ские лужайки. Отцы платили за наше образование, но на личные расходы,
неизбежные в университете - например,  покупка  смокинга  или  поездка  на
танцы в женский колледж, - мы зарабатывали летом на фермах или  нанимались
официантами в гостиницы.
   - И в средних слоях не бывает неприятностей?
   - Почему же? Люди везде одинаковы. Но одна  среда  больше  способствует
устойчивости, другая - меньше.
   - Это вы объясняете, почему вас рассердил разговор о подарке?
   - Нет. - Я повернулся к ней с улыбкой. - Нет.  Я  думаю  о  вашем  сыне
Фредерике.
   - О Фредерике?
   - В восемнадцатом году женщина, работавшая на Бельвью авеню - вы должны
хорошо ее знать, - сказала мне: "Богатые мальчики  никогда  не  становятся
взрослыми - во всяком случае, редко".
   - Ну, это... поверхностно. Это не так.
   - Бодо вам описывал свою семью -  отца,  мать,  сестер?  Провинциальная
аристократия. Там замок - наполовину ферма, там слуги живут  с  семьей  из
поколения в поколение. Теперь они пускают постояльцев. Все заняты  круглый
день. А вечером - австрийская музыка и смех. Миссис Теннисон, какая  среда
для мальчика без отца!
   - Он вас послал рассказать об этом?
   - Нет, напротив. Он сказал мне, что уезжает из Ньюпорта отчаявшись и по
своей воле никогда сюда не вернется.
   Мы подъехали к моему дому. Я снял  велосипед  с  заднего  сиденья.  Она
обошла машину, чтобы сесть за руль. Протянув мне руку, она сказала:
   - Пока этот туман подозрений не рассеется, мне нечего ответить. Спасибо
за компанию. Спасибо, что выслушали мой рассказ. В средних слоях дружеский
поцелуй не запрещается?
   - Если никто не видит, - сказал я и не торопясь поцеловал  ее  в  щеку.
Она ответила мне тем же - как уроженцу Огайо.
   Затем я пошел к Бодо. Он не спал и выскочил из машины.
   - Бодо, вы могли бы задержаться в Ньюпорте до середины завтрашнего дня?
   - Я уже получил разрешение.
   - Могли бы вы завтра утром поговорить с миссис Венебл наедине?
   - Мы всегда в половине одиннадцатого пьем с ней шоколад по-венски.
   Я рассказал ему все и объяснил, какое дело взвалено на его плечи.
   - Можете?
   - Должен и, честное слово, добьюсь - но, Теофил, балда  вы  этакая,  мы
все равно не знаем, может ли Персис меня полюбить.
   - Ручаюсь.
   - Как?.. Как?.. Как?..
   - Не спрашивайте! Я _знаю_. И еще одно: вы вернетесь в Ньюпорт двадцать
девятого августа.
   - Не могу. А почему?.. Для чего? Откуда вы знаете?
   - Вас пошлет ваш начальник. И захватите обручальное  кольцо.  Вы  нашли
свою фрау баронессу.
   - Вы меня с ума сведете.
   - Я вам напишу. Отдохните как следует. Не забудьте помолиться. Я  устал
как собака. Спокойной ночи.
   Я вернулся к себе. У меня  родилась  идея.  Устроить  это  мне  поможет
Эдвина.



        "14. ЭДВИНА"

   Когда в комнате тети Лизеллоты мой взгляд упал  на  Эдвину  и  по  моим
щекам потекли слезы, я ощутил облегчение не только оттого, что кто-то меня
заменит, - я увидел старого и любимого друга. Я знал Эдвину -  знал  ее  в
1918 году как Туанетту или миссис Уиллз. Все эти недели у миссис Крэнстон,
когда ее так часто вспоминали -  невесту  Генри  и  "звезду  пансиона"  из
комнаты над садом, - ее иначе, как Эдвиной, не называли.  Однако  я  сразу
понял, что мой старый друг и есть долгожданная Эдвина.


   Вот как я с ней познакомился.
