню  -
изумляя лошадей,  шокируя  престарелых  дам  в  электрических  фаэтонах  и
решительно открывая летний сезон. - Неужели ото наша последняя тренировка,
мистер Норт? Я вас никогда не увижу?
   Мы сели не на высокие табуреты перед стойкой с газированной водой,  как
однажды до этого, а за столик в самом дальнем углу.
   - Надеюсь, мы с вами будем есть здесь пломбир каждую пятницу, утром,  в
это время - сразу после урока с Чарльзом.
   От тренировки аппетит у нас разыгрался, и пломбир был очень кстати.
   - А вы довольно хорошо  знаете,  что  происходит  вокруг  вас,  правда,
Элоиза?
   - Ну, девушке ведь никто  ничего  не  говорит,  и  ей  приходится  быть
чуточку ведьмой. Приходится  угадывать  чужие  мысли,  да?  Когда  я  была
маленькой,  я  подслушивала  у  дверей,  но  потом  перестала...  Вот  вы,
взрослые, вдруг заметили, что с Чарльзом неладно. Поняли,  что  он  совсем
запутался... в какой-то паутине; всего боится. Вы, наверно, что-то сказали
маме, потому что она тоже испугалась. Вы просили  ее  пригласить  к  обеду
отца Уолша? - Я хранил молчание. - Вчера вечером  он  пришел  к  обеду,  а
после обеда нас с Чарльзом отправили наверх, а сами ушли  в  библиотеку  и
устроили военный совет. И наверху, за километр от  них,  мы  слышали,  как
смеется отец Уолш. У мамы голос был такой, как будто она плакала,  а  отец
Уолш все время хохотал  навзрыд...  Пожалуйста,  прочтите  письмо,  мистер
Норт, - не мне, конечно, а про себя.
   Я прочел: "Уважаемый мистер Норт, преподобный отец просил передать Вам,
что в молодости он тоже работал воспитателем в лагере  для  мальчиков.  Он
сказал мне, чтобы я попросила Вас приступить к занятиям - чтобы вы  делали
Ваше дело, а он помолится. Меня утешают мысли о даме  из  Зальцбурга,  для
которой все кончилось так хорошо. Искренне Ваша _Миллисент Фенвик_".
   Я не считаю, что от молодых нужно все скрывать.
   - Элоиза, прочтите письмо, но пока не просите объяснений.
   Она прочла.
   - Спасибо, - сказала она и немного задумалась. - А Бетховен родился  не
в Зальцбурге? Мы ездили туда, когда мне было лет десять,  и  смотрели  его
дом.
   - Элоиза, трудно быть ведьмой? Я хочу  сказать:  это  сильно  усложняет
жизнь?
   - Нет! Не дает  рассиживаться.  Все  время  надо  тянуться...  Не  дает
заплесневеть.
   - О, вас и это беспокоит?
   - А разве это не беспокоит всех?
   - Меня - нет, когда вы рядом... Элоиза, я всегда спрашиваю моих молодых
друзей, что они в последнее время читали. Вы, например?
   - Я-то? Британскую энциклопедию  -  я  набрела  на  нее,  когда  хотела
почитать про Элоизу и Абеляра. Потом я прочла про Джордж Элиот, про  Джейн
Остин и про Флоренс Найтингейл.
   - Как-нибудь откройте на "Б" и прочтите про  епископа  Беркли,  который
жил в Ньюпорте, а потом сходите посмотреть его  дом.  Откройте  на  "М"  и
прочтите про Моцарта, который родился в Зальцбурге.
   Она хлопнула себя по рту.
   - Ух, как вам, должно  быть,  скучно  разговаривать  с  такими  темными
девушками!
   Я расхохотался.
   - Позвольте мне  судить  об  этом,  Элоиза.  Пожалуйста,  рассказывайте
дальше про энциклопедию.
   - А для другого я читала про буддизм, ледники и всякие такие вещи.
   - Простите, что задаю  столько  вопросов,  но  почему  вы  читаете  про
буддизм в ледники?
   Она слегка покраснела и смущенно взглянула на меня.
   - Чтобы было, о чем говорить за столом. Когда папа с  мамой  устраивают
званые обеды и завтраки, мы с  Чарльзом  едим  наверху.  Когда  приглашают
родственников или старых друзей, нас тоже  зовут;  но  Чарльз  никогда  не
садится за стол с посторонними - кроме,  конечно,  отца  Уолша.  Когда  мы
остаемся вчетвером, он ест с нами, но  почти  не  разговаривает...  Мистер
Норт, я вам открою секрет: Чарльз думает, что он сирота;  он  думает,  что
папа с мамой его усыновили. По-моему, он сам не очень в это верит, но  так
говорит. - Она понизила голос. - Он думает, что он принц из другой  страны
- вроде Польши, или Венгрии, или даже Франции.
   - И об этом знаете только вы?
   Она кивнула.
   - Так что сами понимаете, как трудно папе с мамой вести разговор  -  да
еще при слугах! - с человеком, который держится так, будто они ему  совсем
чужие.
   - Он думает, что и вы королевского происхождения?
   Она ответила резко:
   - Я ему не позволяю.
   -  Поэтому  за  столом  вы  заполняете  паузы  буддизмом,  ледниками  и
рассказами о Флоренс Найтингейл?
   - Да... и тем, что вы мне рассказывали. Как вы учились в  Китае.  Этого
хватило на целый завтрак -  правда,  я  немножко  приукрасила.  Вы  всегда
говорите правду, мистер Норт?
   - Вам - да.  Скучно  говорить  правду  людям,  которым  хочется  совсем
другого.
   - Я рассказала, как девушки в Неаполе думали, что у  вас  дурной  глаз.
Постаралась рассказать посмешнее, и Марио даже выбежал из комнаты - так он
смеялся.
   - А теперь я вам вот что скажу. Милая  Элоиза,  если  вы  увидите,  что
Чарльз понемножку выпутывается из паутины, можете сказать себе, что это  -
только благодаря вам. - Она посмотрела на меня с удивлением. - Потому  что
если вы  кого-то  любите,  вы  передаете  ему  свою  любовь  к  жизни;  вы
поддерживаете веру; вы отпугиваете демонов.
   - Мистер Норт - у вас на глазах слезы!
   - Счастливые слезы.
   В следующий понедельник, в половине девятого, я встретился с  Чарльзом.
За истекшие дни им  вновь  овладело  высокомерное  недоверие;  все  же  он
соизволил сесть ко мне лицом. Он был похож на лису, которая следит из чащи
за охотником.
   В моем Дневнике нет конспекта наших уроков, но  я  нашел  приколотую  к
странице неразборчивую схему нашего продвижения - тему  по  синтаксису  на
каждый  урок  и  "взрывчатые  слова",   имевшиеся   у   меня   в   запасе:
вспомогательные  глаголы,  сослагательное  наклонение,  четыре   прошедших
времени и так далее; derriere, coucher, cabinet [задница,  спать,  уборная
(фр.)] и так далее. Я не обнаружил  плана  кампании  против  снобизма,  но
помню, что почти все время имел ее в виду. Урок  обычно  начинался  легкой
встряской, затем шли сорок минут чисто грамматической долбежки и под конец
- разговорная практика. Все уроки велись по-французски; здесь - по большей
части - я буду излагать их  в  переводе.  (Но  прослежу,  чтобы  время  от
времени читатель получал удовольствие за свои деньги.)
   На первых порах во время двадцатиминутной разговорной практики я весьма
осмотрительно  тревожил  его  скромность,  но   в   грамматической   части
действовал все настойчивее - и с отменным успехом.
   - Чарльз, как называются эти странные будочки на улицах - эти удобства,
которые сооружают только для мужчин?
   Он не без труда вспомнил слово "pissoirs".
   - Да,  у  них  еще  есть  более  изысканное  и  любопытное  название  -
vespasiennes, - по имени римского императора,  которому  мы  обязаны  этим
удачным изобретением. Теперь,  когда  вы  стали  старше  и  будете  больше
вращаться среди взрослых, вас  изумит,  как  мало  стесняются  даже  самые
утонченные  дамы  и  господа,  упоминая  о  подобных  предметах.  Так  что
приготовьтесь к этому, хорошо?
   - Да, сэр...