   Осенью 1918-го мне был двадцать один год и я служил  в  форте  Адамс  в
Ньюпорте. Меня произвели в капралы и наградили недельным  отпуском,  чтобы
съездить домой и показать мою новую нашивку родителям, сестрам  и  народу.
(Мой брат воевал за океаном.) Я возвращался в часть через Нью-Йорк  и  сел
на пароход линии Фолл-Ривер,  шедший  в  Ньюпорт.  Старожилы  до  сих  пор
вспоминают эти пароходы с прочувствованными вздохами. По части  роскоши  и
романтики там было все, о  чем  только  можно  мечтать.  Большинство  кают
выходили на палубу, и двери были забраны деревянными жалюзи, которые можно
было открыть для проветривания.  Подобные  удобства  мы  видели  только  в
кинофильмах. Так и казалось, что сейчас постучат в дверь,  мы  откроем,  и
прекрасная незнакомка под густой вуалью умоляюще  прошепчет:  "Пожалуйста,
впустите меня и спрячьте. За мной гонятся". Ах! Мы  плыли  с  затемнением.
Тусклые синие лампы указывали входы во внутреннюю часть корабля. Я  пробыл
на  палубе  час,  с  трудом  различая  статую  Свободы,  береговую   линию
Лонг-Айленда и, может быть, высокие "американские горы" Кони-Айленда.  Все
время с холодком в спине я ощущал, что за нашим плаванием следят перископы
вражеских подводных лодок - злобных крокодилов, притаившихся под водой,  -
но понимал, конечно, что из-за такой мелкой рыбешки, как мы, они не  будут
себя обнаруживать.  Потом  я  спустился  вниз,  где  был  громадный,  ярко
освещенный обеденный салон, бар  и  несколько  гостиных  -  сплошь  резное
дерево, надраенная медь, бархатные драпировки -  тысяча  и  одна  ночь.  Я
пошел в бар и заказал безалкогольное пиво. Другие пассажиры,  насколько  я
заметил, подкреплялись из собственных фляжек,  носимых  в  заднем  кармане
брюк. (Я в те времена не пил, за исключением особо благоприятных  случаев,
ибо в восьмилетнем возрасте на глазах растроганного папы  и  представителя
Общества трезвости в  Мадисоне,  штат  Висконсин,  дал  обет  пожизненного
воздержания.) Я сел ужинать в  окружении  величаво  парящих  официантов  в
белых сюртуках и перчатках. Я воздержался  от  "черепахи  по-балтиморски",
обратившись  к  более  дешевым  блюдам.  Ужин  стоил  мне   полунедельного
жалованья,  но  он  его  стоил.  Солдатское  жалованье   было   ничтожным.
Правительство полностью нас обеспечивало; часть жалованья сразу вычитали и
посылали близким;  у  солдата  было  ощущение,  что  конец  войны,  как  и
собственный зрелый возраст, невообразимо далек. Мне сказали,  что  пароход
набит до отказа. Около девяти он должен причалить  в  Фолл-Ривере,  и  там
сойдут те, кто едет в Бостон и на север. В Ньюпорте пассажирам  предстояло
высадиться в шесть утра. Спать мне не  хотелось,  и,  уничтожив  черничный
пирог с мороженым, я вернулся к одному из  многочисленных  столиков  возле
бара и опять взял пиво.
   За соседним столиком ссорилась  элегантная  чета.  С  дамой  мы  сидели
спиной к спине. В ту пору, чтобы как-то разнообразить монотонную  жизнь  в
форту, я усердно  вел  Дневник  и  уже  сочинял  в  уме  рассказ  об  этом
путешествии. Я не  испытываю  угрызений,  подслушивая  чужие  разговоры  в
общественных местах, а чтобы не слушать этот, мне пришлось бы пересесть за
другой столик. Мужчина был пьян,  но  слова  выговаривал  внятно.  У  меня
создалось впечатление, что он "не в себе", сумасшедший.  Его  жена  сидела
очень прямо и, судя по ее замечаниям, пыталась одновременно успокоить  его
и пожурить. Она уже дошла до точки.
   - Ты за этим стояла, все годы. Ты их против меня настраивала.
   - Эдгар!
   - Все ваши разговоры про мою язву. Нет у меня язвы.  Ты  пыталась  меня
отравить. Сговорились всей семейкой.
   - Эдгар! За последние три года я  всего  несколько  раз  встречалась  с
твоей матерью и братьями - и всегда на твоих глазах.
   -  Ты  им  звонишь.  Когда  я  ухожу  из  дома,  ты   часами   с   ними
разговариваешь. - И т.п. - Это ты забаллотировала меня в  клубе,  будь  он
проклят.
   - Не представляю, как этого может добиться женщина.
   - Ты ловкая. Ты всего добьешься.
   - Ты нагрубил самому мистеру Кливленду.  Вице-президенту  клуба  -  при
всех... Пожалуйста, иди спать, отдохни. Через семь часов  нам  сходить.  Я
тут посижу, а когда ты уснешь, тихонько приду в каюту.  -  К  ним  подошла
женщина. - Вы можете ложиться, Туанетта. Вы мне не понадобитесь,  пока  не
дадут гудок высаживаться.
   Туанетта явно мешкала. В ее голосе послышались настойчивые нотки:
   - Мне надо заняться шитьем,  мадам.  Тут  светлее.  Я  посижу  часок  у
эстрады. Я слышала разговор, что сегодня ночью ждут непогоду. Если  я  вам
понадоблюсь, я в семьдесят седьмой каюте.
   Мужчина сказал:
   - Правильно, Туанетта. Объявите номер своей каюты всему пароходу.
   - Завтра, Эдгар, я попрошу тебя извиниться перед Туанеттой.  Ты  забыл,
что тебя воспитывали как джентльмена - и сына сенатора Монтгомери!
   - Женские голоса! Женские голоса! Намеки,  шпильки!  Попреки!  Не  могу
больше. Сиди себе сколько хочешь, пока пароход не утонет. Я  иду  спать  и
дверь  запру.  Твой  несессер  выставлю  в  коридор.  Можешь  ночевать   с
Туанеттой.
   - Туанетта, вот мой ключ от каюты. Будьте добры, соберите  мои  вещи  в
несессер. Эдгар, посиди здесь,  пожалуйста,  пока  Туанетта  собирает  мои
вещи. Я не скажу ни слова.
   - Где официант? Я хочу рассчитаться. Официант! Официант! Что тебе  надо
в моем кошельке?
   - Если я договорюсь о другой каюте,  мне  понадобятся  деньги.  Я  твоя
жена. И здесь тоже расплачусь.
   - Стой! Сколько ты берешь?
   - Может быть, мне придется дать казначею за каюту.
   Эдгар Монтгомери встал и мрачно  прошелся  по  салону.  Я  краем  глаза
увидел его хмурое, страдальческое лицо. Такие усы, как у него, мы называли
"плакучей ивой". Он  заглянул  в  игорный  зал  и  в  кафе  (алый  шелк  и
позолоченные зеркала).
   Пришла Туанетта с несессером. Я обернулся и увидел, что она  спускается
по большой лестнице. Она была, как мне представлялось, в форме французских
горничных - зимней, для улицы. Это был  строгий  шерстяной  жакет  и  юбка
темно-синего цвета; поверх, наверное, надевался  длинный  свободный  плащ.
Костюм был облегающий, и края оторочены (так,  кажется?)  черной  тесьмой.
Если простота вам по вкусу, девушка была  чрезвычайно  элегантна.  Но  что
меня потрясло - это ее осанка. На двадцать втором  году  жизни  я  был  не
слишком сведущ в таких делах, но еще в шестнадцать я видел в Сан-Франциско
танцы труппы "Ла Аргентина", а в  Нью-Хейвене  копил  деньги  на  концерты
испанских танцоров и даже придумал  для  них  собственные  характеристики:
"стальная спина"  испанок,  "шаг  тигрицы",  "надменность  недотроги"  (по
отношению к партнеру). Туанетта спустилась по лестнице, не только не глядя
под ноги, но вообще но опуская взора ниже уровня горизонта. Елки! Ole! Вот
это выправка! Вскоре она исчезла из поля зрения.