   - Чарльз, надеюсь, что, когда вам будет лет двадцать с  чем-нибудь,  вы
станете парижским студентом, как я в свое время. Все мы  были  бедные,  но
жили очень весело. Непременно поселитесь на Левом берегу и  сделайте  вид,
что вы бедны. Не пейте слишком много  перно;  единственный  раз,  когда  я
напился, как свинья, я напился перно - не увлекайтесь им, ладно?  Как  нам
было весело! Я расскажу вам историю - немножко risque [смелую  (фр.)],  но
вы ведь не будете возражать, раз в ней нет ничего пошлого, правда?.. Чтобы
сэкономить деньги, мы гладили брюки,  укладывая  их  под  матрац;  складки
получались как ножи, представляете? Так вот, мой сосед по  комнате  учился
музыке, и как-то раз его профессор пригласил нас к чаю - там были его жена
и дочь, прелестные люди.  Мадам  Бержерон  сказала  что-то  похвальное  об
элегантности моего приятеля  -  и  в  особенности  об  этой  замечательной
складке. "Благодарю вас, мадам, - ответил он, - у нас с мсье  Нортом  есть
свой секрет. Мы каждую ночь кладем брюки под наши  maitresses"  [любовницы
(фр.); это слово созвучно  с  английским  словом,  означающим  "матрасы"].
Мадам Бержерон от души рассмеялась, замахала руками, а  потом  вежливо,  с
улыбкой, поправила его.
   Мина взорвалась, Чарльз был настолько ошеломлен, что  минут  десять  не
мог осмыслить игру слов. Может быть, тут я впервые увидел тень  улыбки  на
его лице.
   Однажды утром Чарльз принес мне записку от матери. Она приглашала  меня
на воскресный ужин в кругу семьи.
   - Чарльз, это очень любезно со стороны вашей мамы и всех вас. Я  напишу
ей ответ. Мне придется объяснить, что  я  взял  за  правило  не  принимать
никаких приглашений. Я хочу, чтобы вы прочли мою записку, и уверен, что вы
оба меня поймете. Мне очень тяжело  отвечать  отказом  на  такое  любезное
приглашение. Пусть это останется между нами, Чарльз, но по характеру  моей
работы  мне  приходилось  бывать  во  многих   ньюпортских   коттеджах   и
встречаться со многими дамами,  достойными  всяческого  восхищения.  Между
нами, Чарльз, - ни одна из них  не  может  сравниться  с  вашей  мамой  по
благородству, обаянию и тому, что французы называют race [породой  (фр.)].
Я всегда слышал, что балтиморские дамы - нечто особенное,  а  теперь  я  в
этом убедился. - Я хлопнул его по локтю. - Вам повезло,  Чарльз.  Надеюсь,
вы будете достойны такого везения. Мне  приятно  думать,  что  вы  найдете
сотни способов деликатно выразить такой  замечательной  матери  не  только
свою привязанность, но и свое восхищение и благодарность - как это  делают
все французские сыновья и, к сожалению, не привыкли  делать  американские.
Вы ведь не похожи на них, а, Чарльз?
   - Oui... oui,  monsieur  le  professeur  [да...  да,  господин  учитель
(фр.)].
   - Должен сказать, я рад, что это любезное приглашение мне  передали  не
через Элоизу. Нет на  свете  мужчины,  который  мог  бы  ей  в  чем-нибудь
отказать. - И я добавил по-английски: - Вы понимаете, о чем я говорю?
   Он выдержал мой пристальный взгляд.
   - Да, - сказал он и впервые от души рассмеялся. Он понял.
   Но с ним предстояло еще немало работы.


   - Bonjour, Charles [здравствуйте, Чарльз].
   - Bonjour,  monsieur  le  professeur  [здравствуйте,  господин  учитель
(фр.)].
   - Сегодня мы займемся условным наклонением, глаголами,  оканчивающимися
на  ir,  и  местоимением  второго  лица  единственного  числа  tu.  На  tu
обращаются к  детям,  старым  друзьям  и  членам  своей  семьи,  хотя  мне
говорили, что года до четырнадцатого даже мужья с женами обращались друг к
другу "vous". Заметьте, я всегда зову вас на "вы". Лет через пять, если мы
за это время не поссоримся, я мог  бы  говорить  вам  "tu".  По-французски
часто, а по-испански всегда Богу говорят Tu, с  большого  T.  Само  собой,
любовники зовут друг друга на "tu"; все разговоры  в  постели  ведутся  во
втором лице единственного числа.