   - Мадам, - сказала она  тихо,  -  мне  будет  очень  приятно,  если  вы
воспользуетесь моей каютой. Скоро утро, а я часто не ложусь всю ночь.
   - Ни в коем случае, Туанетта. Вы  можете  подержать  несессер,  пока  я
схожу к казначею? Зря мы затеяли эту поездку. И доктору и мне  показалось,
что ему гораздо лучше. Туанетта, обо мне не беспокойтесь. Ложитесь,  когда
вам захочется.
   Мистер Монтгомери направился было к ним, но передумал и  пошел  наверх.
По-видимому, в некоторых каютах был выход не только на  палубу,  но  и  на
галерею. Он вошел в каюту и решительно захлопнул дверь.
   Туанетта что-то прошептала на ухо его жене.
   - Все предусмотрено,  Туанетта.  Я  сделала,  как  сказал  врач.  Я  их
вытащила и зарядила холостыми.
   С минуту миссис Монтгомери сидела молча. Потом обернулась  и  взглянула
на меня - я на нее тоже.  Очень  красивая  женщина.  Помолчав,  она  опять
обернулась и сказала:
   - Сержант, у вас есть каюта?
   - Да, мадам, - ответил я, встав по стойке "смирно".
   - Я заплачу вам за нее тридцать долларов.
   - Мадам, я сейчас же освобожу ее и отдам вам ключ, но денег не  возьму.
Соберу вещи и через минуту буду здесь.
   - Стойте! Так я не хочу.
   Она вышла из зала и поднялась по лестнице к  казначею.  Я  обернулся  и
впервые  увидел  Туанетту  в  фас:  очаровательное   продолговатое   лицо,
наверное, средиземноморского происхождения; темные глаза, черные ресницы и
выражение шутливой  серьезности  по  поводу  огорчительного  происшествия,
которое нас свело.
   - Мадам, - сказал я. - Если я уступлю  вам  мою  каюту,  я  думаю,  она
согласится ночевать в вашей. У меня на пароходе приятели. Они не лягут всю
ночь и приглашали меня сыграть с ними в карты. Я привык  просиживать  ночи
за картами.
   - Капрал, пусть эти люди улаживают свои дела сами.
   - Трудно поверить, что мистер Монтгомери - взрослый человек.
   - Богатые мальчики никогда не взрослеют - во всяком случае, редко.
   Я вздрогнул. Многие годы меня усердно предостерегали от  обобщений.  Ее
обобщение я готов был взвесить.
   - Мадам, что это за разговор о патронах?
   - Можно узнать ваше имя, сэр?
   - Норт, Теодор Норт.
   - Меня зовут миссис Уиллз. Можно доверить вам секрет, мистер Норт?
   - Да, мадам.
   - Мистер Монтгомери любит играть оружием.  Правда,  насколько  я  знаю,
стреляет он только по картонным мишеням. Он думает, что у него есть враги.
Время  от  времени  у  мистера   Монтгомери   случаются   легкие   нервные
расстройства. На прошлой неделе его  врач  посоветовал  миссис  Монтгомери
подменить патроны холостыми. Они почти бесшумные - я думаю, просто  пробка
и перышки. Сегодня он немного расстроен - у нас это так  называется.  Если
миссис Монтгомери откажется лечь, я тоже не буду ложиться.
   Я твердо сказал:
   - Я тоже не лягу. Извините меня, миссис Уиллз - что,  по-вашему,  будет
дальше?
   - Ну, я уверена, что он не заснет. Может быть, через полчаса  придет  в
себя, и ему станет стыдно, что выгнал жену  из  каюты.  Словом,  спустится
посмотреть, какое впечатление произвела его выходка. Раньше или  позже  не
выдержит - слезы, извинения... Они очень несамостоятельны  -  такие  люди.
Согласится на piqur. Вы знаете, что такое piqur?
   - Укол - то есть инъекция.
   - У нас тут все называют ласкательными словами. Мы  говорим  деликатно:
принять снотворное.
   - Кто его колет?
   - Чаще всего - миссис Монтгомери.
   - У вас, я вижу, увлекательная жизнь, мадам.
   - Уже нет. Я предупредила  миссис  Монтгомери,  что  через  две  недели
ухожу. Пока мы были в Нью-Йорке, я подыскала новую работу.
   - Я посижу здесь, посмотрю, как он выйдет на галерею. Если он  так,  по
вашему выражению, расстроен, мы можем увидеть  кое-что  интересное.  Я  бы
хотел, чтобы вы сидели там, откуда вам тоже будет видно, и чтобы мы  могли
переглянуться.
   - Хорошо. Любите все рассчитать наперед, капрал?
   - Я об этом никогда не задумывался. Может быть. А теперь - определенно,
когда вижу, в какое вы поставлены положение. Даже игрушечные пульки  могут
наделать неприятностей.
   Я не мог  отвести  от  нее  глаз,  и  во  взглядах  наших,  то  и  дело
встречавшихся, мелькали искорки понимания. Я пустил пробный шар:
   -  Мистер  Уиллз,  наверно,  рад,  что  вы  отказываетесь   от   такого
неприятного места.
   - Мистер Уиллз? Это еще одно дело, которым мне  пришлось  заниматься  в
Нью-Йорке на прошлой неделе. Я отправила мужа на  пароходе  в  Англию.  Он
стосковался по Лондону. Ему не нравится Америка, и он запил.  Наши  ошибки
не так уж вредят нам, капрал, когда мы знаем все ходы и выходы.
   Моя недоверчивость к обобщениям рассеивалась.
   Снова появилась миссис Монтгомери. Видно было, что  ей  отказали.  И  я
снова предложил ей свой ключ.
   - В форте Адамс по субботам всю ночь  играют  в  карты.  Я  тоже  часто
играю.
   Она посмотрела мне в глаза.
   - Вам хочется сыграть?
   - Очень. В соседней комнате сидят мои приятели. А если и  миссис  Уиллз
составит нам компанию, нам понадобится только один партнер.
   - Я не играю в карты, капрал Норт, - сказала Туанетта.
   - Там два хороших игрока, и они будут рады сыграть с дамой.
   - Капрал, меня зовут миссис Монтгомери. У моего  мужа  последнее  время
было много неприятностей. Когда я вижу, что  он  в  дурном  настроении,  я
часто оставляю его одного, отдохнуть.
   - Я схожу за картами и партнерами, миссис Монтгомери.  Лучше,  если  мы
будем играть в бридж по маленькой. Когда солдаты возвращаются из  отпуска,
у них в карманах почти пусто.
   На самом деле я опасался, что они обдерут ее как липку.
   - Вы очень любезны, капрал.
   Люди, которых я выбрал, рвались сыграть с дамой. Я  залез  в  карман  и
вытащил две десятидолларовые бумажки.
   - По маленькой, ребята, - только время  провести.  Муж  у  дамы  слегка
тронутый, но не опасный... Миссис Монтгомери, это старшина  Норман  Сайкс.
Он был ранен в Европе, и его прислали сюда  обучать  новые  кадры.  Это  -
капрал Уилкинс. Он библиотекарь из Терри-Хот в штате Индиана.
   Я как бы ненароком сел напротив каюты Монтгомери. Миссис  Монтгомери  я
посадил слева. Повернув голову, она могла видеть дверь каюты; насколько  я
заметил, она не оглянулась ни разу. Она  была  очаровательна;  старшина  -
также. Уилкинс побежал за новой колодой.
   - А вы из какого штата, старшина Сайкс?