   Снова взвился алый флаг.
   Сорок минут грамматической долбежки.
   Наконец, в десять минут десятого:
   - Теперь разговорная практика. Сегодня у нас  будет  мужской  разговор.
Лучше, пожалуй, пересесть в угол, там нас не услышат.
   Он посмотрел на меня с испугом и пересел в угол.
   - Чарльз, вы бывали в Париже. По вечерам  вы,  наверное,  часто  видели
определенного сорта женщин, которые расхаживают поодиночке или парами. Или
слышали, как они тихим  голосом  зовут  из  переулков  и  дверей  прохожих
мужчин, - что они говорят обычно?
   Алый флаг взлетел на верхушку мачты. Я  ждал.  Наконец  он  пробормотал
задушенным голосом: "Voulezvous coucher avec moi?"  [Хотите  переспать  со
мной? (фр.)]
   - Хорошо! Поскольку вы очень молоды, они могут сказать:  Tu  est  seul,
mon petit? Veux-tu  que  je  t'accompagne?  [Ты  один,  малыш?  Хочешь,  я
составлю тебе компанию? (фр.)] Или вы  сидите  в  баре,  и  одна  из  этих
petites dames [дамочек (фр.)] вдруг оказывается рядом с вами и  берет  вас
под руку: "Tu veux m'offrir un verre?" [Не  угостишь  стаканчиком?  (фр.)]
Как вы ответите на такие вопросы, Чарльз? Вы американец и джентльмен, и  у
вас уже есть опыт таких встреч.
   Чарльз пылал. Я ждал. Наконец он отважился:
   - Non, mademoiselle... merci. - Потом великодушно  добавил:  -  Pas  ce
soir [Нет, мадемуазель... благодарю вас. Не сегодня вечером (фр.)].
   - Tres bien [отлично (фр.)], Чарльз! А нельзя ли чуть больше  изящества
и шарма? Эти  несчастные  зарабатывают  себе  на  хлеб.  Они  все-таки  не
попрошайки, правда? У них есть что продать. Их не презирают -  по  крайней
мере, во Франции. Можете попробовать еще раз?
   - Я... не знаю.
   - В школе, где я преподавал, был учитель французского. Он любит Францию
и ездит туда каждое лето. Он ненавидит женщин и  боится  их.  Он  гордится
своей добродетелью и праведностью - и, в сущности, он человек страшный.  В
Париже он по вечерам специально отправляется на  прогулку,  чтобы  унижать
этих женщин. Он сам рассказывал это нам, коллегам, изображая себя  столпом
христианской морали. Когда девушка к нему обращается, он поворачивается  к
ней и говорит: Vous me faites ch...! Это очень вульгарное выражение -  это
гораздо хуже, чем сказать: "Меня рвет от вас". Он описывал, как девушка  -
или девушки - отскакивают от него с криком: "Pourquoi? Pourquoi?" [Почему?
Почему? (фр.)] Это - его маленькое торжество. А как вы на это смотрите?
   - Это... ужасно.
   - Одна из самых привлекательных черт  Франции  -  всеобщее  уважение  к
женщине, во всех слоях общества. Дома  и  в  ресторане  француз  улыбается
женщине, которая обслуживает его, и, когда он ее благодарит, смотрит ей  в
глаза. В отношении француза к женщине всегда  есть  оттенок  почтительного
флирта, даже если этой женщине девяносто, даже если она  проститутка...  А
теперь разыграем маленькую одноактную пьеску.  Вы  выйдете  из  комнаты  и
войдете так, словно гуляете по одной из улочек позади Оперы. Я буду  такой
девицей.
   Он сделал, как было сказано. Он приблизился ко мне так, словно входил в
клетку с тиграми.
   - Bonsoir, mon chou [добрый вечер, душенька (фр.)].
   - Bonsoir, mademoiselle [добрый вечер, мадемуазель (фр.)].
   - Tu es seul?  Veux-tu  t'amuser  un  peu?  [Ты  один?  Хочешь  немного
развлечься? (фр.)]
   - Je suis occupe ce soir...  Merci!  -  Он  дико  взглянул  на  меня  и
добавил: - Peut-etre une autre fois. Tu es charmante  [Я  сегодня  вечером
занят... Спасибо! Быть может, в д