   - Я - теннессиец, мадам. В школе проучился всего ничего, но Библию  еще
в шесть лет читал. В армию поступил на всю жизнь. В  плече  у  меня  сидит
кусок стали, но армия  подыскала  мне  работу.  У  меня  дома  своих  трое
маленьких теннессийцев. Вы, наверное, знаете, мадам: детишкам нужно  много
корму...  Мне  повезло:  женился  на  самой   умной,   самой   хорошенькой
учительнице в Теннесси.
   - Я думаю, и ей повезло не меньше, старшина.
   - Вы очень любезны, мадам. У нас в Теннесси довольно много  Монтгомери,
и я заметил, что все они - любезные люди.
   - К сожалению, это не всегда можно сказать о ньюпортских Монтгомери.
   - Ну, что ж, -  утешил  ее  старшина,  -  кое-кому  вежливость  нелегко
дается.
   - Совершенно верно!
   Уилкинс принес новые карты, и скоро азартная игра нас захватила.  Мы  с
Туанеттой то и дело переглядывались. Она занималась - или делала вид,  что
занимается, - не то починкой, не то перешиванием юбки.
   Мы оба увидели, как мистер Монтгомери вышел из  каюты  на  галерею.  Он
переоделся в бордовую вельветовую куртку. Несколько секунд  он  глядел  на
нашу теплую компанию. Ничто так не озлобляет задиру,  как  чужое  веселье.
Вот вам еще одно обобщение. Я мог поклясться, что миссис  Монтгомери  тоже
знает о его присутствии. Повысив голос, она сказала:
   - Тройка не берет! Старшина, нам надо подтянуться.
   - Мадам, - сказал он, - я не сразу разыгрываюсь. Мы  их  еще  разденем,
извините за выражение.
   Мистер  Монтгомери  медленно  прошел  по  галерее  и  так  же  медленно
спустился по широкой лестнице. Он  остановился  у  бара,  попросил  бокал,
сунул руку в один карман, в другой и вытащил флягу. Потом налил из  нес  в
бокал и отошел к столику. Он сел лицом к нам и мрачно на нас уставился.
   Я сказал себе: "Сваляет дурака".
   Большинство пассажиров разошлись по каютам, но в  баре  еще  оставалась
большая группа пьющих, которая время от времени поднимала  шум.  Отчетливо
послышались восемь ударов судового колокола.
   - Полночь, - сказал старшина.
   - Полночь, - сказал я.
   Я взглянул на Туанетту. Не переставая улыбаться, она исполнила странную
пантомиму. Она нагнулась вправо, едва не упав со стула, а  потом  выронила
шитье из правой руки на пол. Я сразу понял.
   - Вам играть, капрал Норт, - сказала миссис Монтгомери.
   Игра продолжалась. Но тут мистер Монтгомери сунул руку в правый карман.
Его жена встала.
   - Извините меня, джентльмены, мне надо поговорить с мужем.
   В эту секунду он выстрелил. Пробковый пыж попал мне в  правое  плечо  и
отскочил на стол.
   Я упал со стула и замертво растянулся на полу.
   - Эдгар! - закричала миссис Монтгомери.
   - Капрал! - закричала Туанетта и бросилась ко мне. - Он ранен!  Капрал!
Капрал! Вы меня слышите?
   Мистер Монтгомери тяжело дышал. Он согнулся пополам в приступе тошноты.
Старшина подошел к нему и вырвал револьвер; потом отвел затвор  и  выкинул
на стол патроны.
   - Пукалки! - сказал он. - ПУКАЛКИ!
   Туанетта хлопала меня по щекам.
   - Капрал, вы меня слышите?
   Я сел.
   - Кажется, это был просто шок, мадам, - блаженно сказал я.
   Рот у бармена раскрылся, как кошелек. Шумные кутилы ничего не заметили.
   Миссис Монтгомери наклонилась к мужу:
   - Эдгар, ты устал. Мы оба устали. Поездка была  приятная,  правда?  _Но
утомительная_. Ты был просто  молодец.  А  сейчас,  по-моему,  тебе  можно